Сопроводительное письмо к книге моей Корни и кроны

Пишу письма неизвестно кому –
имена представителей
знатных статей –
отклика не сулят
поэту, которого знать не хотят –
обжившие, обители
общественного мнения.

Жажда добрых вестей
затмевает отношение
(моим пониманием)
к не званному, не прошенному, письму…

Богу помолившись, сквозь тьму
незнания
о реакции, не знающего обо мне адресата,
берусь за тесьму
строчек витиеватых,
простоватых –
небо-весть,
как доведётся прочесть
их,
той или тому…

На то воля Провидения
и ярус проникновения
в меня
диктата языка,
то есть –
мой стих…

Мне не нужна лесть!

Я – битый
адом быта,
солдат
высшей формы русской словесности…

Сердечному отклику – буду рад!

За сим: Никто –
пока,
времени не смоет река –
потроха, мешающие известности…

Плыву мыслями, как те облака,
над ландшафтами, не зримой
никогда мной,
местности.
И это –
любимо,
это интересно, взглядом света,
не знающего привета
глаз, прикованных к области каблука,
что временем, как – не роскошен –
будет скошен.

Другое дело – детонатор, приговорённого к распаду, темени,
с порохом степени отчаянья от самого себя,
взрывающийся духом,
единородного для поэтов
времени... –
в любом безвременье…

Представитель, ей,
вышеозначенной школы – я, –
не пляшущий под валторну,
закрученного «конечным»
уха…

Слуга покорный
слова, о котором днесь
и – не только здесь –
всем беспечным
к истинам человечным
(к коим подключён – исключительно, весь…)
угодно говорить: «С этим –
глухо!»

Но солнце завтрашнее, с чёрных носилок восстав,
светит,
тому, кто не дести,
но вести,
людям несёт, знаменем вокруг выстраданной веры в единоверцев,
обмотав,
расширив, заштрихованным стихо-ритмами расстрелом,
(было дело…)
пределы сердца…

Как, ещё не срубленные сосны, самые крупные,
серые,
медведи «гризли»,
выжившие в сказках Купера –
строки Веры
грызли,
советских «бункеров» стены –
так называли последние казематы…

Соколом, на канате жил,
уходил
в окоём, что открыл,
глядя, на ускользающие от бритвы ржавой,
вены…

Право,
мне ли, зависеть от земной
славы?

Ибо,
спасибо! –
к иной
свист Арзрума,
за ливнем
на тропах скалистых –
чисто
прибил…

Будь уж, что будет!

Гореть ожиданием шума –
наивно…

Чудо
услышанной песни –
непредсказуемо!

Но никуда не уйти от безумия –
верить в существование не оглохшего и не ослепшего (в смысле Евангельском) брата…

Стало ли легче мне,
от демонстрации муки заплечной,
вагона судьбы? –

Стало, конечно!

Письмо посылая, плюю на палаты «пилатов»,
и – на гарцующих ныне,
на якобы, белом коне –
«турков» тусовочных «абы», «кабы»…

Суди меня строго,
«Корни и кроны» мои, через дали,
получающий, получающая: брат ли, сестра
ли,
(место ль, гордыне?) –
уровнем, волею Бога,
мною освоенной речи
понятого топора
поприщ, чьи такты,
мы в «Актовых»
строках считали, –
речью моих, из Вторых, Чёрных речек,
третьих –
венами, кровь потерявшими, взятых
в свинцовой пустыне,
не новой –
заметьте!

Суди меня Словом –
cурово,
коль выйти
причинам, –
без писков мышиных
литературных салонов,
чья тактика –
тихо таиться от вышних
событий,
наитий противникам – лишних –
в углах кабинетных поклонов
над, соли известной
не знающим, тестом,
дрожи
лишённых
подкожной,
волею Божьей,
(какие там дрожжи?) –
песен,
травкою мелкой
проросших,
сквозь белки
кровавый белок в колесе исполнений
хороших
для сытых
не чтящих стихотворений
поэтов убитых,
читающих, дабы лялякать в позорнейших бреднях
о «патлах седеющих», или недугах «сердечных –
с трескою в руках,
стариках в костылях,
царскосельско-вокзальных паденьях…»

Я – лучник, в том сила моя, не последний –
Ахаи: простые балконы обживших, завещанных павшими,
бдений,
смотреть не уставший
на Лету:
с того – и на этот –
торжественных рвений
памяти светлой…

Я – это –
высот мусикийских кровотеченье,
что на витийство,
летящее роем,
щебечущим пьяно,
к ранам, времён допотопного Ноя,
души человечьей,
извечной –
из Казахстана,
богатого ветром степным и бураном
пустынным,
встаёт Аравийским
от пира чумного, святым ураганом
неравнодушным, к вскормившим святыням,
ведущим сквозь клетки тетрадные, прочие –
к млечным
просторам
искренних строчек,
зримых
возвышенным взором
истин непобедимых…

Я лучник
и тихий послушник
стихов долговечных
певцов наших лучших,
из тленных пелен
кривотолков текущего толка,
замеса
империй телесных,
идущих
к словесным,
небесно,
как высью Валдайской, холмами былинными тесной,
грядущая
Волга…

Был долгим
мой сон,
упраздняющий плен
погребальный –
мне снился сквозь ближних не слышащих, в дальних:
меня узнающий,
поющий
родной небосклон
растущих времён –

сквозьопальных…