Движение 86 Снежная королева

Жёсткие, но лёгкие, проклятые,
в шрамах кожа куртки, несмирение,
пятнами бульвар, цветными пятнами
пацанов убитых поколение.

Андрей Ханжин

++++++++++++++++++++++++++++++++

Студент почти пришел, шёл он по Крымскому мосту. Арбат был живописнейшей синей иллюстрацией Москвы. А если всмотреться, даже сиреневой, почти фиолетовой. Как название знаменитой английской рок-группы «Deep Purple».

- На органе у «Дюпапл»
  Я три буквы нацарапал!
  Не прельщает меня мордаст
  Органиста Джона Лорда.

Smoke on the water.

Фраза «мне всё это сугубо фиолетово» пошла именно с Арбата с лёгкой руки известного московского отрицалы поэта Андрея Ханжина, в просторечии Литтла. У Лимонова был свой отдельный литературный кабинет в тюремном узилище, где он и кропал свои шедевры, которые тут же пересылались на свободу, Литтл в основном отбывал в карцере. Лимонов гатился по тузику, дулся в зад, Литтл нет. Он ездил на Майдан. Он был единственный, кого автор знал, кто был приятелем со Шлёп-Ногой, опытнейшей московской проституткой.

Ещё её знал артист Александр Збруев, который сыграл Ганжу в фильме «Большая перемена». Алла Будницкая открыла на Большой Ордынке ресторан «Бабочка», Збруев вместе с компаньоном, не имеющим отношения к миру искусства, открыл в подвале театра «Ленком» ресторан «ТРАМ». Название расшифровывалось как «Театр рабочей молодежи», именно так назывался «Ленком» в 1927м году. То есть, блатных мужиков. Ресторанным бизнесом актёр занимался десять лет, все эти годы он был публично одинок, мужчине нужно любить одиночество.

На Арбате многие ничего не делали, курили фиолетовый бамбук, потому что там было много синих. Постоянно кто-то куда-то садился, откуда-то освобождался, ехал на какие-то вписки и прочее, одного на вписке хиппи убили, автор его знал. Народ тут лавировал между Сциллой лицемерных законов общества и Харибдой воровских понятий, начальник 5го отделения милиции потом сам сел.

- Проститутки, наркоманы!
  Можно в пьесы, а можно в романы...

Поэтому мы и взяли под себя Арбат, вернее, его уличную часть, это было легко, половина всей публики на его улицах была судимой, включая приезжих, залётные тут появлялись. Между прочим, в начале 90х там по утрам находили трупы! Молодому ударили сзади ножом именно в "Спорт-баре" на Арбате. Он замотал поясницу шарфом, взял такси до Новогиреево. Вышел, не заплатил. Обидчика потом нашли. А восходы, спросите вы? На Крымском мосту? Конечно, зелёные! Всё по понятиям.

- Над Москвой встает зеленый восход,
  по мосту идет оранжевый кот,
  и лоточник у метро продает
  апельсины цвета беж.

Француз был дома, в его окнах горел свет. «Ради этого стоило карабкаться столько времени, - подумал Студент. - Да что там карабкаться, кто-то давно проложил эти арбатские каменные ступени, просто поднимать ноги. Шаг здесь, шаг там, и ты на четвёртом этаже. Хорошо, что он рано вышел из дому, сначала до мусарни, что в облезлом жёлтом здании рядом с белой колониальной коробкой поликлиники, врачи всегда хотят нас всех прикрутить. Знают как вылечить болезнь, дают неправильные лекарства, чтобы ты опять пришёл к ним кормить здравоохранение.

- Доктор, что у меня? - Рачок-с! - Доктор, я умру? - (Потирая руки) А как же!

Менты в 139м отделении часто шли на противоправные действия. Студент зашёл туда к своему однокласснику, у него дернули машину, узнать есть новости или нет. Поставил ее в целях конспирации у дома Головы, утром пошёл, нет. Она была застрахована.

Каким оазисом в бурлящей и клокочущей большой деревне под названием Москва был Арбат в девяностых! Направо пойдёшь, сразу видно, живут дети богатых, Студент был как-то в доме, в котором выбросился из окна Коля Кручина, завхоз ЦК КПСС, налево, знаменитая на всю округу ресторан «Валдай», двести видов водки, можно и немного передохнуть, и немного поесть. Как говорится, идёшь в Движение, подзаправься.

Как? Арбатские чебуреки! На вынос из кухни ресторана «Прага». В городе, так жители Арбата называли всё, что не было Арбатом, таких не было! Щедро политые белым уксусом, они на ура шли у Француза дома. Запах вдохнёшь, дух вон из тела минут на пятнадцать. Жирные пахучие пакеты с мясом из теста, взгляд прикуёшь, не оторвёшься.

Махнешь пару-тройку стопок пораньше с утра натощак, прочищает каналы тонкого тела, и эту горячую массу, сколько сможешь, в себя втянешь. Продирает капитально до центра ладоней, если водка была с перцем, всё горе сожжёт от «а» до «я», и ты снова Человек. И скинул лет двадцать, продолжаешь наводить Движение, выдавливать из себя раба-фраера, изнурять себя великими упражнениями кунг-фу и каратэ, в грозу читать древние книги, в основном «Книгу сумерек». И почитать всех своих старших братьев. И познавать великую тройственность земля, небо, человек. И знать, что не зря живёшь, и умрёшь не зря тут на Арбате. Остальные свечи будут казаться ярче, участники Движения. Быть готовым к смерти всегда и везде и с радостью принять ее, это путь воина. Движение было брутальным.

- По первому сроку оденьтесь, братишки,
  По первому сроку, положено в чистом
  В свой дом заходить морякам!

Арбат был один из самых бурных морей Движения. Вначале удивляешься, как быстро проходит день, а потом понимаешь, что это был не день, а жизнь. Однажды наступает такой момент, когда что-то щелкает, и ты начинаешь смотреть на всё совсем другими глазами. Француз посмотрел в глазок, открыл дверь.

- Хорошо, что пришёл!

За столом сидела девочка с черными волосами, московская деревенская, брюнетка, постриженная под каре, есть такие тихие москвички. Нет образования, всё время молчат, смотрят на тебя большими чёрными круглыми глазами размером с вишню прямо в твои и улыбаются. Думаешь, нету у тебя никакой Оксаны, всё это сон, и не было никогда, а есть только Арбат, бирюзовое небо над его крышами, его  янтарное солнце, прозрачная водка и она, белозубая, чернобровая, гибкая, тонкая и смеётся звонко-звонко так, словно фея в играет на скрипке высоко в горах на высокой ноте. И водку допьешь, и тут же протрезвеешь. Но сейчас работа и этот вызов странный от Француза. Делу время.

- Твоя малая? - спросил Студент. Прозвучало это после горячих чебуреков даже эмоционально, пепел Клааса слегка постучал в прорезь его сердца. Студент не ошибся.

- Знакомая Инны. - Нельзя удержать силой дождь, человека и жизнь, жена Француза уже год жила в Париже. - Привезла от неё краски в подарок, пришла навестить. Только что оттуда приехала. - Лёня рисовал, хорошую гуашь тогда было не достать, акварель тоже. Илья Глазунов даже холсты привозил из-за границы. Девушка сунула небритому и взъерошенному Французу бокал с шампанским:

- Пей! – Видимо из потерявших в этом году любовь он был не один. Не везёт в любви, повезёт в игре, возможно, будет удача в Движении.

- Тебе надо съездить в Крылатское! Забрать Лешего. Потом Кастрюлю.

Это бог знает где! Проедешь Кутузовский, место курортное, санаторий, разврат там один, слева дом Косыгина, справа дом Брежнева, потом долго прямо по шоссе до кладбища, где по ночам странные огоньки и какая-то женщина в прошлом году повесилась на могиле сына, потом мимо сервиса «2Х2», чинят внедорожники, до упора в крайний от метро микрорайон со многоэтажками, дороги-то дальше никакой нет. И вправду сказать, куда там делать дорогу? В никуда? Только холмы и лес.

Там и людей–то обычно нет, лишь иногда встретишь, бывает, какого-нибудь торопливо сбегающего с горы худого загорелого физкультурника с отрешённым лицом или пару-тройку решивших прогуляться влюбленных пар. Бывают, правда, пацаны из местных тусуются, но редко, братва живет больше на Филях или ближе к центру, там, где переулки врастают в горы сталинских домов.

Пацаны, конечно, не любят ходить по тротуарам взад-вперед, за день так нагуляешься, что ноги не гнутся, по нашей жизни утром идёшь вверх в полу приседе, вечером вниз согнувшись, паси то того врага или коммерсанта, то этого, главное не слететь туда, где ни один черт не соберет костей, на обочину Движения. Запорол серьёзный косяк, тебя спишут. Списали, кто за тебя впишется?

- Да, забрался Леший! - Француз прочитал мысли Студента по лицу.

«Вместо Крылатского вернуться бы к себе домой на набережную, набить трубку опиумом, старую, медную  и уйти прямо в опиумный рай, где золотые колесницы и император, что ждёт тебя, своего любимого поэта, вместе со свитой, читать им всем стихи вечность напролёт, и знать, что он когда-нибудь заберёт тебя в свой сон как придёт время. Или летать по свету, никуда из хижины этой своей блатной, прогнившей, протекающей, прокуренной не выходя, летать! И не бояться чертей ни красных, ни синих, никаких не бояться. А потом придёт Ксюша, станет готовить в одном переднике на голое тело и черных туфлях на шпильках как в порнофильмах, захочешь поесть, скажет, ужин надо заслужить, на руки её и в спальню!» Но Студент был не наркоман. А с чертями было все хорошо в Движении, всё нормально, их было много. Чертей - гасили.

Один раз он с Кешей из Гольяново покурил анаши, стал читать книгу, страницы стали чёрно-синие, ни одной буквы не видать, и запах конопли, терпкий, горький, берущий за душу. Что ему пацаны говорят, он не понимал. А что он отвечал им, не понимали они. Всё переспрашивал у них раз по тридцать, просил шторы задернуть, воду закрыть, говорил, я потерялся! Солнце в тот день было злое, яркое, красное, такое красное, что почти синее, расплавленная сталь, плавясь дальше, переходит в синий цвет, острие пламени газовой конфорки тоже синее, Студент видел синее солнце, потом оно стало зелёным, потом коричневым, кто в Движение с дурной головой пойдет, от удара по ней и погибнет.

Ночью, правда, отпустило, хоть и спал в поту, но заснуть смог, а вот днём никогда. Как план покурит, начинает двигаться. Ходит по Арбату туда-сюда, стремится. Все от него бегают! В общем, препятствия одни. Испытание. Фраера живут и смеются, рожают детей, а ты укуреный в хлам, навязываешь им своё общество. В общем, сильные люди выживали в преступном мире, и только они. Почти соль земли! То есть, России.

Движение сделало из квартиры Француза какой-то небесный дворец земной, ноги сами счастье в такой несли. По бокам стола он расставил вазы, в них были хризантемы и лилии, вверху повесил одну на стене картину. На ней скалы, в их диких гнёздах гнездились горные орхидеи, внизу раскинулась живописная долина, каких мало на земле! Повсюду росли малахитовые сосны, под ногами лежал белый-белый песок, белее рисовой бумаги. И тишина, она чувствовалась в картине.

А в долине - деревня. И там все чин чином, постоялый двор, ресторан – тоже делают чебуреки, только с бараниной? - маленький магазинчик в покосившейся каменной избе, в нем на прилавке даже нарисовали разбросанные повсюду пачки «Marlboro». Вдалеке были видны шест с метлой под абрикосовыми деревьями, и стоящий у входа в деревню большой медный котёл, где на разложенном из тех по же сухих и толстых абрикосовых веток на небольшом костре на медленном пламени томилось что-то съедобное. Не было только этих машин, городских тюрем на колёсах, разных автобусов-троллейбусов, и всего прочего цивилизационного хлама, на такой высоте им было быть откуда? Француз прозвал эту свою работу «Смерть прогресса», официального названия у неё не было. Инна предлагала поставить ее в галерею в Париже на аукцион, Француз отказался. Искусство не продаётся!

«Ещё неизвестно, что дал человечеству прогресс, - подумал Студент. - Человек должен мерзнуть, голодать, бороться с природой. Пронёсся принёс нам невиданные доселе болезни, сделал слабым наш вид. Если честно, вода в горных деревнях, например, Абхазии, лучше любой фильтрованной и всякой там модной «Perrier», на вкус она сладкая, на запах ароматная и, когда пьёшь, не отягощает желудок. И лечебная, конечно. Сколько долгожителей в Абхазии. Горна вода лечит не только тело, но и душу.

Студент вспоминал, как они с Батумом ходили по абхазским родникам, напьешься их воды вволю на какой-нибудь горной поляне из стремительного ледяного ручья, присядешь на корточки рядом, посмотришь на прекрасное небо, переведешь дух, рай на земле! На небе рай вечный, а на земли горы бесконечны, старинная абхазская поговорка. Так и есть! Сосны, песок, туман, солнце, пещеры и ручьи. Пицунда, Гагры, Сухуми, и никаких северных городов.

Подруга жены расстегнула блузку, стал виден бежевый кружевной лифчик, дорогой, французский. Студента чуть не прошиб пот. Внезапно зазвонил телефон, трубку взял Француз.

- Стойте, где стоите! -  сказал он, - сейчас буду.

В свои без малого сорок лет Француз был красавец! Волосы без единой седины, крепкий, статный, лицо красное, обветренное Движением, мочки ушей пунцовые, белки глаз сиреневые, как у младенца, высокий, постоянный завсегдатай полукруглого бассейна на даче Бати, Геракл, как сказал бы какой-нибудь поэт! Говорю вам, другие, не обычные люди были в Движении, поверьте.

Уж не знаю, как автор благодарен жизни, что он был в прошлом криминальный авторитет, по идее он был не достоин даже рядом стоять с этим, как его выразить, званием. Пока он двигался на Арбате, он и уголовный кодекс весь перелистал-перечёл, стал почти адвокатом. Никогда не угадаешь, нужно всё брать от жизни, что смог. Но раз пришел в Движение, значит, его карма! Значит, ему. И надо работать, отдавать долги. Карма штука злая. Студент поднялся, чтобы выйти вместе с Французом.

- Что вы, что вы, - ласково, но твёрдо, беря за руку Студента, другой отстраняя его от Француза, тот не мог оторвать глаз от лифчика, хотел его заценить, сказала девушка, - он сам справится, пойдемте, пойдемте, будем пить чай! - Французу Инна из Парижа прислала ещё и чая.

«Ну пойдём, - подумал Студент. - Попробуем твой чай.»

- Хорошо, - сказал он. Будут с водкой дебаты, отвечай, нет, ребята демократы, только чай.

– Вы мастер боевых искусств, - сказала девица. Француз растрепал, сразу видно. Мой дом ваш дом навсегда, пацаны! Любит поговорить.

- Пойдемте, нам в ту комнату, я вас таким чаем напою, таким чайком, просто онемеете, называется, «Водяной нарцисс», вся усталость мигом пройдет, воспрянете духом, всю печаль как рукой снимет, да что там, не рукой, а ручищей! В магазинах такого нет. Только из Парижа! Пойдемте-пойдемте, сюда за мной! - Француз видно всю дорогу не давал ей поговорить, трещал сам. На него похоже.

Несмотря на то, что Француз вёл далеко не спортивный образ жизни, он очень быстро бегал. Он вообще был скоростной. Как-то нанёс в арбатской подворотне одному за минуту пятьдесят ударов ногой, попробуйте сделать это в воздух. На массовках Француз бежал впереди всех по направлению к врагам с такой скоростью, что Бита, при всех его утренних кроссах по армейской спецназовской привычке еле-еле шёл с ним спина в спину, и странно, как бы он ни прибавлял темп, расстояние между ними почему-то упорно не сокращалось, оставаясь ровно таким же. Казалось, Француз не бежал, а летел. Прямо над изумрудной и похожей на старинные острые лезвия высокой травой, устилавшей безлюдные подмосковные леса, где часто забивались опасные стрелки, явка была обязательна. Видны были только подошвы крепких, тёмно-синих, сшитых в четыре шва его тяжёлых кроссовок «Nike» с носками, укреплёнными пластиком. Голова Француза на стрелках обычно была повязана косынкой, скрепленная на затылке узлом, чтоб волосы не мешали, они у него тоже были длинные. Француз любил выбегать, вот и сейчас он выбежал из квартиры.

- Хорошо, что вы пришли, - сказала подруга жены, наливая дочерна загорелой на югах Франции рукой прозрачный дымчатый чай в тоненькие фарфоровые чашечки, на дне каждой из которых была видна на просвет восточная красавица в высокой старой причёске с заколкой из кинжала-бабочки. Когда горький и терпкий чай согревал чашечку, происходило это почти моментально, она сразу же оказывалась без всякой одежды и красивее в десять тысяч раз.

– Без вас тут у нас, знаете, было скучно. - Подруга называла Студента на «вы». Интеллигентка? - Инна в Париже! Наверное, слыхали? - В комнате вдруг сразу стало необычно прохладно. В оконцовке она даже не прилетит на его похороны.

- Значит, правда это всё? - спросил Студент. Девушка словно прочитала его мысли. Улыбка расплылась на пунцовом от здорового парижского воздуха лице.

- Она не вернётся. - Все это знали. Только он один верил, жена когда-нибудь прилетит.

В гостевой комнате Француза кроме его собственного сиденья-лежака, покрытого бурыми, и, видимо, добытыми собственноручно, медвежьими шкурами, Леня был охотник, еще имелся старый не работающий камин, положенный непонятно в годы правления какого царя Гороха. После революции план дымохода был утерян, и он не функционировал. Как и голые женщины, время от время появлявшиеся в доме Француза, в доме он был для антуража.

Рядом с лежаком были аккуратно сложены небольшие кожаные гостевые подушки, жёсткие и прямоугольные, гости Француза должны были сидеть по-турецки на полу, единственный, кто одобрил это, был Скиф, он мог долго сидеть на пятках, полезно для почек. Посреди комнаты стоял вырезанный из целого куска корня дерева большой чайный стол, примерно метра в ширину и два в длину, богато инкрустированный золотом, серебром и перламутром, бабочки, стрекозы и кузнечики, его вынесли через чёрный ход сотрудники Музея востока возле ТАССа и продали. Он был почти чёрный от времени и впитанной им чайной заварки, врезки были оттенком много светлее и потому производили впечатление новодела, хотя на самом деле, конечно, они были гораздо старше и Студента, и самого Француза, и, наверное, даже этого дома.

Что за дерево, Студенту понять было трудно, в антикварной мебели он плохо разбирался, востоковеды уверяли, что это дерево «боддхи», растущее только в Индии и на юге Тибета, того самого растения, под которым сам Будда сделал шаг в вечность. Инна говорила, что это обычный фикус. Заплатил за  стол Француз 20 000 долларов. Поморщился, но заплатил. После его смерти он пропал, так и не знаем, куда его унесли, и кто.

Вдоль стены, примыкая к двери, шла широкая деревянная и такая же тёмная от времени панель, тоже антикварная, на которой были расставлены семь бронзовых, позеленевших от времени бронзовых чашечек с водой и длинная белая зажжённая свеча, дым от которой, перемешиваясь с дымом от постоянно подносившихся в этой комнате благовоний, поднимался вверх танцуя и играя с потоками воздуха, входившего в комнату из открытой форточки, и оставляя на потолке чёткие и символические для Студента следы. «По ним, - думал он, - можно считывать будущее и прошлое.» Скиф заразил Студента каратэ, Студент заразил Француза, последний присел на Восток плотно. Все получалово тратил на дорогие азиатские игрушки. Херня это всё, сказал Кастрюля. Надо стрелять.
 
В  углу была большая, но уже не старинная, деревянная кадка с пивом «Tuborg», рядом пара бочонков с вином. Чуть дальше многочисленные бутылки с водой, ей на Арбате обычно запасались надолго и впрок, так как чай пить любили, а вода была не всегда и не везде, прогнили коммуникации. С её помощью так же на Арбате гнали самогон, обладающий ярко выраженным горячительным действием. В народе есть  поверье, самогон лечит сто болезней.

К дальней от двери стене тоже были приделаны две длинные полки с лежащими на них небольшими, но многочисленными пучками каких-то редких трав, несколько пузатых тёмно-коричневых глиняных горшков с красной наклейкой из посередине, Лёня химичил, пытался делать свои лекарства, он вообще был творческий, и всякая домашняя утварь, тарелки, вилки, ложки, какие-то оловянные миски и куча другой мелочи кухонного назначения. Сама кухня у Француз была небольшой, он хранил это всё в комнате. Пол в ней был паркетный, плотный, положенный на века и блестящий от постоянного ухода. Комната была под стать её хозяину. У каждого свои тараканы в голове.

– Где много снегов, появляется лють, и ныне, и присно, и в будущем будь, вы знаете эти стихи? - спросила девушка. А она поэт! Её чёрные длинные волосы, казалось, начали развиваться в потоках воздуха, оставляя на потолке чёткие пиктографические тени. Светло-синяя с отворотами из белоснежного шёлка блузка, ворот её был широко открыт, стала издавать тусклый блеск.

Студенту было чуть не по себе, подруга Инны, Инну он знал хорошо, скажи мне, кто твой друг, и я скажу, кто ты, но невероятная сила воли, присущая ему с детства и впоследствии закалённая на срочной службе в специальных правительственных войсках в режимной части не так далеко от Москвы, быстро свела на нет весь уже начавший было подниматься животный инстинкт. Трус боится много раз, воин один.

Кроме того у Студента был прочный фундамент, соблюдение пацанских понятий и воровских законов, братский круг есть гармония, в миру почти не достижимая, угловатом от наших страстей, который он никогда не разрушал. Так что, как сказали ему Люди, он всегда мог рассчитывать на их помолоть. Слово авторитета на Арбате был закон. Подруга тем временем повертела в втянула миленьким носиком густой аромат жёлтых прозрачных листьев.

- Во всем Китае всего три дерева этого сорта, которые охраняются народной армией, - сказала она, - остальное все грубая подделка. Туда не подойти ни днем, ни ночью. Собирают и скручивают листы раз в год особо проверенные работницы, самые красивые женщины. Потом он, так и не поступая на рынок, сразу отправляется в столицу  в Пекин в ЦК, немного оставляют для стола местных чиновников. Чуть для обкома, чуть для горкома, это именно он. Где только Инна смогла его достать?

«Дала какому-нибудь китайцу, - подумал Студент, - где! Сто мы, не знаем, как достаются хорошие вещи женщинам? Скиф рассказывал, первая стадия чайного пития стадия неведения, когда смотришь, и не понимаешь, что это такое, какие-то странные скрученные листы, вторая искусствоведческая. Так пьют чай японцы, как будто смотришь в музее на картину, любуешься ей, оцениваешь, может быть, купишь, третья философская, когда о мире всё ясно и не надо выходить из дома, чтобы понять мир. Японцы и другие варвары, например, мы, для китайца русский только с виду человек, не могут дойти и до этой третьей, так как у них и чая хорошего-то нет. И заваривают своё говно, не понимая тонкого смысла чайной церемонии, гордятся этим. Есть еще и четвертый уровень, но о нем нельзя всуе. Это дзен.»

- Как этот сорт мог здесь оказаться? - спросил Студент. - В прошлом году в Гонконге в один из всемирно известных чайных центров поступил хороший дубликат этого чая, что-то отпочковали, всего десять или двенадцать килограмм, стоил где-то двадцать пять тысяч фунтов стерлингов. Может, Инну обманули?

- Такой чай, как говорится, можно попробовать и умереть, - подруга Инны такого не ожидал от Студента, ай да у Француза и друзья!

Пока пробовал чай, Студент вспомнил, Француз рассказывал как отец впервые взял его с собой на охоту.

- День тогда был ветреный, - Француз покатал языком во рту, как будто к чему-то готовясь и посмотрел куда-то вверх поверх макушек пацанов в потолок, они были на сборах в офисе. Сбор это когда старшие собирают всех членов банды в каком-то месте. Не придёшь, наваляют. – Утром отец мой как всегда позавтракал, взял ружье и сказал, что пойдет на перевал Белой горы охотиться на диких свиней, мы были на Алтае. Белая гора вход в Шамбалу, в Беловодье. Я, конечно, увязался следом, упросил взять меня с собой. В десять лет всюду хочешь быть с отцом! Отец был опытный охотник и знал, где искать выводок. Но в тот раз он мы подстрелили никого, свиньи внезапно исчезли. Обычно они всегда где-нибудь роют рылом снег, а тут ни одной. Начиная с ледяных сумерек пошла такая метель, что стало трудно видеть даже собственные следы.

Отпив немного чая и подождав, пока горло схватит терпкий вяжущий настой, Студент стал совершенно серьёзным и спокойным, тихо продолжая вспоминать рассказ про Снежную Королёву.

СНЕЖНАЯ КОРОЛЕВА

Когда мы дошли до Белой, была уже глубокая ночь, но мы все еще могли кое-как идти вперед на юг по белому снегу. Уже не помню, до какого места мы дошли, и тут мой отец, заметив впереди нас примерно метрах в двадцати какой-то силуэт, остановился и замер, знаком приказав мне не двигаться. Крепко сжав мою руку, он шёпотом на ухо сказал мне, чтобы я ни в коем случае ни с кем не заговаривал, ни на кого не смотрел и не отходил от него ни на шаг. Через мгновение появившийся вдали силуэт приблизился, подойдя к нам почти вплотную. Я чуть не закричал от ужаса, закрыв лицо рукавом и, несмотря на приказ отца, украдкой посмотрел поверх локтя своего старого тулупа. У нас семья была бедная, не на что было курить новый. В двух шагах слева он нас стояла фигура высокой женщины в длинном халате. Лицо белое, как у мертвой, волосы почти до земли, брови густые, и осень гневное. Она, не отрываясь, пристально смотрела на нас. Потом, немного помедлив и чуть не задев нас округлым закутанным в зимний халат плечом, быстрым шагом прошла мимо нас, ничего не сказав, и тут же скрылась в непроглядной снежной мгле. Завывала вьюга...

Когда мы вернулись домой, отогреваясь у буржуйки крепким чаем, отец с все еще широко раскрытыми от застывшего в них ужаса глазами обмороженным голосом, словно давясь на том ветру ледяной кашей, поведал мне, что это была Снежная королева. Если бы мы с ней заговорили, она вмиг отгрызла бы нам головы и выпила всю кровь. А потом расщепила кости и высосала костный мозг. А трупы забросила высоко наверх на деревья.

Вы не смейтесь, у них там каждую зиму на верхушках находили трупы животных без голов. Той зимой рысь нашли за околицей. Вернее, то, что от неё осталось. Видать, есть ей было нечего совсем, вот и вышла к Белой горе, вся отощавшая. Наверное, кошка зарычала на королеву или прыгнула. А в соседнем районе как откопают по весне насмерть замерзших людей, все тоже без головы. Так и хоронят! Говорили, её работа. Она и заморозить могла легко, дунет, ледяная кровь. А потом толкнёт легонько, голову, сама отваливается.

Вообще говорят, она хочет замуж выйти, ей это не удаётся, оттого звереет. Сама она злой горный дух и дурная. Она любит земных мужчин, хочет жить с ними. Как встретит кого, прикидывается женщиной, соблазняет. И наказывает, я мол, Снежная королева, ты никому не говори. Проговоришься, съем, у меня клятва такая. Мужчина тот обычно разводится, если нет, так и бегает к ней всю жизнь. Пока не пропадёт с ней, в ад не сгинет! Вот живёт она с ним, живёт. И любит его, любит, продыху не даёт, а потом в какую-нибудь из ночей тот фраер и проговорится, есть у меня от тебя один секрет. Она спрашивает, какой? Он отвечает, давеча похвастал друзьям, с самой Снежной королевой сплю, пру саму Снежную королеву! В этот момент она отгрызает ему голову. Она ищет того, кто никогда не проговорится. Но таких не было ещё, уж больно она в койке хороша. Как обнимет, сразу хочешь всё рассказать ей.

Иногда она приходит и в семьи, когда все спят, посмотреть на детей. Своих у неё нет. Тогда наутро на полу видны вмятины от её следов, белые, холодные. И обычно переезжает в другое место. На Алтае в шестидесятых был вообще случай. Одна пара, пенсионеры-отставники, армейцы, у них у всех персональные пенсии, как-то в конце сентября, а в конце сентября кое-где на Алтае уже снег, три с половиной тысячи метров, сидели у себя на веранде перед сном. Старик трубку курил. Вдруг смотрят, к ним из леса девушка идёт красивая, высокая, только какая-то бледная. Подошла, поздоровалась. Я, говорит, сирота из соседней деревни, в город иду, на ночь не приютите? Те обрадовались, как же нет, говорят, гость в дом, бог в дом, милости просим. Ну, покормили, а потом старик баню ей истопил, с дороги согрейся, дочка, говорит, дочка, а вечером я к тебе загляну, расскажу про войну. Дочка на него так игриво посмотрела. Старик ждал час, второй. Взял, пошёл, смотрит, баня вся остыла давным-давно, дочки нет, а в кадке, что в центре стояла, где она мыться была должна, двадцать килограммов чистого льда! И на потолке огромным ногтём по инею написано «Любовь». Умер он тогда там в бане, сердце. Баню-то он истопил, почему она вся заледенела? А старуха к дочке уехала. Прокляла, говорят, и старика, и горы эти, а может, заодно, и нас всех! Да что там она, жена, знаете, какая у меня первая была?

Женился я рано, жил на «Соколе». Жена моя была странная. Она любила лизать мужчин. В юности многие пацаны заглядывались на нее, но никто не решался сделать ей предложение, более того, проведя с ней один или два близких вечера, бежали от нее без оглядки куда подальше. Она начинала лизать их всех своим длинным языком. И наверное, никто бы на ней так и не женился, если б не я! Уж больно была красивая. Молодой был, глупый. После свадьбы пошли в брачные покои, я сейчас говорю образно, то есть в спальню, она меня раздела и облизала всего с головы до ног. Не пропустила ни одной родинки. У меня чуть тогда сердце не остановилось. Язык у нее был шершавый и грубый как у дикой кошки.

Я сразу вспомнил как один раз, когда я был ребенком, соседская кошка облизала мне ноги. Ощущение было крайне неприятное! Как напильником. Еще как-то раз в детские годы из темной щели в цементном полу ко мне вдруг внезапно выскочила маленькая серая мышь. По моей руке она моментально впрыгнула ко мне под рубашку и побежала по телу вверх и вниз в пространстве между тканью и грудью, в поисках выхода начав испуганно метаться. Тогда я просто на миг ошалел, совершенно не зная, что предпринять, и в конце концов вытряхнул мышь наружу через широкую штанину. В странных ощущения от касаний мыши и облизывания кошки и вправду было что-то потустороннее. Я пожалел, что на ней женился. Но вообще-то и обычные женщины могут время от времени лизнуть мужчину языком. Так что если мера соблюдена с медицинской точки зрения ничего страшного в этом нет. Пусть лижут!

Через два года после свадьбы она поехала в Питер в гости к сестре, заразилась там от ее мужа сифилисом, из-за позора отказалась лечиться и вскоре распалась на части, прогнила и умерла. Свояк потом приходил, извинялся, а я, за что? Одна семья, ладно, я тоже твою жену порол. Значит, такая судьба! У жены все органы превратились в кашу, прорвались один в другой, кости размягчились. Они были как резина, мы боялись её на бок повернуть, так и клали в гроб один сустав за другим по частям, многие плакали, она была молодая. Когда её хоронили, завыли на улице все собаки.

В годы моей молодости в Москве были распространены любовные связи между членами семей, старший брат часто ходил в гости к жене младшего и наоборот, племянники дулись с тётями, племянницы с дядям. В райкомах это называли сексуальной распущенностью, в Движении сексуальной революцией, знаете, сколько в Москве было шведских семей? До хера! А что, у них лучше было? Коммунисты в одном райкоме Москвы вообще поменялись жёнами. Гришин узнал, был большой скандал, всех выгнали. Так что это везде было, как ни назови. Среди четырёх морей все люди братья.

- Скажите, Инна говорила мне, вы начали переводить «Книгу сумерек»? - нарушила мысленный видеоряд Студента подруга Инны.

«Книга Сумерек» была записана следующим образом, бродячие святые-аскеты в определённое свыше время садились лицом к восточной стороне определённой священной горы, и когда закат на западе освещал её склоны, входили в глубокую медитацию. После этого солнце уходило, а огненные знаки ещё некоторое время оставались отражёнными, они их запоминали, до прошлого века книга передавалась устно линией нашептывания.Потом на Восток пришли европейцы.

Тогда адепты тайного учения, сходясь со всех концов Большой и Малой Азии, в потайных местах составляли общие манускрипты, копии этой книги, иногда, пересекая границу, деля их на части и зашивая себе под кожу. В настоящее время большая часть из них безвозвратно утеряна, ни одной цельной версии в мире нет. В России не переводилась. Книга помогала Студенту не сойти с ума, с него Арбат сводил с него за милую душу. Многие реально на нем тронулись.

- Никакой «Книги сумерек» не существует, - сказал Студент, - это все выдумки журналистов.

продолжение следует