Совсем одиночное плаванье

Вячеслав МОИСЕЕВ



Апельсиновое деревце в банке из-под зеленого горошка

               «А, может быть, и не было меня?»
                Эдмунд Шклярский
Апельсины в детстве были редкостью.
В мячик с черным ромбиком «Марок»
Я ногтями впился, чистил бережно,
Солнце я на долечки делил…
А потом набрал земли в жестянку,
Где когда-то был горошек «Глобус»,
Солнечную косточку зарыл.
Я хотел, чтоб стало больше света
В наших пасмурных семидесятых
И чтоб дома были апельсины.
Стебель скоро вымахал на метр,
И сказала мама: пересадим,
Только вряд ли он перезимует,
Больно уж у нас суровый климат…
И однажды я пришел из школы,
А венгерской банки с апельсином
Нет на месте. Это был сентябрь.
Говорят родители: на дачу
Мы твой апельсин пересадили.
Я весной искал его на даче,
Все шесть наших соток я облазил.
Ничего похожего. Как сгинул.
Видно, зайцы за зиму сглодали.

Жизнь порой мне кажется обрывком
Чьей-то мысли, меньше, чем шесть соток,
Где я все ищу несчастный прутик,
В банке на беду себе взошедший,
А в кустах сидит грызун ушастый,
Новых ждет идей и созиданий,
Надо мной по-заячьи смеется,
Если он и вправду есть на свете.
В этом надо чётко разобраться:
Может, не живут на дачах зайцы,
Может, прутик вовсе и не вырос,
Может, косточку и не сажал я,
Может, мне приснились апельсины,
Венгрия не слала нам горошек,
Может, нет такой страны – Марокко,
Может быть, и не было меня?
2003


Путешественник
Великого путешественника снова тянет куда-то.
Он запасается провиантом, он назначает дату
отплытия в неизвестном направленье из родимой гавани.
Нет команды на корабле, это будет совсем одиночное плаванье.
Путешественник поднимает парус, спрашивая себя, зачем ему это надо,
если он уже объездил полмира, получил все награды,
и цель жизни достигнута множество раз?
Но при этом хитрый отблеск чужого солнца плещется на дне его глаз.
И вот уже земли не видать ни сзади, ни спереди, ни по бокам,
путешественник закрепляет штурвал и дает отдохнуть рукам,
но никак не может отдохнуть головой –
каждую минуту в нее стучатся гости, хоть морским волком вой.
Вот мысль о третьей стороне медали
за спасение ничего не подозревающих народов:
если ты их открыл, будь добр, дели с ними тяготы и невзгоды,
а не можешь – назначь им генерал-губернатора или вице-короля
и отправляйся куда хочешь и кричи, сколько хочешь: «Земля!».
Но путешественник, хоть и знаком с губернатором и пару раз видал в гробу короля,
всё же в одиночном плаванье, и нет у него ни рубля
на организацию колонии наигуманнейшего режима.
Он думает: «Боже, ведь это уму непостижимо –
я не знаю, зачем плаваю, для чего открываю новые страны!
Если это никому не нужно, то разве, Боже, это не странно?».
Небеса молчали, ветер крепчал, сумерки черной вуалью
накрывали корабль, океан, дальнюю даль и все, что за этой далью.
Внезапно корабль толкнуло, киль заскрипел, будто его драил рашпиль,
путешественника протащило по палубе и ударило головою о брашпиль.
Утром, очнувшись от боли и желанья поесть чего-нибудь острого,
Путешественник увидел, что корабль торчит на рифах у острова.
Здесь росло все – от инжира до плодов со вкусом чебурека,
но путешественник не нашел на острове ни единого человека.
Так разрешились его сомненья, такая случилась отставка и пенсия.
Он живет в тепле и покое.
                Лишь порою слеза соскользнет по щеке,
и тогда над райским островом слышна заунывная песня
о замерзшем в буранной степи ямщике.
2004


К Музе
Каждый день – Непрядва и Полтава,
Ежечасно – битва с дураками,
Разведенная в мозгах отрава
Нашими же душит нас руками.

Надо позабыть о сожаленьях,
Надо жить сегодняшней заботой,
Надо разобраться с вечной ленью
И работать до восьмого пота,

Чтоб нужда у дома не гуляла,
Чтоб не опуститься ниже планки,
За которой только стыд провала,
За которой только смерть от пьянки…

Но лишь отсверкает день шутихой,
Суету пустую озаривши,
Сяду я один на кухне тихой
За свои покинутые вирши.

В полчаса не зародиться теме,
Рифме в пять минут не появиться.
Я пойду, неся усталость в теле,
Спать, себя почувствовав убийцей.

Перед сном ко мне приходит Муза.
Добрая, меня ты уболтала:
«Будут вместо прений заскорузлых
У тебя «Задонщина», «Полтава»...».

Муза, дорогая, я же знаю:
Завтра – под Полтаву, на Непрядву!..
Муза, извини, я засыпаю,
Милая, спасибо за неправду.
2004


СТЕБЕЛЬ, ЛИСТ, ЦВЕТОК

1. Чилига

Холода отступают. К маю
Выйдешь в степь – расцветает всё.
Одного я не понимаю –
Для кого чилижник цветет?

Эта маленькая акация,
Что на веники режет народ,
Словно непокоренная нация,
Тоже соки пускает в ход.

Ни особой красы, ни грации,
Стебли жилистые пучком.
Но степная цветет акация,
И пред нею упасть ничком

И молиться явлению Божьему
В этом неукротимом цвету
Я хочу. И не стыдно прохожему
Поклониться родному кусту.

На метёлки порежь меня, Господи,
Повяжи крепкой волей, Творец,
Только дай у степного погоста мне
Цвесть упрямой чилигой твоей.
2004-05

2. Карагач

         Памяти Замира Кузахметова
У меня под окном карагач –
Как застывший зеленый взрыв.
Хочешь, осень, со мной поплачь,
Можешь даже дождем навзрыд.

А у неба в глазах песок,
Синих звезд опрокинутый мир,
В нем красиво и холодно всё.
Там, наверно, теперь Замир.

Безыдейным – дорога вниз,
Но идеям потерян счет.
Вроде строили мы коммунизм,
А построили черт знает что.

Невозможно совсем без вер,
И молитву читает мулла,
Чтоб душа полетела вверх,
Вот такие, Замир, дела.

У меня карагач под окном,
Он до снега не сбросит лист,
И я думаю всё об одном:
Он такой же идеалист,

Как бывали и мы с тобой,
Слепо веря в добро и свет.
Только мир этот вечно живой,
А тебя, Замир, уже нет.

…Осень дивная – светлым днем
Так тепло, что хоть настежь дверь.
Что ж ты, осень, не плачешь о нем?
Иль, как я, ты не веришь в смерть?
2005

3. Репей
                Сергею Салдаеву
Нет никого. Над пустотою
Стою усталый и простой.
Быть может, я чего-то стою…
Но если стоишь, значит, стой,

Не ной, не жалуйся, не клянчи
У мира милости к себе,
Тяни свой воз с упорством клячи,
Что знает цену и судьбе,

И миру, и пустому возу,
И простоте, и темноте,
Куда уходят все обозы.

А почестям и суете
Цена – взамен надгробной розы
Репей у клячи на хвосте.
2005


Искренность
Я не знаю, зачем я пишу, если чувства не выразить,
Сколько ни вороши двести тыщ засловаренных слов.
Начинаешь писать – получается глупо и выспренне,
И качает Господь головою поверх
                безразличных голов.

Я не знаю, зачем я пишу, если правды не высказать,
Если жизнь такова, что стихи о ней лучше бы сжечь!..
Да, быть может, затем, что Ему-то нужна только искренность,
И однажды огонь над стихами застынет,
                как медная жесть.
2004


* * *
Они никогда не закончатся,
Как газеты в ларьке «Роспечати»,
Верное мое одиночество,
Жалкие мои печали.

И кто-то неразличимый,
Спиной повернувшись к свету,
Скомкает беспричинно
Жизни моей газету –

Вместе с тоскою, печалями,
Верностью одиночества…
Вьюга свистит над ночью.
В мире единоначалие,

Стало быть, есть. И кто-то,
Ради кого все это –
Муки, печали, заботы –
Есть оправданье света.

Вьюга ломает рощу,
Лед выстилает тропы.
Люди бездумно ропщут,
Небо внимает ропоту.

Истина так и вертится
На языке сладким ядом:
Тот, кто на небе, – с вечностью,
Тот, кто с любовью, – рядом…

Что же мне так одиноко,
Что же печаль меня душит?
Кружится вьюга соколом,
Крыльями бьет мою душу.

Всей-то души осталось –
Нищему на подаянье,
Только и эта малость
Мается от невниманья

Тех, кто рядом со мною,
Или того, кто к свету
Вновь повернется спиною,
Не удостоив ответом.
2006


* * *
Никуда не отправится эта открытка.
Хальзунов и Гийом нас учили не зря:
Что ни строчка – то боль, что ни зона – то крытка,
И костром на решетке пылает заря.

За побеги расчет – удивленье и вышка,
И беги – не беги, вне – одна чернота,
А на зоне обед, вертухай принял лишка
В честь последнего в жизни поста.

Упивайся, родной, предпоследнею строчкой,
Всем грядут отпуска, а за ними тоска
По истоптанной зоне, по ограде непрочной,
За которой закат отцветает. Пока!
12.09.2007


* * *
Тем, кто вырос под стенами хлева,
Непонятно устройство храма,
И Господь их пускает налево,
Не давая продвинуться прямо.

Иногда дармовые плоды им сладки,
А порой они криком подранка
Достают небеса, ужасаясь догадке,
Что по курсу лишь смерть-самобранка.

И сколько б они ни накрыли полян,
Ей всегда не хватает жратвы,
Она мастер больших и малых подлян,
И нужны ей, увы, лишь вы.

Давай-ка обманем и смерть, и тоску,
Прикинемся мертвой травой.
Давай-ка стряхнем дождь и слезы со скул
И к Богу уйдем с головой.

И, Господи Боже, какие луга
Грядут в ожидании смерти!
Я там бы нырнул с головою в стога
И не вынырнул бы, поверьте.
1.10.07


* * *
                К черту я снимаю свой костюм английский…
                Сергей Есенин

За вагонным окном перелески в снегу
И холмы с прошлогодней травой типа «ёж».
Это Родина, перед которою вечно в долгу.
Узнаешь?

Научился под старость молиться и что –
Стало легче дышать и молчать?
К черту скинешь китайское типа пальто
И начать

Попытаешься заново жизнь?
А к чему, если опыта – ложками ешь?
Меж двух сотен возможных отчизн
Выбираю – которая есть:

На холмах перелески в апрельском снегу,
Над горелой стерней воронье…
Я не «типа», я правда другое любить не могу.
Что мое – то мое.
21.04.2009


Новая биография

                Геннадию Безрукову
А намедни под утро приснилось мне вот что:
Задом наперед я надел штаны,
Пошел учиться без отрыва от производства
И дослужился в армии до старшины.

На гражданке стал завсегдатаем танцпола,
Участвовал в высадке на Эльбрус,
Двести тридцать раз отжимался от пола
И ломал башкой пятидюймовый брус.

Между «Агдамом» и дамами выбирал рыбалку,
Меж крючком и блесной предпочитал динамит,
И однажды, подсачив большую русалку,
Одел ее в чистый акрил и кожимит.

Но семейная жизнь не заладилась сразу:
Только речь заходила о детях – не вру,
Она била хвостом, разнося по квартире заразу,
А потом две недели метала икру.
 
Наконец я решил: надо стать машинистом
И со свистом уехать в темнеющий лес.
Но застрял тепловоз мой во поле нечистом,
И я не смог пережить этот маленький стресс.

На мои сорок семь навалилась усталость,
Я захлопнул крышку гроба и был таков.
И я понял: от меня ничего не осталось,
Потому что в этой жизни я не писал стихов.
21.04.2009 


Сарматы

Ковыль серебрится на сарматском кургане,
«Зта» на древнеславянском - «сооружение», «здание».
Но сарматы не строили себе домов,
Им было довольно степей и холмов.

Вольно им было скакать по бескрайней степи,
Порою в черноморские города вступить,
Греческих безделушек наменять за злато,
Коим реки рифейские зело богаты.

Они не брали невест из тесных полисов,
Они не прятались от Дария по лесу.
Они уходили от персов Диким полем,
Сжигая травы, лишая карателей воли.

Наши предки, партизаны до нашей эры,
Сарматы знали, кто станет первым
В борьбе любви и бессмысленных амбиций:
Свободные люди, не государственники – убийцы.

Дарий увел ощипанное войско в Парсагард
И сарматы повернули коней назад.
На моей голове серебрится степной ковыль.
Для вас это сказка и летопись. Для меня – быль.
14.05.09


Выдох

Наша смерть – это просто выход
Во тьму кромешную,
За которой – свет, как последний выдох:
- Господи, прими мою душу грешную.

Тело после смерти становится вещью,
Жалкой скульптурою в жанре «ню»,
Не может задуть надоевшие свечи,
Не в силах поправить на себе простыню.

Что вчера хотело – не помнит тело,
А теперь желания – глупость вотще.
И душа не знает, куда полетела,
И где ее ждут, если ждут вообще.

Славно бы, конечно, попасть в эмпиреи,
Встретиться с Матфеем, Че Геварой и Кантом.
Но душа не ведает, сколько ей реять
Меж землей и небом, меж Мильтоном и Дантом,

Меж ножом и скальпелем, дачей и домом,
Между лесостепью и морем в ночи,
Средь живых и мертвых в саду незнакомом,
Прежде чем почить.

Ясное дело: смерть – просто выход,
Пустая формальность, Господи, прости.
Был бы только выдох, предпоследний выдох:
- Мир, отпусти.
17.10.08 – 16.06.09


Евангелие детства

В апокрифическом Евангелии детства
Читаем, как ребенком Иисус
(Нам никуда от этого не деться)
Творил суровый и жестокий суд.

Вот в лужице сияет свет небесный,
В нее глядит наш пятилетний Бог.
Но воду замутил шалун безвестный
И в наказанье волею Его иссох.

Иосиф к старцу сына – чуть подрос –
Привел учиться грамоте, и сын
Об альфе задал простенький вопрос.
Учитель бросил лишь омегу на весы.

Евангелие детства – древний мрак,
Где строгий пятилетний Иисус
Над всеми, кто ведет себя не так,
Свершает скорый и суровый суд.

И лишь палаточник Иосиф, укоряя,
Смог мальчику явить добро и зло.
И, сидя вечерами с сыном рядом,
Передавал не только ремесло.

И милосердие прохладною водою
Текло из рук отца Христу в уста,
И точно знаем нынче мы с тобою,
Откуда взялся добрый мир Христа.

Так Бога-сына научает Бог-отец,
За ремеслом палаточника скрывшись,
Так всякий сын, однажды, наконец,
Отца поймет, как бы воды напившись. 

Сколь удивительна прозрения пора,
Все, как положено транслятору-поэту:
Господь с дарами по ту сторону добра,
А я с Евангельем по эту.
2009