Цветочная пыльца

Тогда в Стамбуле было совсем не жарко – плюс двадцать пять примерно. Я долго искала пульт, потом вздыхала – вот Вырыпаев, умеет же так, как надо, под окнами выть голубой собаке, в глаза ее смотришь – верно, авторизованный перевод Сумеркина, время для променада. Тогда в Стамбуле я просыпалась в три, надевала “Victoria’s Secret”, а ночью смотрела Дженни, все твои сочинения так экранны и голодны на вид, там что-то горит на кухне, ко мне столоваться тени приходят, и даже Стамбул никогда не спит. Твои героини будут жить долго и счастливо и не умрут от пули, и даже от печени – кто им отпустит две пинты джина. Они скорее всего бессмертны и усидят на стуле в натопленном кинозале, где спит на афише Джина. Это скандальное низведение смысла до первоосновы, до эмфатической бледности, лимфы и киновари. Тогда в Стамбуле было темно, он спросил: «Погодите, кто вы?», а потом зачеркнул строку посвящения в божьи твари.