Слово о поэте. Тамара Селезнёва

"Я не могу объяснить, о чём Ваши стихи. Похоже, это молитва, какоё-то возвышенный плач или философское размышление. Когда я их читаю, душа моя возносится в небеса и встречается с Богом... Как Вы пишите? Где вы берёте эти звуки? Чем соединяете их?" - Подобные вопросы посвящённые иногда задают поэту.
     Диктую странные слова,
     в обход судьбы диктую...
   Видимо, пытаясь ответить сразу всем поклонникам своего творчества, Виктор Гаврилин  сказал в предисловии к одному из сборников: "Писание стихов - дело ненарочное. Когда говорится "искра Божья", можно предположить, что речь здесь не только о таланте, то есть степени, но и наваждении. Человек возжён. Об этом же материалист сказал бы, что в космосе человеческого организма и сознания так уж разместились светила. Именно такой "парад планет" обычно приходится на человеческие отрочество и юность. Там начинаются стихи. Иногда это продолжается всю жизнь".
   У всего живого на земле существует момент торжества красоты, которая, в свою очередь, является апофеозом торжества жизни, потому и объясним юношеский порыв к гармонии. Но из всех живых только человеку дано слово. И эта тяга - ощущаемую в душе гармонию переложить на реальные ритмы строк.
   Стихи в юности - дело обычное. И для шестнадцатилетнего Гаврилина "всё тогда было в помощь этому: и сам нежный возраст, и перенасыщенная романтикой природа Карелии, где он жил в то время. И эпоха на дворе стояла весенняя, поэтическая - "оттепель".
   Но поэт по-настоящему рождается тогда, когда поэзия из наваждения юности становится наваждением всей жизни. Можно при этом себя чувствовать избранником или жертвой, но только когда страсть самовыражения в слове становится составляющей твоего организма, как ток крови по жилам или воздуха по лёгким, только тогда создаётся ощущение твоей подлинности, твоей правды. Поэт - не умелец на все руки, для которого что стишок написать, что картинку нарисовать, что обновку сшить. В запущенном огороде современной литературы истинную поэзию надо отыскивать среди бушующих сорняков штампованного графоманства. Поэтому душу наполняет благодарность к людям, помогающим существовать прекрасному  и редкому дару. Вначале это были довольно известные писатели, поэты, литературоведы, выделившие Гаврилина как талантливого поэта, затем - влюблённые в его поэзию читатели. Поэзия Гаврилина живёт в народе, его стихи печатают в журналах и альманахах, читают на радио, перекладывают на музыку.
   К 50-летнему юбилею поэта был приурочен выход его седьмой книги стихов "Сотворение лиры". В ней, по утверждению литературных исследований, Виктор Гаврилин продолжает традиции русской философской мысли.  Такая поэзия немыслима без мастерства: это тот уровень, тот виток, на который невозможен приход "со стороны". Здесь уже другое измерение, другой счёт, другая цена. Звёздно-холодный, но тончайше точный бунинский эпитет "... и острый Сириус сиял" стоит сгоревшей жизни. И у Гаврилина эти восхождения к замкнутой духовности и отстранённости от плотского, этот ему желанный "звонкий холод мастерства" в конечном счёте остаются неспособными выстудить живое, хрупкое, что-то до гениальности простое и всё же плотское. Ведь красота именно в этом.
       И надо прошептпть "спасибо",
       не объяснишь и сам, за что -
       идёт ли снег, иль пахнет липа,
       иль глянет кто-то из-за штор.
   Перемещаясь "с этажа на этаж поднебесных реалий", "постигая мужество молчанья" и другие горькие земные истины, душа поэта навсегда остаётся распахнутой настежь и не защищённой от мира, и "ускользающей реальности шуршанье и сквозняк" внедряется в неё то острым запахом трущихся в авоське яблок, то ослепительным теремом заснеженного дерева, то заглушаемой метелью мелодией окраины.Даже самые сложные по мысли и самые напряжённые по силе укрощаемого чувства стихи Гаврилина наполнены случайными звуками и шорохами природы, от них веет травами и терпкой осенней листвой; в них живут птицы и кузнечики, у которых - глаза и лица.  И, вступая в этот мир, действительно, хочется "шептать спасибо, не объяснишь и сам, за что"...
       О решительность слова и звука!
       Я не буду уже тишиной.
       Стала песней высокая мука,
       а другая осталась со мной.

       Это ей, как терпению, длиться
       и не зваться никак. Но всегда
       над молчаньем является птица,
       над печалью восходит звезда.
   Русская поэзия замешена на страдании, и для любого крупного русского поэта солью в этой замеси всегда была, есть и будет Россия, русский поэт "крещён Россией навсегда". И для Гаврилина Россия - самое большое страдание в этом мире. Россия, которую и "выдюжить не с кем", и "не с кем разделить, как одиночество посмертной муки". Ибо большой поэт всегда по-высокому одинок, всегда один на один с Родиной.
   Один из миллионов, поэт несёт на себе её будни и дожди, со скорбными, но сухими глазами воина-славянина, с готовностью подхватить самую тихую песню. Поэтому, несмотря на кружащее повсюду вороньё, "в печаль его стриж залетает", и Родина, хоть и "всей смутой упала на сердце", но "светлую в жёны дала". Блоковский образ светлой жены - России у Гаврилина воплощается в конкретной женщине, любимой и домашней: вот она вяжет и путает петли, а вот, очаровательная, с "нарочитым локоном" кружит в вальсе под февральскую метель. Она же сиренью наклоняется к изголовью и зимней вишней под сияньем пригревает перезябших синиц. Россия - женского рода, немыслима она без любви, а любовь всегда единственная и единая.
           И я склоняюсь головою
           к любви и Родине моей.
           И потому не плачу, Нина,
           ничто впустую не терпя,
           ведь эта мука - не чужбина,
           и этот свет - не без тебя.
  Гаврилин, конечно же, - поэт Росиии. Но тем для нас отраднее, что он, как когда-то Александр Блок, живёт на нашей земле. И эти воспетые поэтом прекрасные деревья, это особое, раскалённое и тихое гаврилинское небо, эта "позолоченная келья заката" и есть наши солнечногорские небеса, наши тополя и липы, сенежские пейзажи. И всё же кажется невероятным, что женщина, которой посвящены божественные по красоте строки, "языческая мольба" чистейшей поэзии, шествуя по жизни с поэтом уже много лет, ходит на работу в обычную библиотеку. Из нашей жизни, которой живём мы все, и растут стихи, "как одуванчик у забора, как лопухи и лебеда".
   Магия слова - одна из вечных загадок. Пытаясь разгадать секрет музы Виктора Гаврилина, приходишь к пониманию: силу и притягательность его слову даёт тот свет, который присутствует даже в его скорби и печали, который пронизывает даже самые невесёлые его раздумья и даёт жизнь его стихам. Откуда берётся этот свет - никто не знает. Это, наверно, и есть тайна настоящей, высокой поэзии.
         Наша комната в путь поплывёт, как кибитка,
         и не вдруг разберёшься, что это лишь сон,
         потому что и в нём всё светло от избытка
         белизны, что со всех подступает сторон.



                *   *   *


Светлы в твоей темнице
вечерние посты.
На жгучей власянице -
иссохшие персты.

На них - сапфир морозный,
агат и бирюза,
как вечный холод звёздный,
как тёплая слеза.

Ты - спрятанный в киоте
неугасимый лик,
очищенный от плоти
божественный язык.

Где бренность отрицают,
где с Богом вы одни,
глаза твои мерцают,
как дальние огни.

А я живу у речки,
и лес недалеко.
Найду твоё крылечко,
поставлю молоко.

Тамара Селезнёва, член Союза писателей России.
г. Солнечногорск