Ну, вот теперь, ответь, какие там дела...

Ну, вот теперь ответь, какие там дела,
дождём и снегом за ночь намела,
природа-мать?

На что похож вот этот тополь,
что ветки направляет в морось
и туман, и в липкий мокрый снег,
как пики у седла - от стремени –
наискосок: вперёд и вверх,
противникам навстречу летящим,
направляют всадники в бою?

Как тяжело, как поздно я встаю
и сам с собой, подобные веду беседы.

То теньканьем, по жести козырька
у моего окна, то голубем летящим,
под моросящим, вперемешку с мокрым
липким снегом, в феврале явившемся дождём,
то куполом (едва означенным, сквозь крону
голую, забитую туманом,)
с его музейной былью – умозрительной,
не взятой пылью, ковыльной и курганной,
крытой краской синей, над розовым
и серым, вовлечён
бываю, в речь мне кровную,
ушедшую от пересудов –
в память сеч и плавных
крыльев песен над могилами
былыми... Что сердцу мило,
над постылым, бытовым,
базарным ладом – то и ладно,
звучит во мне. На всём,
что продиктовано насыщенным,
разряженным распадом –
лежит печать иного
бытия: я не с собой,
а над собою – с ним веду
беседу... Соратники мои –
и тополь, и крыло над куполом
музея, синем, и шифер
серый госпиталя с болью,
таящейся под ним и
звук дождя – мне побратим,
и снега, сирого в сей
миг, движенье – наважденье
иного мира, храм – квартира
не броская, но обжитая
ни ада, и ни рая,
мне не надо –
речь сквозная –

отчизна  и услада,

и дом, и бденье
и награда.