Под занавес спектакля. Глава девятая

                ГЛАВА  ДЕВЯТАЯ

                СОН  ДЕСЯТЫЙ -  БЛАГОСЛОВЕНИЕ

  Заканчивал, итожил век свой беспощадный бег, до окончания
  столетия оставался ровно год с неделей. Пережили много бед,
  но слава БОГУ, как-то пережили. Познали что-то, без прозрения
  осталось многое, работать есть над чем. Известно, что нет
  худа без добра, и нет добра без худа. Жизнь полосата, - тень и свет.
  Дефолт подняться многим дал. Что немцу – смерть, то русскому –
  причал, с которого и оттолкнуться можно, чтобы плыть по воле
  волн и без весла. Давно пора конечно изготовить новое весло, когда
  прогнило и рассыпалось одно. Эх, не робеть бы нам, да не лениться
  и, как говаривал помощник «комбайнэра», не безызвестный нам,
  « начАть надо жить». Другой, мне чем-то симпатичен был, сказал:
  «хотим, как лучше, но перемудрили что-то и получили - как всегда».
  Екатерина, как пчела, в делах крутилась и совершенно позабыла
  о Дне рождения своём и Именинах. Друзья напомнили  вчера,
  к ней в гости собрались, а у неё – аврал! Их можно и не приглашать,
  без приглашения приедут, все к этому давно привыкли. Приучила.
  Решила встречу по случаю и этому перенести и приурочить воедино
  к новогодней ночи. Идея ей понравилась, не возражали
  и друзья, на том и порешили. Какая – никакая, всё же – передышка
  от лишней суеты. Дефолт её не разорил и был разор полнейший.
 
  Екатерина, как я раньше говорила, смирилась с тем, что для неё
  решение проблем глобальных не под силу, не видела кандидатуру,
  хотя и знала, что наверняка есть человек достойный, которому ту
  ношу непосильную доверить можно. Время не настало, не пришло,
  пока и люди не желают человеком становиться. Наглец бесстыдно
  в крайность впал и шёл к последней своей точке. Своими именами
  оставалось всё назвать и вслух произнести, что Государства -  нет, 
  есть масса и ничейная земля. Аж – через восемьдесят с гаком лет,
  с начала геноцида русского народа, сбылась мечта Нинель. Конечно,
  мыслил и мечтал он шире того, что учинили таркомеды, он превратить
  желал народы всей планеты в стадо. Намеревался Гитлер идею воплотить,
  но ему русские рога и обломили. Но ничего. Теперь России нет, -
  и остальные перебьют друг друга сами, в своих грехах бесчисленных
  погрязнув без просвета. Самодовольно таркомеды руки потирали,
  о будущем своём мечтали. За океаном их любили, но к себе не ждали.
  Добита Русь, объявлен ей дефолт. От успехов головокружение началось
  у таркомедов, бдительность теряли. Сами поражались и недоумевали,
  и  сами в шоке были от наглости своей  и своего цинизма, верещали.
 
  Поверить не могли, что всё удастся с лёгкостью такой. России - нет!
  Народа - нет! Названия одни остались по привычке. Земли - навалом,
  а в ней - чего уж только нет! Обогащайся гад и хазер! «People схавал!».
  «Схавает» и остальное, и остальное переварит. Его и ядохимикатом
  накорми, и кормят этим химикатом много лет, а people всё мечтает,
  надеясь на извечное «авось» и «глючит», расслабляясь «не въезжает
  старичок», - что полная ему теперь хана. Он всё бредит, рассуждает,
  голосует в угоду тем, кто лучше всех его обманет, а кто - до нитки
  оберёт, а ещё лучше - тот, кто даже нитки не оставит, тот и есть   
  самый рачительный хозяин. Рeople - пьёт, курит, колется и нюхает,
  танцует, веселится и поет, под «дурью» внемлет только дурь одну.
  Себя не уважая, верит всем подряд, при этом - никому не доверяет.
  За призраком спешат народы, не толпа! Уперлись лбами в пустоту:
  токсикоман, алкаш, фанат и идолопоклонник беспросветной масти.
  Наука - не указ, когда в потребности лишь низменные страсти.
  Дорогу выбрал сам, никто не понуждал  к такой «весёлой» жизни -
  в тёмную играть, насилия не чинил по этому предмету? Но слишком
  торопились таркомеды и просчитались малость, сокрушались потом
  и горько сожалели, но поезд то ушёл. Тявкают теперь из подтишка.
  Но слишком все не обольщайтесь. Многие из них тут при делах пока.
 
  Вдруг объявились храбрые, откуда ни возьмись и подниматься стали
  в одиночку, вопреки всему. Тараппа растерялся  временно чуть-чуть,
  но спохватился поздновато. Рановато начал праздновать победу. Муть
  кругом и ничего не видит Тараппа даже. Так ничего и не сумел понять
  своею десятиною Тараппа. Он ведь добил Россию, а она – «жива зараза,
  упорная, ползёт обрубком на карачках и гневно на культи свои встаёт,
  и пыжится, кряхтит и тащит вверх заботу». Покоя нет Тараппе! Руками
  голыми, зубами вгрызается народ в земную твердь. Откуда, на каких
  таких заначках выживают русские?! Ума не приложить! Торопились,
  поторопились таркомеды без отсева и разбора всех в «people» записать,   
  одной гребёнкой всех чесать. Не надо о народе по себе судить
  и толковать столь упрощённо, так можно и перемудрить.

  Когда упал на дно и там лежишь - на дне, то надо либо обречённо
  смерти ждать или всплывать и масло начинать взбивать, как та
  лягушка, что была другой умней. Теперь все поняли, - надежды
  не осталось на лжецов и, если сам ты не придумаешь свой способ
  выжить, не найдёшь, то - не спастись, не выжить. Возможность
  получив ответить самому же за себя и это – полбеды, но отвечать
  и за семью придётся, и надо что-то делать, пока ликуют таркомеды,
  - как им казалось, за окончательную и бесповоротную свою победу,
  но тоже испугались реальности такой, притихли, забились в норы,
  страшно стало. Переполошился раньше всех один  Ассенизатор,
  спохватился, но его Тараппа даже слушать не желал, так от него
  воняло, а они успели к парфюму дорогому попривыкнуть, чего
  менять никак им не хотелось. Была конечно яркою победа их,
  почти под АБСОЛЮТ,  но тут вам - не Америка и даже - не Европа,
  не разберётся и сам чёрт, сломает ногу, ой, простите, - хвост, как
  выживают тут народы. Ассенизатор, в сердцах плюнул на этих
  таркомедов и на их Тараппа, - добежал, запрыгнуть на подножку
  последнего вагона успевал. Россия есть Россия! Выбросил обложку
  члена Тараппа и ушёл в подполье. Никто не знал, не знает имени
  его. Он в договоре только сам с собою и собственная тень. Так
  иногда прилипнет к чьей-то тени, порезвится и сбежит подальше,
  если жареным запахнет. Совсем он не любитель ничего живого. 
  Тараппа лёг в позицию пока лягушки глупой, Сироб рассвирепел
  и видеть никого их не хотел. Обижен был на эту глупую «шпану».
  Таркомеды и с Сиробом просчитались. Сироб немного протрезвел.
 
  Екатерина работает на трёх работах, не на десяти, как раньше.
  Ей предлагали и неоднократно - стать политиканом, чиновником,
  но это ей претило, она всегда такого «счастья» избегала - стать
  чего-то членом, жила без членства, любила своё дело и избегала
  членства, как персонаж, что бегает от ладана, она - от членства
  любого даже в пустяках. В её анкете прочерки идут сплошные:
  не имеет, не состояла, не была. Открытие своё она спасла и тем
  семью кормила, и это ей дало возможность открыть лицей для
  одарённых и талантливых детей с душою чистой и не путанной
  чрезмерною родительской заботой – выживать любой ценой.
  Лицей свой  быстро создала подальше от московской мишуры.
  Лучших нашла учителей и нас, своих друзей, к этой работе тоже
  привлекала. Мы собой довольны были, работой с головой увлечены,
  занимаясь благородным, нужным и полезным, настоящим делом.
  Вакханалия кругом, а мы живём на Белом Свете без пошлости и суеты.
    
  Жизнь не стоит на месте. Мы изменились, старше стали  и мудрее
  Мне тоже снятся сны, во сне я отдыхаю. Летаю наяву я и во сне
  в полёте бреющем и люди видят мой порыв, но это мало радует кого
  из них и  вдохновляет тоже мало. Почему? Да, большинству и на такую
  высоту  подняться было не под силу. Мы живём с Екатериной в этом
  мире, но в разных измерениях: я - в бреющем полёте, а она -  в эфире
  непостижимых интересов. Она летает, я летаю  - вроде, но выживаем вместе.
  Я многое не замечала, как и ты, читатель, который если вдруг осилит,
  да прочтёт о временах безумия сплошного, о человеке, что живёт для нас.
  Екатерина смело открывает нам глаза и, открывая свою душу,-  наши
  на полёты вдохновляет. Внимательно вглядитесь в тех, кто рядом с вами,
  кто ваши души открывает и глаза, их могут звать совсем иными именами,
  чем героиню здесь мою, но и они спасают вас, поскольку сопереживают,
  любят, дорожат, даруют вам надежду и заботу, радость, забывая про себя.
  И если  есть такие среди вас, то берегите как зеницу Ока, такие люди редки,
  они избрали вас и вы - счастливчик, вам повезло на встречу с человеком.
   
  Екатерина мне призналась, что, вспоминая, иногда она грустила
  о тех снах, но грусть была её светла, как чистая слеза младенца.
  Понимала, что Христу не до неё, его заботы трудней, серьёзней.
  Но выход все-таки нашла и собирала по стране талантливых детей
  для обучения  в лицее на уровне достойном. В двадцать пятый день,
  что - День её рождения и Именин, семьёй за чашкой чая посидели.
  А мама приготовила сюрприз такой, который её просто ошарашил.
  Нашёлся Александр. Поверить невозможно. Его искали всей семьёй,
  но не было следов и вот минуло сорок восемь лет, и Александр пришёл.
  Приедет к ним на Рождество. Екатерина очень часто думала о нём.
  Нет, разве так возможно? Какое счастье, что он жив! Письмо читает,
  оно из Франции пришло и слёзы катятся ручьём. И плачет, и смеётся.
  Семья в волнении была. Кто скажет, что на Свете БОГА нет? ОН есть -
  без всякого сомнения. Когда везли крестить Екатерину в том лютом
  декабре, то БОГ этой семье послал двойное счастье, но счастье было
  так недолго и длилось несколько недель, затем в душе занозою сидело.
 
  Родители Екатерины, оба – наследники прямые и потомки от ветвей
  первого Великокняжеского рода - правителя и собирателя Руси Великой.
  Их спасли от неминуемой расправы тсинуммоков два человека из семей
  не сопричастных по родству между собой и не знакомых. Прошло немало
  лет, когда потомки рода одного, но разделившихся ветвей давно,  случайно
  встретились, друг друга полюбили и две свои души в Дом - семью соединили.
  Так возродился род. Бабку Екатерины и её брата служащих семья спасла -
  Абрама Чекина, а деда – спасла крестьянская семья – Измайлова Ивана,
  судьбой рискуя, жизнями своих немалочисленных детей. Помыкались обе
  семьи с лихвой. От голода, репрессий бегать им пришлось по разным городам
  и весям. Потери были от репрессий. Без права переписки осудили, посадили
  брата, а затем и мужа бабки – потомка рода из князей – Щербатова. «Без права
  переписки» означало – немедленный расстрел, как знаем мы теперь. Хранили   
  семьи тайны княжеских детей, оберегая от посторонних глаз, ушей. Пришли,
  в конечном счёте, две семьи в Москву и,  ничего не зная друг о друге, осели
  в имении - Царицыно. Почему? Есть суть закономерности всегда в случайности
  и видимо она была угодна БОГУ. Но встретились они гораздо позже и не там.
  От бабки - дочь Мария и Юрий – деда сын соединили  в едино свои жизни
  на Урале,  куда  их, как и многих, как рабочий скот пригнали, загоняли
  в зоны на смену заключённых - для работ. У всех была история одна: пришли   
  без объяснения причин и оснований ночью, забрали, в неизвестность увезли.      
 
  Всем было по  пятнадцать - двадцать лет. Пока везли в теплушках,
  на пароме, потом гнали пешком до места назначения, то многих
  и без счёта потеряли. Умирали по дороге от болезней, холода и голода.
  Один паром разбился о порог, его  перевернуло, утонули все, включая
  и охрану. Люди в ужасе кричали, но их спасать не стали,  кого течением
  сносило и, он еще был жив, баграми добивали бедолаг. Не стреляли,
  патронов было жалко. Паром и этот перегружен был людьми. Пригнали
  в тайгу. Раньше была зона для заключенных, теперь, как их называли -
  вольнонаёмной зоной - Лесной посёлок. В бараки, что от заключенных
  оставались, расселили. Бараки все насквозь были худыми, - в дыры
  меж прогнивших брёвен входила целиком рука и  взрослого мужчины.
 
  В двух бараках зоны еще жили немцы, пленённые в последнюю войну.
  Выдали всем пилы, топоры, багры, фуфайки, зипуны, шали из вигони,
  портянки, сапоги. Документы отобрали, установили норму выработки,
  платили три рубля в неделю. На лесоповале работали с зари и до зари,
  голодали. От воспаления в легких и цинги, как мухи дети умирали,
  рождённые в неволе. Отец был молод -  восемнадцать лет, не по годам
  умён, горяч, настойчив. Благодаря ему там выжили и многие спаслись.
  Он сразу заниматься обустройством быта стал, других на выживание
  вдохновлял. Ближайший населённый пункт через тайгу был в сорока
  верстах. Отец туда сходил и выменял на свои хромовые сапоги корову,
  которая ждала телёнка. Так в Лесном посёлке появились две коровы,
  которые давали молоко, а немцы через Красный Крест антибиотики
  имели. Маме в ту пору было лет семнадцать, её сестре и не было тогда
  пятнадцать. Через год родители Екатерины поженились и как положено,
  но десять месяцев спустя родилась она. Родиться - родилась, но заболела,
  её антибиотики немецкие спасали раза три. Спокойно без надзора можно
  было улизнуть куда-нибудь на добычу пропитания и мануфактуры – зимой.
  Мама всё время переживала, что Екатерина растёт, болеет  не крещёной.
 
  Через год, в день двадцать пятый декабря сумел уговорить отец
  водителя полуторки, который привозил им хлеб в неделю раз,
  чтоб отвезти в ближайшую церквушку крестить Екатерину. Час
  решения пришёл. Была суббота и безумная метель. Их проверять
  не сунется никто в такую пору. Екатерину – в одеяло и тулуп,
  и в путь отправились через тайгу просёлочной дорогой. Тащили
  волоком дорогой этой в леспромхоз и лес, напиленный рабами.
  Маме послышалось, что кто-то плачет, кричит ребёнок. Заглушили
  мотор, становились, прислушались. Кричит. Отправились на голос,
  туда в снегу по пояс вели следы, ещё не замело совсем. На суку дерева
  висел мешок, он шевелился, в нём кричал ребёнок, мешок сняли, -
  в нем новорождённый мальчик. Завернут был в два ватника и одеяло.
  Водитель –  ни в какую не соглашается с собою брать, груз опасный.
  НКВД их затаскает по допросам. Скорей всего, что  из начальства
  кто-то прижил с лишенкою ребёнка. Такие случаи ему уже знакомы
  и ему искать тут приключений на задницу свою,- совсем и ни к чему.
  Он громко матерился и кричал, всё проклял, что - связался с ними.
 
  Отец ему отдал свои часы, подарок от его отца, тот взял и согласился.
  Мама дитя отогревала своим телом и кормила, малыш не заболел.
  На дерево повесили, чтоб звери не терзали. Гуманисты. Замёрзнет
  пусть, но от зверей оберегали, хотя для рыси не было преград в тайге.
  Найдёныш, обретя защиту и любовь, уснул. Отец Екатерине говорил,
  что если бы ветер  дул в другую сторону, то проехали бы мимо, но ветер
  плач им доносил, спас ветер мальчугана и то, что ехали они в тот день,
  как будто в спину кто-то их толкал. Найденыша назвали Александром
  и крестили вместе с Катериной. Спасённого ребенка с собой забрали,
  решив усыновить. Усыновить не разрешили, ребёнка отобрали,
  как доказательство вещественное преступления, но имя сохранили
  и записали на фамилию отца. Отца возили на допросы, сына не отдали,
  отцу добавили срок пребывания. Александра искали много лет затем,
  но и следы его пропали. Искали и молились за спасение его, надеялись.
  Не мог пропасть её крещёный брат. Такой пропасть не мог, иначе
  БОГ ему послал зачем спасение. Как он во Францию попал? Теперь
  расскажет всё уж сам, дольше ждали, осталось им  немного подождать.
 
  Екатерина спать пошла, счастливо напевая. Она была довольна
  жизнью и собой, насколько может быть доволен благоразумный
  человек. Всё в русло нужное встаёт. Она ни раз уже себя спросила,
  что если бы можно было повернуть всё вспять, то чтобы изменила
  она тогда в своей судьбе? И получалось, - нечего менять, но не была
  бы такой прекраснодушной. Хотя и этого – хорошо. Без изменения
  оставила бы всё. Приготовилась ко сну и подошла уже к кровати,
  но кто-то в спальне есть ещё и смотрит ей в затылок. Повернулась.
  О, БОЖЕ  мой, да перед ней стоит Христос! Он сам пришёл! Мысли
  спотыкались. Она строптивая - не шла, - и Он к ней сам пришёл! Она…
 
  Екатерина, виновато склонилась низко головой и опустила долу взор,
  как провинившаяся первоклашка, не смеет головы поднять, взглянуть
  Стоит вот перед ним в одной рубашке, не смеет за халатом руку протянуть.
  Застыла, замерла, как истукан и пунцовой краской заливало шею, и лицо.
  Не смеет видеть лик она его. Он молча - руку свою правую к ней протянул
  с прикрытой, четырьмя пальцами, ладонью. Поднёс прикрытую ладонь
  к её груди, открытой части в вырезе – каре ночной рубашки. Раскрыл
  ладонь, а в ней сияет, словно в ложе, как крошечное солнце – крестик
  животворящий. Ладонь Он приложил к её груди, отнял, крест остался
  на груди, под впадиной ярёмной - на четыре пальца. Екатерина смотрит
  изумлённо. От сияния креста комната заполнилась спокойным БЕЛЫМ   
  СВЕТОМ и крест стал погружать в плоть её, и он ушёл в грудную клетку,
  сокрывшись в её теле без следа. Екатерина подняла глаза и встретились
  с сиянием глаз Христа. И с этого момента она признала, вспомнила себя.

- О, Господи,  мне на «голгофу» эту всё-таки всходить?

  Он на неё смотрел с такою мудрою любовью и заботой, и правою
  рукой с открытою ладонью, мягким скупым движением - символом
  креста благословил.  Исчез. Она проснулась. Вмиг всё изменилось.
  Как никогда она была уверенно - спокойна и это чувство не покидало
  её больше никогда. Теперь она всё видела и понимала действительно
  иначе, не так как люди или человек. Был спрос иной и был иной ответ,
  который знать не хочет человек – зачем явился он на этот Белый Свет.