45. Колонка редактора - Расуль Ягудин

Колонка редактора. Сто сорок три страницы (Расуль Ягудин)



Во имя Бога и Пророка.
Иван Бунин

Некий, ныне почти забытый поэт Евгений Евтушенко в одном из своих многочисленных интервью как-то со всей дури ляпнул: «Из стихов Бунина мне нравится только «И вечер, и дождик, и мгла…». Как прозаик он, конечно, намного сильнее».
Именно заслушав сей перл, я, прямо по Георгию Вайнеру, вдруг впервые в жизни подумал, что Евтушенко, может, не такой умный. А вдруг он дурак? И мне это просто никогда не приходило в голову.
Примерно двадцать лет раскаленным гвоздём сидит в моей памяти эта фраза, насчёт – не будем шаркать на паркете, а назовём вещи своими именами – бездарности Бунина как поэта.
Может, в ней есть доля истины? – иначе я бы не хранил фразу в памяти столько лет. И самое ужасное – мнения, когда-то высказанного Евтушенкой, придерживаются очень многие, точнее, все… кроме меня.
Вот так мы, человечество, и прожили на Земле ровно 120 лет (первое стихотворение Бунин написал в 1889 году) – со стыдливым, молчаливым  и при этом стопроцентно взятым с потолка мнением, что Бунин был плохой поэт.
Это видно даже по литературоведческим исследованиям творческого наследия Бунина – о его прозе написаны тома, а о поэзии я что-то ни одного труда не припомню, а ну-ка наберём в Яндексе «поэзия Бунина», тэк-с, «нашлось 358 тыс. страниц», но всё это: либо «поэзия в «Тёмных аллеях», либо просто сами стихи, либо беспомощный лепет на уровне школьного сочинения «Поэзия Бунина очень своеобразна, стилистически сдержанна, чеканна, гармонична. Поэт чужд поискам нового. Его поэзия традиционна, он последователь русской классики. Бунин — тонкий лирик, прекрасный знаток русского языка. Его стихи своеобразны. Это скорее рифмованная, определенным образом организованная проза, чем стихи в их классическом виде. Но именно своей новизной и свежестью привлекают они читателей…» Уф. И так далее. (Хм, насчёт «это скорее рифмованная, определенным образом организованная проза» перл совершенно неописуемый).
Ещё школьником я чётко усвоил – писать сочинение о поэзии неимоверно сложно и никогда о поэзии сочинения не писал. Не буду и сейчас. Всё, что мне по силам сейчас, когда я взялся рассмотреть поэзию Бунина, это заявить:
Бунин был изумительный поэт, а почему, не знаю, не могу сформулировать, как та собачка, которая всё понимает, но сказать не может.
Жаль, что он написал так мало стихов. Вот передо мной лежит первый том его четырёхтомника 88-го года, открывается он, разумеется, стихами (составители словно торопились побыстрее избавиться от тягостной необходимости вставлять в том «плохие стихи»), последнее из которых, «Ледяная ночь, мистраль», написанное 82-летним, получается, старцем в 1952-м году, значится на 164-й странице. Из какового числа следует вычесть титульную страницу, страницу копирайта, 15 страниц автобиографической заметки и пояснений «Как я пишу», страницу с надписью «Стихотворения» и пустую страницу на её обороте.
Остаётся сто сорок три страницы.
Вот всё, что сделал в поэзии Бунин за 83 года жизни.
В связи с чем возникает очень интересный вопрос: а почему же Бунин, вне всяких сомнений, прекрасно осознавая непопулярность своих стихов даже в среде преданных поклонников и поклонниц, при этом уже будучи овеян глобальной славой блистательного прозаика, возвращался к стихотворчеству снова и снова?
Что тут скажешь? Можно только предположить с большой долей вероятности – он, родившийся в один год с Лениным, умерший в один год со Сталиным, всю свою жизнь служил живым противовесом вакханалии мирового быдла, и простенькое «кричат орлы, пустынный ветер веет» каким-то непонятным, мистическим образом усиливало этот противовес.
Ибо любой поэт – посланник Господа, и долг поэта – не увиливать от возложенной на него Божественной миссии.
Бунин не увиливал. Он писал и писал стихи «во имя Бога и Пророка», слоган этот, вообще-то, мусульманский, но ведь у христиан тоже был свой Пророк, его звали Иисус Христос.
Вот так. Бунин упрямо писал и писал стихи, даже когда у него не вполне получалось – к сожалению, это факт, от которого не отвернёшься – читая некоторые его стихи, просто физически, до зубной боли, ощущаешь муку немоты, скручивавшую его горло, но он писал и писал, и его надрывный труд снова и снова вознаграждался Господом, когда вдруг, явно на одном дыхании, явно за считанные минуты ложилось на бумагу необыкновенное, ради чего стоило жить и страдать:

В полях далёко от усадьбы
Зимует просяной омёт.
Там табунятся волчьи свадьбы,
Там клочья шерсти и помёт…

Кто был он, этот полуночный
Незримый гость, откуда он
Ко мне приходит в час урочный
Через сугробы под балкон?

Иль он узнал, что я тоскую,
Что я один, что в дом ко мне
Лишь снег да небо в ночь немую
Глядят из сада при луне?

Как просто! Обычные, вообще-то, слова. Но почему-то заходится сердце и перехватывает дыхание, как в дайвинге, когда выплываешь с мелководья и оказываешься над вселенской бездной.
И так то и дело: листаешь-листаешь эти сто сорок три страницы, и словно вспыхивающие бриллианты, снова и снова является тебе Божественное:

Теперь легко, прохладно. Выступают
Туманные созвездья в полутьме.
Волна качает, рыбы засыпают…
И вверх лицом ложусь я на корме.

Или:

Вот крикнул сыч в пустынном буераке.
Вот тёмный лист свалился, чуть шурша…
Ночь близится: уж реет в полумраке
Её немая скорбная душа

Цитировать поэтические шедевры Бунина можно очень долго – это ведь только кажется, что удачи в поэзии у него были редкостью, а когда начинаешь читать не как Евтушенко, от балды, а всерьёз, по-настоящему, страницу за страницей, очень быстро с удивлением обнаруживаешь, что вопреки первоначальному ощущению, поэтических удач у Бунина было гораздо больше, чем стихов… ммм… не бездарных, ни в коем случае, а… будем говорить… текущих… так… с трудом, с явным усилием написанных, тоже по-своему интересных, но не идущих ни в какое сравнение с тем, что было написано в минуты озарения.
А ведь это вполне обычное явление в творчестве любого поэта: что-то получается средне, что-то – гениально.
Так откуда всемирная уверенность, что Бунин был плохой поэт, кто бы мне объяснил, прости, Господи?
Хоть бы уж почитали сначала – неужели так трудно?
Ведь я же почитал!