***

Когда вдруг среди ночи я понимаю, что не усну, я всегда вспоминаю ту нашу с тобой весну, когда сердце былось где-то под подбородком, и земля ускользала, как дно полусгнившей лодки, из под ног, как мы оба синхронно дышали небом, когда ещё не заволокло зрачки настоящим гневом.
И когда было как в сказке – громкий шепот, рука в руке. Одинокий солнечный зачик безмолвно бесился на потолке. Что-то в воздухе было такое, как будто чудо, я была пушинка, пустая строка и могла унестись отсюда в наше будущее, которое наверняка прекрасно. Вообрази, для цвета я даже не подливала краски.
А потом, знаешь, по-моему ты был в какой-то степени рад, когда белые сделали главный ход и сказали – мат. Мы уже тогда шагали не в рай, а в пропасть, в какую-то темень, где всему суждено пропасть. Так получилось, жизнь просто пошла не в масть.
И там, в темноте ты изводил мне душу на тонкую леску, и сердце так заходилось, что было немножко мерзко - за себя, за нас, за свою свободу, за солнце, казалось, даже оно, глядя в окно, надо мной смеётся.
Это страшно, что вслед за своим добром, ты принёс домой такой огромный стокгольмский синдром, что оставалось только гонять пинками тупую спесь, при этом радуясь, милый, что ты-то всё ещё здесь. Снова чем-то уколешь меня, о чем-то опять соврёшь, но при этом останешься и может быть не уйдёшь.
Я теперь подросла, ощетинилась и уже не могу понять, почему тогда не стала шептать тебе перестать. И чему я радовалась так безумно, полагаясь почти во всём, с чего-то решив – ты умный, и ты спасёшь, такая вот самая глупая в мире ложь.
Сейчас я скорее серьёзна, немного опасна и где-то зла, но такими ночами я всё же надеюсь, что будет опять весна.