Александра Ким. Поэт Алла Айзеншарф

Эта страничка была создана теми, кто любит стихи Аллы Айзеншарф.
Сама Алла Наумовна не бывает в интернете, книги её стихов были выпущены небольшими тиражами...
"Вдруг среди вас есть те, кому тоже очень нужны её стихи?" -
этот вопрос стал первым шагом к созданию её странички - http://www.stihi.ru/author.html?aizens .
Здесь же, на странице "Дай мне твой стих"
(так называется статья Леонида Финкеля, ставшая предисловием к книге Аллы Наумовны "Рука твоя"),
будут по мере возможности публиковаться  статьи и эссе об удивительном человеке и поэте Алле Айзеншарф.

---------------
---------------

Александра Ким

Поэт Алла Айзеншарф – продолжение темы
( между нами, читателями...)

http://www.port-folio.org/2008/part99.html 

* * *

     Открыть для себя новое имя в литературе  – это значит открыть неповторимый мир незнакомого
доселе автора. Происходит такое далеко не каждый день и даже не каждый год -  самородки в природе
редки, и когда судьба вдруг подарит тебе такую  удачу,  изумляешься этому, как чуду… Мне удача
улыбнулась – друзья нашли в Интернете стихи Аллы Айзеншарф, совсем неизвестного мне в ту пору автора.
Неоценимую услугу оказывают всем нам, пишущим и читающим, бескорыстные переводчики литературных
текстов на электронный язык. Благодаря усилиям преданных поклонников творчества Аллы Айзеншарф, её
стихи живут сегодня в сети, они доступны всем желающим. Именно в сети я впервые увидела её  детские
стихи и рассказала о них в предыдущем номере газеты.

Немиров её детства, где они с сестрой потеряли родителей, настрадались от голода и холода и
сами чудом спаслись от газовой камеры,  продолжает жить в сознании поэта и соответственно – в
творчестве:

Сгущался мрак, чадили факелы,
и ветры – демоны толпы –
то смерчем шли на нас, то плакали
и разбивались о столбы.
И что-то дыбилось зловещее,
Чему ещё названья нет.
Никто не знал, кому завещано
Увидеть завтрашний рассвет.
И причитали громко женщины,
Казалось нам, из бездны лет.

Здесь, наверное, не только воспоминание о гетто, это как бы историческая память, то, что живёт
в генетической памяти народа - все Катастрофы прошлого..

Девочка та не пропала  - она повзрослела и дожила до седых волос. Из сегодняшнего дня уже
другого, нового века и нового тысячелетия, из города Ашкелона, который регулярно обстреливается со
стороны Газы, звучит её  ответ немировским мучителям и всем остальным гонителям неугодных народов –
ответ, полный человеческого достоинства:

"Не цепляйтесь — руки мои тонки.
Не стыдитесь — я не все могу.
Разыщите моего ребенка
вон на том высоком берегу.
Я должна сказать ему два слова,
и сильней он станет и мудрей.
Есть у мироздания в основе

Два такие слова: «Ты – еврей!»

 
В той невидимой Главной Книге Мирозданья записаны все мы – с нашим естественным правом жить
под этим небом. И каждый из нас может вписать себя в текст стихотворения -  туда, где стоит слово
«еврей». И это будет такая же правда и будет звучать так же просто и естественно.

Как истинный поэт,  Алла Айзеншарф любит жизнь, земную и небесную, во всех её бесконечных
проявлениях, и в своих стихах она говорит о том, какое это великое счастье – жить:

До завидного просто
Счастье в сути своей:
Колыбельные гнёзда
На руках у ветвей,
В сладкой дрёме акаций –
Пчелиная прыть.
И не надо казаться,
Достаточно – быть
Муравьём оголтелым,
Перепевом скворца,
Неоконченным делом
В мастерской у Творца.

 
Такое впечатление, что она сама ощущает себя не более, чем  просто муравьём или былинкой в
поле, но при этом не умаляет ни себя, ни муравья  -  все они как бы в одной весовой категории в масштабах
космоса. Вижу в этом стихотворении неожиданное сближение с другим поэтом – Арсением Тарковским:

 
В четверть шума я слышал, в полсвета я видел,
Но зато не унизив ни близких, ни трав,
Равнодушием отчей земли не обидел,
И пока на земле я работал, приняв
Дар студеной воды и пахучего хлеба,
Надо мною стояло бездонное небо,
Звезды падали мне на рукав.

 
Мы  видим, насколько они единодушны здесь, полагая себя частью природы  «в мастерской у
Творца».. И еще один неожиданный эффект -  сопоставление этих стихов помогает нам яснее увидеть
заложенную в них мысль, Прежде всего это касается вопроса о самоидентификации обоих поэтов в этом
мире. Словно они, не сговариваясь, подписали общий манифест всемирного братства «от муравья и до
звезды»…

В начале этого своего стихотворения Тарковский говорит:

 
Я учился траве, раскрывая тетрадь,
И трава начинала, как флейта, звучать.
Я ловил соответствие звука и цвета,
И когда запевала свой гимн стрекоза,
Меж зеленых ладов проходя, как комета,
Я-то знал, что любая росинка — слеза.
Знал, что в каждой фасетке огромного ока,
В каждой радуге ярко стрекочущих крыл
Обитает горящее слово пророка,
И Адамову тайну я чудом открыл.

 
Алла Айзеншарф вторит ему в  уже известном читателю стихотворении:

 
В берлоге, логове, гнезде-

Везде: у зверика и птицы,

У взбухших зерен в борозде

Такие праведные лица.

Нас повторяют зеркала,

Им — вторит вечный свод небесный.

Так вот откуда эти песни

И дерзость когтя и крыла.


Удивительное сходство. Не просто «двух голосов  перекличка»,  а полная иллюзия того, что оба
автора -  побеги от общего корня или что их одна кормилица вскормила.

Истинным любителям поэзии встреча с творчеством Аллы Айзеншарф принесёт немало радости, их
не могут не пленить простота и сердечность её стихов, они оценят высокий строй души и тончайшие оттенки
поэтических чувств, блеск метафор, придающих  философскую глубину, многозначность и особое
своеобразие всей авторской образной системе.

 Я думаю, рано или поздно обязательно наступит время, когда имя поэта Аллы Айзеншарф будет
широко известно в мире, профессиональные литературоведы и критики напишут солидные монографии о её
творчестве  и определят ей подобающее место в современной русской литературе. Пока же для поэта
такого дарования творческая  её судьба с точки зрения популярности чересчур скромна и невнятна.
Несмотря на то, что она является автором более десятка сборников стихов, лауреатом престижной премии
«Олива Иерусалима»,  а с весны этого года -  ещё и лауреатом премии Давида Самойлова, в Израиле
большинство народу даже не слыхали её имени. С таким положением дел просто не хочется мириться.
Когда вы прочитаете предлагаемую здесь большую подборку её стихов,  вы тоже захотите, чтобы как
можно больше людей испытали счастье от встречи с замечательным поэтом Аллой Айзеншарф.

 

==============================

Стихотворения Аллы Айзеншарф из сборников «Ночь охранная» и «Из дерев»

==============================

 

Так высоко они стояли,
Сияли светом облака.
И так смычок вела рука
От удивленья до печали.
И было явлено начало:
Трава, дыхание, строка.


* * *

Как долго говорю с тобой, как долго...
Уже умолкло всё, что пело прежде.
И только где-то скрипочка надежды
В ночном окне высоком не умолкла.
А может, это голые деревья
Пускаются в осеннее кочевье.

 

* * *

Уже разгорается утро,
Сдувает пугливую тьму.
А небо такое, как будто
Ещё не молились ему.
И росная звёздная россыпь,
Как искры вселенских огней,
Ещё не осыпалась оземь
В молчанье могил и корней.

 

* * *

Какой огонь, какие войны?!
Всё тихо, царственно, достойно, -
Так зелены и терпеливы
Стоят высокие крапивы.
Пускай в тени, пускай в опале,
Но только чтоб они стояли.

 

* * *

Гаснет день, и каждый след
На земле утрачен.
Колыбельный, жёлтый свет
Темноту раскачивал.
Проходивший с фонарём
Сторож или странник, -
Мы его не вспомним днём,
Каждый днём – избранник.
Нам не вспомнится, как он,
Погружаясь в полночь,
Тьму раскачивал, как звон,
И не звал на помощь.          

 

* * *

Боялась тишины, стыдилась пенья,
Ещё несносней – ропот или стон.
Со всех сторон, куда хватало зренья,
Всё было без названий и имён.
Я прикасалась к травам и деревьям,
И странной силой полнилась рука.
Я отправляла в новые кочевья
Озвученные ветром облака.
- Ты узнаёшь меня, праматерь Хава? –
Но безответны сердцу небеса.
И тот, кто слева – брат тому, кто справа,
И оба молча смотрят мне в глаза.

 

* * *

Сгорает всё – молитвы и поверья,
Невидимый – глаза нам застит дым.
И впереди бессмертья и беды
Летят по ветру золотые перья.
Заря какая! Ах, как мы горим!
Как в небе повторён Ерусалим!


* * *

Ушёл мой народ, и улёгся песок, и отныне
Какой ещё срок мне бродить в окаянной пустыне?
Рабыне дорог – для чего мне, о Бог, твоя манна?
Я памятью стану.



* * *

В раю не место, переполнен ад, -
Я разделяю горнюю тревогу.
Оглядываюсь тихо на свою дорогу,
И не сужу, кто прав, кто виноват.
Безропотно я дни свои влачу,
И не молчанья – тишины хочу.



* * *

Так тихо не ходит никто, даже ветер не ходит,
Так тень не скользит по вечернему стойбищу вод,
И лист золотой не сужает круги в хороводе.
Так время плывёт мимо белых и чёрных ворот.

 

Муза

Сама двух слов не произнесши вслух,
Так чья ты тень? Чей ты бесплотный дух?
Кошмар внезапный, ангел в два крыла?
Рыдальщица у чёрного стола?
Висят все маски скорбные твои
В раскидистых садах моей любви.



* * *

А знаешь, ничего не нужно,
Когда и так немного есть.
Мы перед смертью безоружны,
На краткий миг возникнув здесь.
Как озерцо в стране скалистой
Среди беззвучия снегов,
Где всё так празднично и чисто,
И несвободно от оков.

 

* * *

Тополей незажжённые свечи
Я, быть может, ещё воспою,
Если будет когда-нибудь нечем
Мне закончить молитву мою;
Мужичка-муравьишку под ношей
И весёлый ромашковый сон,
И тебя, что случайно заброшен
В этот день из каких-то времён.



* * *

Может, смерть, а может, Ангел ночи
Прикасался к моему плечу,
Потому что так горели очи,
Задувало белую свечу.
Проплывали тени, как коряги,
И когда рассеивался мрак,
Что-то возникало на бумаге;
Не стихи – смятенье, росчерк, знак.

 

* * *

Взвивается птица кругами ввысь.
А трубные звуки не здесь, не здесь.
И если не снится, то это – жизнь,
А может быть, песня. А может – Песнь.



* * *

Живу за пределом острожным
На выжженной этой земле,
С душой колдовской и таёжной,
Как уголь мятежный в золе.
Живу у всего за пределом,
Рассвет ли, закат – не уснуть.
И всё бы, чего я хотела, -
Чтоб здесь и окончился путь.



* * *

Ложится ночь на полотно
Мазками чёрными и красными.
Костра горящее крыло
Ещё кричит во тьму бессвязное.
Швыряет искры ночи в пасть,
И стынут звёзды, кружат перья,
И тщатся, белые, упасть
На холст, на вымысел, в поверья.



* * *

Сыростью веет, и тихо так, тихо
Что-то заводит своё комариха,
Что-то трубит о грядущем покое.
Пусть себе. Главное - нас уже двое.
Небо темнеет, и значит – так надо:
Встретиться в звёздах с мерцающим взглядом,
Всё рассмотревшим – земное, земное...
Пусть себе. Главное – нас уже трое.
Ночь. Растворилась во мраке дорога.
Трое. А это не мало? Не много?



* * *

Здесь вечность дробила каменья,
трубила и била оплечь,
от первых костров до возжженья
высоких и царственных свеч.
Лицо от личины до лика
оплавлено в этом огне.
И вот она – тяжкая книга
о Нём. О тебе. Обо мне.



* * *

И что за вечер! Тёмный купол
Блистал вселенской мишурой,
И мир кружился сам собой,
И что-то повторяли губы.
И в берег плакался прибой.
И рыбина в предсмертном блеске
Всё шире раскрывала рот,
И глаз её, как око фрески,
Не умещался в небосвод.



* * *

Ночь приходит, и над нами
Лунных листьев лепет влажный.
Мы ещё не знаем сами,
Как нам это будет важно.
Этот вздох, прикосновенье, -
Ах, как сердце время слышит!
Только голос, только пенье
И обманчивей, и выше,
И страшнее слёз на лицах
И огня, что корчит струны.
Ночь охранная вершится.
Дрожь и лепет листьев лунных...

 

* * *

Мне показалось, будто это ты
С цветами белыми стоишь сейчас за дверью,
И так был жуток этот миг доверья –
Лететь к тебе и падать с высоты,
Раскинув руки и теряя перья.

 

* * *

Тяжелей покаянья,
невозвратней времён –
тишина узнаванья
тех, кто не был спасён.
И бессонною ночью
у окна в черноту
ты не жди, что воочью
переступишь черту,
оземь кинешься в ноги
и отмоешь слезой
каждый след на дороге
не спасённых тобой.



* * *

Так небо или степь? Он так далёк
замедливший паденье огонёк.
Там темнота на звёзды раскололась,
и ветер или эхо – чей-то голос
в ночной степи, как странник, одинок.

 

* * *

И этот день уходит понемногу
в торгах, молитве, в песнях и пальбе.
И кто молчит, тот говорит о Боге,
а говорящий – больше о себе.
И пыль клубами всходит над дорогой,
и кто-то тонко плачет на трубе.

 

* * *

Что думает вода, когда над ней
ночное небо крылья размыкает,
когда в осенней сутолоке дней
несутся листья, пропадают стаи,
и с берегов недвижных нависает
вдруг танец оживающих корней?

 

* * *

Белый вьюнок
к замшелому камню прижался
в детской печали.

 

* * *

Твоя смятенная рука
вдруг на плечо моё ложится.
Так на закате лепит птица
крылом усталым облака.
Так осторожно ищет взгляд
глазок небесний в разнотравье.
Лежит рука, и мир исправлен.
И только память невпопад.



* * *

Сколько ни стой у моря,
только волна приходит.
В полночь – лунная пена,
в полдень – зеленоводье.
Сколько ни слушай ветер, –
птица стенает, птица.
Тот, кто на зов ответил,
в небе сейчас кружится.
Сколько в глаза ни смотришь,
ах, золотые кони!
Ах, молодые! Вот лишь –
вынесли б из погони...



* * *

Сядь около, как в лодке на реке,
и ничего не говори, пожалуйста,
не отзывайся даже самой малой малостью,
пока рука приветится в руке.
Пока неповторимый этот миг
нас двух в неизречённости застиг.



Перед войной

Был ветер, ветер, и неосторожно
день разгорался, как последний день.
И говорила об одном и том же,
о чём-то женском, тучная сирень.
Вздымала руки, осыпала росы,
пчёл зазывала на корткий пир.
А мир ещё не чувствовал угрозы,
ещё сиренью задыхался мир
и в спальне лепестки кружил без спроса.

 

* * *

Осень, осень – лохмотья и лохмы,
и дождя незатейливый сказ.
До безумия сучья усохли
и цепляют нечаянно нас.
Всё, что должно, уже приключилось
с листопадом и птичьим гнездом.
Вон как ветер припас под окном
золотую и медную милость.
Друг мой, долго тебе ещё снилось
небо звёздное с острым серпом?



* * *

Говорю себе: «Сон - и не боле.
И не верь этим снам, не верь.
Может, где-то в пристрелянном поле
плачет маленький раненый зверь.
Может, ветка скребётся о ставню,
может, кто-то по крыше идёт?»
Как ты мог меня с этим оставить
на всю ночь, на всю жизнь напролёт?



* * *

Я терпелива. Что мне времена?
Что мне сейчас в их стойбище убойном?
Прошла война – и кончилась война.
Потом другие приходили войны.
Горела, умирала и стократ
душа, измучась, покидала тело.
А что живу, – ну кто же виноват?
Вон сколько гор, как я, окаменело.



* * *

Я не знаю, как иначе
эту жизнь прожить мою.
Плакать хочется – пою,
а любовь нахлынет – плачу.
Перед праздничной толпой,
на лугу перед покосом
я стою, как на погосте,
с непокрытой головой.



* * *

Две тайны на земле, две тайны –

любовь и смерть. В чаду, бреду
одну открыла я случайно,
и за второй с тех пор иду.
Она же, вдруг меняя лики,
ветра, огни и времена,
одна любви равновелика,
и неподвластна ей одна.

 

* * *

И что ей, бесплотной, за дело,
куда её ветры несли?
Она до земли долетела,
от неба до самой земли.
До чёрной, в исплаканных травах
и в корчах застывших корней.
Есть что-то от высшего права,
от высшей свободы у ней.

 

* * *

Круги взволнованные вальса,
биенье ласковых ладош.
Он по-апрельски был пригож,
и мне повесою казался
неудержимый этот дождь.
А он – небесный свой предел
вот только что преодолел.


НА КЛАДБИЩЕ

Что-то дни здесь делают –
завтрашний с вчерашним?
Поливают белые
в головах ромашки.
Обтирают мрамор,
зажигают свечи.
Всё готовят к самой-
самой главной встрече.
Низко тучи грудятся,
птицы в них – пророчицы.
Здесь такое чудится –
уходить не хочется.



* * *

Я не лукавлю – смерти не хочу
как подаянье или как награду.
Но чтоб она была мне по плечу,
мне жизни бремя вынести бы надо,
и чтобы всё, что скроется из глаз,
душа запечатлела про запас.



Муза

Сама двух слов не произнесши вслух,
Так чья ты тень? Чей ты бесплотный дух?
Кошмар внезапный, ангел в два крыла?
Рыдальщица у чёрного стола?
Висят все маски скорбные твои
В раскидистых садах моей любви.



* * *

Наверно, так остыли небеса,
так задолжала вечность у мгновений, -
горят, горят великие леса
в своём земном последнем исступленье.
А тут и я в печи поленья жгу
и как-то жду с собою примиренья.

 

* * *

Здесь вечность дробила каменья,

Трубила и била оплечь,

От первых костров до возженья

Высоких и царственных свеч.

Лицо от личины до лика

Оплавлено в этом огне.

Такая тяжелая Книга

О нем, о тебе, обо мне

 

* * *

Когда моих уставших ног

Волна соленая коснется,

И в ней веселый слепок солнца

Мне поднесет зачем-то Бог,

Склонюсь в молчанье над водой

И протяну к ней тихо руки:

Лицо твое и голос твой!

Как все знакомо! Боже мой,

Круги расходятся на круги.

 

* * *

Здесь дымны торжища и суетен народ,

И города и кладбища безлики.

И где-то здесь живет несчастный Тот,

Начало и конец вписавший в Книгу.

Здесь я живу, и с некоторых пор

Я с Иудейских не спускаюсь гор.

 

* * *

Один — Един - наедине...

Как просто все. И что за дело,

Над чем витает дух?! И тело

В каком корежится огне?

Наедине. Как свод высок!

Как голос слаб, молящий Бога,

Чтоб Друг, махнувши мне с порога,

Не вспомнил, как он одинок.

 

* * *

Я все равно всегда и всюду с Вами.

Непоправимо, как любовь и смерть.

Зачем же тщусь какими-то словами

Являть себя, и царствовать, и сметь,

Из-за плеча косым и узким взглядом

Ловить чужой улыбки торжество?

Печаль — мое высокое родство,

И с ней соперниц не бывает рядом.

 

* * *

Нет, нет, мы вовсе не устали –

блудницы, шоу, фестивали,

фалафелем набитый рот

Уже Мессию не зовет.

Однажды приобщенный к чуду,

от пастбищ взмывший в небеса,

ты все забыл: куда откуда

еврей, господняя слеза.

 

* * *

Я не в силах притворить окно.

Отчего так грустно ожиданье?

Видно, все уже сотворено

до пылинки в этом мирозданьи.

Вот она — летящая звезда,

шепот ветра, птичий смех сирени.

Вот они — мятущиеся тени:

маски скорби, тайнопись стыда.

Друг мой, Друг, зови ли, не зови,

ожиданье — миражи слепые.

Где в земной мистерии любви

блеск и одиночество Мессии?

 

* * *

Красным обозначены эпохи,

красное с небес течет в поля,

а ученики всё так же плохи,

так же хороши Учителя.