Тезей часть десятая

Тезей

Часть десятая

I

Теперь по осени убыток,
А по весне лесоповал,
Как будто так свернулся свиток,
Что склеенное разорвал,

А невозможное приблизил,
Как говорили при Хафизе –
Что слаще щебета любви? -
Так приторно, что рви, не рви –

Контрастом будет только холод,
Невозмутимый пламень льда,
Чьи наступают города,
Чьим царством океан расколот,

И время плачет на плаву -
Пока я холоден – живу.

II

Чем северней река, тем ледовитей,
Тем холодней и правильней вода,
Она уносит перечень событий
В объятия нетающего льда.

Что было до и что настанет после –
Суть эпизоды, вечен только лёд,
Он даже звёзды в сумраке возьмёт,
Не то что нас- мы не горим, но возле

Живём огня, на узкой полосе,
И только отражаемся в росе,
Рисуем на поверхности круги,
Вода течёт под лёд, и там ни зги

Не разглядеть, событий не избыть,
Бессмысленен вопрос – цела ли нить.

III

Стекает время в чашу подаяний,
Так эскулап, целующий змею,
Как пьяный ёжик косит лист гераний -
Не верю, что окажется в Раю,

Оно в ничтожной доле ядовито,
Но, если остальное – аква вита,
То всё равно смертелен результат,
И нищему достаточно цитат

Из классиков, одобривших напиток,
Как видно – не смогли перемешать,
От этой чаши некуда бежать,
Коль ты и есть – лишь чаша, или свиток,

Иль нитка выцветающих чернил,
Иль тот флакон, что яд в себе хранил.

IY

Сравни берёзу и осину,
Любовный трепет и испуг,
Рассвет прощальный, журавлиный,
Сердечный суматошный стук,

Души смятенье проливное,
И горький вкус, где наливное
Бежало яблочко – там дрожь,
Лист на рыдание похож

И, падая – багров и ярок,
Чем больше понизу метёт,
Тем беспощадней зев пустот,
Ветвям оставленных в подарок,

Уснёт под зиму палый лист,
И лик дерев един и чист.


Y

Не верь сравнениям поспешным,
В горячке брошенным словам,
И ссорам, и часам утешным –
Не разойтись по островам

Тем, кто неразделим дыханьем,
Отсюда злость и препинанье –
Свободой мнимою томим,
Паясничаешь, словно мим,

С лицом напудренным, печальным,
Не думая, что говоришь,
Скребёшься и шуршишь, что мышь
В исповедальне или спальне,

Как нужно иногда молчать,
И поцелуй без слов встречать.

YI

Поклонник формы, но не стиля,
В иллюзиях я – простофиля,
Доверчив, точно пастушок,
Математически отточен,
Почти по-пушкински порочен -
Коль ты приснишься мне, дружок.

Фасады современных зданий
Живых причудливей созданий,
Картины – пятна, разный арт,
Оставлены жуки, стрекозы –
Как следствие метаморфозы –
Большой аркан, одна из карт,

А Башня ль, Шут ли, Колесница –
На фоне неба всюду птица,
Не буревестник, не сова –
Иным орёл, а прочим – ворон,
И что не скрылся до сих пор он -
Спроси у сфинкса или льва,

Что ниже мирно ждут вопроса,
За ними пирамида косо
Сияньем звёзд освещена,
Не то за башнею – ворота,
И меч торчит из Камелота,
И жаждут голуби пшена.

Модерн не признак – искаженье,
О бок с чудовищным скольженье,
Случайно возникает сплав,
Как у Дали – живое с мёртвым,
Отравленным и распростёртым,
И вряд ли смертью смерть поправ –

Прикинувшись живым и мёртвым,
Но жизнь – товар такого сорта,
Что не купить и не продать,
Лишь выкупить у Колесницы
За удивлённые ресницы,
За восхищенья благодать.

YII

Опять тупик и бесполезно
Искать под слоем пыли дверь,
Век деревянный и железный
Ушёл, и не сочесть потерь –

Исчезли люди в переходах,
Всё глуше эхо в низких сводах,
Всё эфемерней голоса –
Как будто каменны леса,

Что полегли под частый гребень,
Непроходимы к ним пути,
Истлеть соломинке в горсти,
Кто верил – отслужить молебен,

И ждать, не тронув мастерок,
Когда пути расчистит рок.

YIII

Проста наука вычитанья,
Наглядна, азбуке под стать,
Она в основе мирозданья,
Её примет не сосчитать –

Все эти дыры и просветы -
То соловьи свистят вдоль Леты,
То запинается ку-ку,
То снится детство старику...

И он не помнит ни сапожек,
Ни диких яблок холодок,
Ни в детском почерке листок,
Ни жар девчоночьих ладошек,

Так рано! – в восемь, девять лет,
Когда любить ещё не след...

IX

Ищу ли я иных свершений,
Содеянным ли тягощусь –
Опять завравшимся офеней
Пред бездной падаю и льщусь,

Продам от ямба до хорея,
И триолеты, и сонет -
Таких торговцев галерея,
А покупателя всё нет.

И где та бездна притаилась?
Какого спряталась рожна? –
И неизвестностью страшна
Её взыскуемая милость,

Боюсь ли пропасти, прыжка? –
А всё иду на зов рожка...

X

Есть вечность в птичьих голосах,
Как в ветре и воде бегущей,
Как в жалобе души мятущей,
В дожде и солнечных часах...

Есть остановка на бегу,
Есть дерево на берегу -
Его листва всегда трепещет,
Я верю в каменные вещи,

И, словно пламя на снегу,
Чередованье дней, их смена -
Исчезновенье неизменно,
Ни сжечь, ни спрятать не смогу,

Но вслушиваюсь в голоса,
До разговора – полчаса.

XI

Я приглашаю на прогулку,
На невесёлый разговор,
Что гонит нас по переулку,
Как пыль, или ненужный сор...

Неторопливый и прощальный -
Как по шкале десятибалльной
Отобразить его накал? –
Питомник молний отсверкал

И гром утих, но с результатом
Того, что сказано сейчас,
И прозвучало парой фраз,
Сравниться ль громовым раскатам?

Ушла прикосновений дрожь,
И разговор на смерть похож.

XII

Погаснет свет в конце туннеля,
В стрелу сомкнутся параллели,
В межзвёздной пропасти уснут,
Нигде не сходятся кривые,
Горят огни, как неживые,
Остановился бег минут.

Мы на пороге? – за порогом,
Отставлены беседы с богом,
В них слишком много суеты,
Открыта новая страница,
Но там душа моя не снится,
Ей не заполнить пустоты.

И нам то холодно, то душно,
То удаляемся послушно,
То расплескаться норовим,
И твердь небесная прозрачна,
Преображенье неудачно,
Будь ты пророк иль херувим –

С материей несовместимы
Огни небесной пантомимы,
Не созидать пути назад,
И замедление, и спешка –
Колодец, маятник и вешка,
Невозвращенье в зимний сад.

И лабиринт – спираль подобий,
Там соль – микробом на микробе
И Минотавром – письмена,
Туманно ожиданье счастья
И тщетно силится схоластик
Объять в систему времена.

Разрыв – мы не были и – были,
Не Млечный путь изобразили,
Но лубяное полотно,
Пророку часто лыко в строку,
И не дыра, но вспышка сбоку,
А там – изгнание, пятно.

XIII

Светла ли память, иль печальна,
Последний дар дороги дальней,
Надежда неиссякших дней -
Над нами кружится, что листья,
Рябиновой алеет кистью,
И сердце плачется по ней.

Любуется изнанкой лето –
Там тьма прожилками продета,
И влажен сумрак в глубине,
И жизнь от куколки до птички
Перемножает переклички,
Самодостаточна вполне.

Вчерне и я – песиголовец,
Возьму любую из пословиц,
И так её произнесу,
Как будто жарю человечье,
На деле – в голосе увечье,
А жарю – хлеб и колбасу.

Но ни пяти хлебов, ни рыбы
Нам либо не хватает, либо
Избыток – зрелище не то,
Солёна мёртвая водица,
За память платится сторицей,
Один шиповник на плато,

Зато какой – багряноликий,
Как анемоны и гвоздики,
Тайком вступившие в родство,
Свобода выбора – ошибка,
Сожми ладонь – от крови липко,
Уходит глубже божество. -

Не боль, но белое на красном,
Там, наверху, на небе ясном -
То синева, то чернота,
А здесь, на зелени сердечной -
Сок спелых ягод в пене млечной,
И память тенью от креста.

XIY

Сомкни уста, но не смолкает
В душе музыка ни на миг,
То флажолетами сверкает,
То безъязыкий слышу крик,

И бури приступ воспаленный,
Смешавший отзвуки вселенной,
Огонь, возникновенье слов,
Заставивший покинуть кров

И по распутице весенней
Искать космических явлений,
Встречая первую грозу,
Как то, что рождено внизу,

А там – вверху – метеориты,
И чёрных лун кривы орбиты.

XY

Карабкаешься, тернии терпимей,
Привычнее, чем если хорошо,
Один поэт не видел Рима в Риме,
Другой по пьяни Третий Рим нашёл,

Цепочка актуальных отражений,
Зависимость от черни и среды,
Приводит не в высокие сады,
Но в жидкий мрамор личных поражений,

Как об эпохе молвил Пастернак,
Его любя – товарищи простили,
Не донесли, не выпололи злак,
И на похоронах от горя взвыли,

Когда приходит время умирать –
Не тернии удобней, но кровать.

XYI

Для ясности необходимы яды,
Иллюзии иначе не пронять,
Они ли нас тиранят без пощады,
Хотим ли сами что-либо менять –

То воздух обесцвечен, то зыбучий
В провал уходит вечности песок,
И снова нас спасает только случай
И молочая ядовитый сок.

Мокрица оплетает конский щавель,
Царапают наличник ноготки,
И беспощадно оживает Кавель,
И чечевицы усики близки.

Спасительна ли горечь? – но нужна,
Иначе не пробудимся от сна.

XYII

Опять унылое подворье,
Как будто мы привиты корью,
И рухлядью и барахлом,
И серый дождь, и серый ветер,
И только край у леса светел,
И кедры словно волнолом,

Что низменно – то неизменно,
Оставим притче толстостенной
Цыплят по осени считать,
А сами выкосим поляну,
Дадим историй каравану
И вновь отправимся мечтать

Куда-нибудь за сенокосы,
Где жалят пчёлы или осы,
Толпою белые грибы,
И снег, как берег нежеланный,
Как переход непостоянный,
Как передышка от судьбы.

Недолгим краем нас заденет,
Любовь не содержанье ценит,
Но оболочку, переплёт,
Укрылся тьмою свет в окошке,
На козьей ножке пеплом рожки,
На половодье нужен плот.

Кусты в воде, тропинки в лужах,
И мне, в ботинках неуклюжих,
Не взять высокий косогор,
Там морось стелется туманом,
Там не возникнуть дальним странам,
Не перепутать эгрегор.

Тебя в окне ни с кем не спутать,
То анькаться, не то – анютать,
Молчание – большой уют,
Смеркается, и жизнь прозрачна,
Хотя по большей части мрачна -
Но дарит несколько минут.

XYIII

Так далеко молочная река,
Что на просвет вода голубоглаза,
Не то манит удачей хризопраза,
И нас уносит прочь от молока,

Так не овца окликнет пастуха,
Но кровь её – дымится требуха
И мёртвые глаза глядят навыкат,
И ягоды кругом – что костяника,

Что волчья – не приправа, но эскорт,
От Фрейда два шага до ницшеанства,
На севере предпочитают пьянство -
Так Дориан рисует натюрморт.

И стариться удобней, как пейзаж –
Естественна избыточность пропаж.

XIX

Неумолима логика распада,
Ты видишь все этапы, каждый шаг,
Здесь – соль, здесь – боль, а здесь – немного яда.
И в промежутке – сон, что алый мак,

Ты скажешь – незаметно? – очевидно,
Так коротко, что даже не лапидно,
Ни шеи не узнать, ни головы,
Где прежде рисовался гордый профиль,
Уместнее в сравнении картофель,
Морщины углубляются, как рвы.

Но это – внешне, внутренне – другое –
Врастаешь в землю, ищешь тишины,
Описываешь вымыслы и сны,
Распад – как ожидание покоя.

XX

Случайности бывают неслучайны,
Что фатум нам – давно предрешено,
Вы помните судьбу птенцов Ногайны? –
Без наводнений всюду видишь дно,

И в мутном пробегающем потоке –
Суть жизни и грядущий чернозём,
Не мы ли там по отмели ползём,
И, задыхаясь, думаем о роке? –

Но нет его – есть сумма, результат
Слияния стихий, холмов, течений,
Использующих наш гомеостат
Среди иных расчисленных мгновений.

И я не верю в случай или стыд,
Но логику возьму себе на вид.

XXI

Всё шелестит страница, высыхая,
И осыпаясь в нечто и ничто,
Как строчка из доноса вертухая,
Как роща – та, что вышита крестом,

Как в сушь колосья мёртвыми жуками,
Как грифельные плоскости мелками
Обсыпаны, как кость, что поперёк,
На глине времена неразличимы,
Равно – Герцеговина или Прима,
Заложник или маленький царёк.

Не хочется под лёд, в огонь – пожалуй,
Как после смерти с выбором ни балуй,
Страница выцветает день за днём,
И не горит, а виделась – огнём...

XXII

Где курица находит брод,
Там нет преграды для барана,
Он начинает строить планы,
Овце описывать поход,
Смотреть, вздыхая, на восход,
И говорить, что так желанно
Увидеть новые холмы
И плодородные долины,
А что река? – немного глины,
Камней и жёлтого песка,
И ширина невелика –
Всего лишь посвист журавлиный.

Повсюду сушь, баран клеймён,
И предстоит разлив времён.

XXIII

Всё прячемся, всё стягиваем ворот,
Пытаемся уйти от разговора,
От выбора, от жизни ни о чём,
От мёртвого разлива, летаргии,
Без ворота мы будто бы нагие
Пред зеркалом – великим палачом.

Не в женственности сила и величье,
Не в мужественности повадка птичья,
Но пачкается слава о бордюр,
И ангелы теряют оперенье,
Когда, переплетаемы сиренью,
От соловьиных мрут фиоритур.

Перебегая трассу дикой кошкой,
Как семеро под лавку и за ложкой -
Всё лучшее на левой стороне –
Не сравниваю скорость постиженья,
Но нарушаю правила движенья,
А возвращусь – неправеден вдвойне.

Не крик – петля, несомое удушье,
Не спрятаться от мира в равнодушье,
Он сам придёт и выдохнет в тебя,
И ширится пространство без исхода,
И машет кода временами года,
Тесьму у изголовья теребя.

Попробуй, немоту одолевая,
Замешкаться, как память неживая,
И всё-таки промолвить в черноту –
Поверишь ли – но я в тебя не верю,
Пусть больше жизни оценю потерю,
Но не сотру незримую черту.

Не перевал – течение, лавина,
Удушье – это только середина
Истории, дальнейшее – без нас,
Что миру вдох, то нам последний выдох,
Свиданье остановится на идах,
И смотришь, и чужих не видишь глаз.

XXIY

Реальность далека от идеала,
К тому же ей не нужен идеал,
Любой из нас по случаю меняла -
Бог весть на что я время разменял,

Жалею? – нет, но повторить не жажду,
Любил ли я? – о да, и ныне стражду -
Нет прошлого, и следует - люблю,
Но привыкаю быть несовершенным,
И, как звезда, завидовать вселенным,
Не склонным к абсолютному нулю.

Завидовать? – мечтать о мезозое,
Где не горят ни Карфаген, ни Троя,
И пресно пресмыкаются моря,
И нет ни декабря, ни января...

XXY

Прогоркло масло из кувшина,
Светильник нечем заправлять,
Пойду искать в пустыне джинна,
Его стихами забавлять,

Просить взамен дворец и гурий,
Наслать на всех злодеев бури,
Уйти правительственной мзды,
Укрыть от наших глаз сады,

Где невозможное – возможно,
Где бог ругается безбожно
С богиней о красе ногтей -
Мы обращаемся в детей

И натираем медь сосуда -
Джинн возникает ниоткуда.

XXYI

Птицы снимаются с мест,
Ветви ломаются в крест,
Мы погибаем, как трест,
Что сгинул,
Много прозрачных причин -
То ли великий почин,
То ли избыток личин,
Мы – глина,

Топкая чахлая степь,
Перержавевшая гребь,
Или подгнившая крепь –
Дно шахты,
Сброшены без выходных,
Выбились в перекладных,
Нет ни подков коренных,
Ни шляхты,

Супесь, суглинок, сукровь,
Будущему прекословь,
Жизнь распадается вновь
На ветви,
На кукушат и птенцов,
День однородно свинцов,
И – петли.

XXYII

Олово мягкий металл – плачет и плачет,
Маятник биться устал, сник над задачей –
Как перекинуть волну за волноломы,
В зеркале не утону, весь из соломы –

Лёгкого жду ветерка, ливня, пожара,
Бабочку издалека, осени дара,
Как любоваться вблизи – легче ли смерти? –
Ортогональ искази, в пику омерте,

Кластер – почти виноград, олово – кисти,
Переплетенье оград, аста ла висти,
Капли исчезнут в воде – там, под покровом,
Или в соломе, нигде, плачется вдовам.

XXYIII

Мы так клюём на сантименты,
Как говорится – лечь - не встать,
Стрижём купоны с личной ренты,
А до любви рукой подать,

Да близок отражённый локоть,
Осталось белкой цыкать, цокать,
И брать скорлупок пустоту,
Миндаль ли, яблони в цвету –

От спекуляций душно, тошно,
Мой друг – ты вправду не нарочно
Искал, как вышибить слезу? –
Иль Катериною в грозу

Спешишь к пруду, под макияж,
Не то графинею в багаж.

XXIX

Сентиментальность – участь фавна,
И ей забывчивость сродни –
Мы распрощались так недавно! –
Где эти золотые дни –

Увы прошли, ты – постарела,
А как резвилася и пела! –
Как прижималась, как цвела! –
Ты говоришь – всю жизнь ждала? –

Я отлучился на минуту,
В саду, где фэйри, прикорнуть,
Ах, наше счастье не вернуть,
Могу лишь предложить цикуту,

И долгий сон, и обещать,
Что буду место навещать…

XXX

Мы в пьяном встретимся угаре
И лишнего наговорим -
В Ковчеге тоже всех по паре,
Но тот исход – совсем экстрим,

А мы – могли бы не встречаться
И разговора не бояться,
И полагать, что не болит,
Но раздражает или злит

Реликтовая память, нитка,
Врастающая в ткань, попытка
Разрушенного – уцелеть,
Но облаку пора мелеть

И беспощадна перспектива –
Мы злы, и как ни странно – живы.

XXXI

Отпущенным воздушным шаром,
Пусть наверху – ни ветерка,
Оставленным в себе кошмаром,
( дабы избыть наверняка),

Пуховой лопнувшей подушкой,
Царь – пушкой, или – царь – лягушкой,
Под неизбывное курлы,
( а выше – грифы и орлы),

Свобода – признак умиранья,
Четвероногая пиранья,
Иль гидра, не сочесть голов,
И, если нет вокруг углов –

Лети, ничем не удивлён,
Наматывая синий лён.

XXXII

Одушевлённое страданье
Прольётся в музыку, слова,
Вобрав последнее свиданье,
Как плод, что вянет с лилова,

Как жест, исполненный значенья,
Как бой с драконом или с тенью,
Большой, с черёмухой пирог,
Глоток, что горла поперёк,

И вновь – романтикой лечиться,
Вздыхать, что по ночам не спится
От светлых чувств, и крепко спать,
Но всё окончится опять

Трагическим изломом губ,
Что мир жесток и слишком груб.

XXXIII

Какие плоские причины
Ускорят сдвиг материка –
То Ева из ребра, и глины
Не хватит – пережить века,

Тростник ломается на звуке,
И полой костью терпим муки,
Кричим то внутрь, то в небеса,
То дышит смертная роса

И лопается крепь базальта,
Двоякодышащая смальта
В тумане, кажется – плывёт,
И перешеек, словно плот

Отдав концы, канаты, крючья,
Свершает плаванье паучье.

XXXIY

Вспахано поле, не сжато –
Смертно зерно,
Суслики, что кукушата,
Смотрят кино,
Сытого всадника дети,
Прель или ржавь,
Соевый заяц в конфете –
Лесбия, правь
Опустошённым пределом,
Гомозиготь,
Если не сладили с целым,
Вылечи плоть,
Встанут из трав амазонки –
Жив остролист,
Словно срослись перепонки,
Вакуум чист.

XXXY

Сорные травы сильней
Чахлой рассады,
Выпущу в поле коней –
Так им и надо,
Силу отнять, красоту –
Проще простого,
Вакууму ли, кусту –
Частью улова
Будем и мы, наша плоть,
Дух, или чувства,
То, чем гордится господь,
Жизнь – как искусство
Выжить, подняться, расцвесть,
Без обихода,
Чтобы чудовищу съесть
Временем года.

XXXYI

С возрастом неразрушаем
Сон криптомерий,
Выткался Ерушалаим
Камнем на вере,

Тянется чёрным рассветом
В зиму Кааба,
Нил озирается Сетом,
Помнится слабо,

Пальмы под пылью плодятся
Сладким орехом,
Сны баобабами длятся,
Мечется эхо

Между былым словословьем
И настоящим,
То озаряясь любовью
К нищим и спящим,

То возвращаясь в обитель
Смерти блаженной,
Словно растерянный зритель,
Обыкновенный.

XXXYII

Сохнет малиновый куст,
Мы – словно дети,
Что, Иоанн Златоуст –
Тяжко на свете

Жить, понимая, что Дар –
Тоже проклятье,
Не выпасая отар,
Будем, как братья

На поминальном пиру –
В центре ли, сбоку,
Виру с куста соберу,
Как Такубоку

С острова, краба, воды,
Каждой песчинки,
Выросшей в рост лебеды,
Спелой малинки,

Чёрного на голубом,
Ветра на чаше,
Осени, вставшей столбом
Там, где не пашем.

XXXYIII

Вода то веной набухает,
То отлетающим дымком
Над переправой немо тает,
И нас уносит ветерком,

На расстоянье больше крика,
На сумму малого в великом,
На равнодушие к любви,
И, как музыку ни лови –

Она то влагой, то расплатой,
Внезапным шелестом сухим,
Так всеобемлющ Элохим,
И быть иллюзии богатой,

Когда запомнит – есть река,
Всё остальное – чепуха.

XXXIX

Качни серёжкою ольховой
И самолётом ветляным,
Заката ласточкой багровой,
Дождём холодным, проливным,

Угрюмым ёлочным угольем,
Полынью – словно перец с солью,
Антенной около конька,
Вбери гудение жука

И, уносясь – верни мне краски,
Что выцвели, как сердца стук,
Как линии судьбы у рук –

Кладоискателем Аляски
Ищу не золото, но медь,
Что продолжает мне шуметь.

XL

Сердце стучит в разнос,
Наши слова не в счёт,
Беден ли купорос,
Жаден ли звездочёт,

Выиграна ль дуэль,
Вымучено ль письмо –
Стрелы попали в цель,
Выбили в ней клеймо,

Нет для прыжка опор,
Красен сосновый цвет,
Словно черничный бор
Вычеркнут из примет

Самых больших даров –
Видимо, впрямь – покров.

XLI

Кто в юны годы не бродяга,
Тот к личным датам не готов,
Как к жизни после смерти – Яго,
Как Шариков – к судьбе котов,

И мы, что прокляты в коленах,
Не знаем крови в наших венах,
И смотрим на дагерротип,
Где у ветвей цветущих лип

Так благороден прадед в профиль,
Как будто вышел из дворян,
Иль только что смирял мирян,
Им восхищался Мефистофель,

На деле проще – он, как ты
Бродил, не ведая черты.

XLII

Так раздвигаются границы –
Сквозь перелески и поля,
Стоят дома без черепицы,
Под ноль распахана земля,

Лежит река, нетороплива,
Лишь к северу уходит нива
И воцаряются леса,
Как будто, бросив очеса

На землю – дали возродиться,
И невесомый, словно птица,
Здесь вырос лес, блаженный, лёгкий,
Как змей воздушный на верёвке –

Лежит на воздухе и вдруг –
Летит на север и на юг.

XLIII

Синяя, как на рассвете
Тающая глубина,
Льётся пространство, и сети
Не выбирают до дна,

Поверху – тишь, перелески,
Дивный осинник, ольха,
Не беспокойный, нерезкий
Свет, словно гладь молока,

Вязкая серая глина,
Но – закрываю глаза –
Вновь синева, окарина,
Выпавших нот бирюза,

Место, как прежде – живое,
Под синевой и травою.

XLIY

Цепкая ткань повилики,
Вместо листов и корней –
Когти, присоски – улики,
Что от объятий больней.

Есть ли в цветах искупленье? –
Бледное пламя не в счёт,
Как и грядущее тленье -
Все мы, когда припечёт,

Бьём на невинность и жалость,
Юность, неведенье, крах,
Страсть обращается в прах,
Только любовь задержалась,

Болью полна до краёв –
Здесь ей и гибель и кров.

XLY

То скручивает, то отпустит –
Какая мука эта связь! –
Когда дитя найдут в капусте –
К нему не прилипает грязь,

Зато потом мы то краснеем,
То зеленеем, то чудим,
И Золушку вверяем феям,
И любим мальчиком седым,

И некто аистами носит
Конверты белые с небес,
Никто прощения не просит,
Что ангел выцвел и исчез,

И свято место – точно рана –
Сквозит без всякого обмана.

XLYI

Ночь накрывает с лихвою,
Слишком уж гостья щедра -
Всадник ещё с головою,
Белка не съела ядра -

Зубы сломает, подстилка,
Дальше иголка и вилка,
Чем от объятий зажим,
Падают в воду обрывки,
Киснут на облаке сливки -
Мы вперегонку бежим.

Яблоко сахарной пудрой,
Та, что хотела быть мудрой –
Выросла в ночь или мглу,
Смерть на стене и полу.

XLYII

Корни всегда виноваты –
Или слабы, иль мертвы,
Но не потребуют платы
От облетевшей листвы,

Или от сломанной ветви,
Иль наливного плода,
Словно вершина Ай – Петри
Их неподвижна беда,

Всё, что могли – отдарили,
Всем, чем могли – помогли,
Дети нуждаются в силе,
Но, отлетев от земли,

Падают бабочкой в кокон,
Где ни просветов, ни окон.

XLYIII

Глиняные истуканы –
Что нарисуешь внутри,
То и выходит из раны,
В полночь рисунок сотри –

Тотчас рассыпешься глиной,
Обжиг творит с сердцевиной
Страшное – вечный ожог,
Что изменилось, дружок? –

Не исчезает рисунок,
Трещины в красном огне,
И на какой стороне
Больше разрывов и лунок? –

Или удильщик таков,
Что порождает богов.

IL

Когда губерния плясала
И скоморохами зашлась,
То искры сыпало кресало,
Как моровая ипостась,

Как мировой пожар в поддёвке,
Пусть жёлтой кофтою обновки -
Корабль идёт, дурна не страсть,
Но безнаказанность и власть.

Безумию не прекословя,
Нам лунный свет природа льёт,
К юродивым брезгливо льнёт,
И страшно ловит их на слове –

Кликушествуют? – пусть поют,
Так славно мор и глад зовут…

L

Потрогаешь формы проклятий –
Всё больше бессильных угроз -
Не хватит злодея Кондратий,
Не ступит дурёха в навоз,

Не станет глупее блондинка
( и некуда и ни к чему),
Не сдохнет соседская свинка,
Молчать не заставишь куму,

Но есть и другие – чернее,
Чем самая чёрная весть,
Хотелось и мне быть умнее
И в эти пространства не лезть –

Легко научиться - обратно
Дорога, мой друг – невозвратна.

LI

Вот и хвоя облетела с дерев,
Голые ветки,
Это листвянка, во всю постарев,
Выткала сетки
Для снегопада, а он запоздал,
Зябнут предгорья,
Ниже, у речки, дрожит краснотал,
Тронутый корью,
Крапины, точки, затем рыжина –
Красят веснушки,
Мы у коры наберёмся сполна
Смол для пирушки,
Для янтаря, замедленья стрекоз
И муравьишек,
И, завершая ряд метаморфоз –
Сброшу излишек
Воспоминани й, под осень, в подзол,
В листья и хвою,
Отговорившей державы посол,
К волчьему вою…

LII

Свальные шутки ветров,
То ли болото,
То ль заготовкою дров
Тешится кто-то,

Я не к равнине привык –
Каменным тропам,
Если идти напрямик –
Выйдем к циклопам,

Морю, чужим островам,
Здесь – зазеркалье,
То ли построен вигвам,
То ли шакалье

Племя, наследье сожрав,
Дальше плодится,
Длится бескрайностью трав,
Вялой водицей,

В ельнике мечется пал,
Угли, как розы,
Вот караул и устал,
Там, где колхозы.

LIII

Взгляни бесстрастно в моховой агат –
Там те же деревенские картинки,
То ельником, то пижмою богат,
На чёрно-белом гаснет фотоснимке

Забор и перелесок и осот,
Пейзаж, иных не ведая красот,
Доводит то, что есть, до совершенства,
И, если ты найдёшь себя внутри -
Внимательно на камень посмотри –
Не это ли есть высшее блаженство? –

А если нет, то для чего узор,
Травы и всяких тварей мелкий сор,
И тишина, что вплетена в прозрачность? –

И в мох агата наплывает мрачность.

LIY

Не тихий крик – довольное шипенье
Исторгнет победившая змея,
Почти как ты, любимая моя,
Сколь долго не проходит отупенье

Влюблённости, слепая простота,
Для пробы нет ни чистого листа,
Ни (это к счастью!) – в детях продолженья,
На пене дней живёт воображенье,

Надеждам вопреки – спадает муть,
Терпение позволит заглянуть
Туда, где защищён иммунитетом,
Смотрю на расходящийся разрыв,
Сон разума едва не позабыв,
И не боюсь, и не грущу при этом.

(0)

Я не резиновая распутица –
Что не сожмётся, на нитке крутится,
Что не растянется – вязнет, плавится,
Лета по части дождей – красавица!

Где там движение? – вянем около,
Ночью сова переплюнет сокола,
Или тропинка полна отравою? -
Банным листом по запруде плаваю.

Сжаться – да некуда, слишком весело,
Глину судьба сапогами взвесила
И не зависла – пошла к обочине,
Только шаги пока укорочены.

Рёбра гудят, у виска – царапина,
Грязь расползается, точно крапина.

LY

Есть жидкости, есть взвеси, чаще – смолы,
Не всё ль равно, где утонуть оболу? –
И всякий раз скажу – не всё равно,
На каждую деталь найдётся щёлочь,
Но кислота перешибает горечь,
И помнится, что кануло давно.

Но ветер бьёт в подкову у калитки,
И нужно снова собирать пожитки,
Куда-нибудь, ещё одна купель,
Молчит под потолком былая гамма,
От старости перекосилась рама,
И подоконник залила капель.

Стареть нехорошо – но и не плохо,
Другими обжирается эпоха,
А что не переварит – отрыгнёт,
Не пачкает ворот чужая глина,
На улице прозрачно и пустынно,
И слышу голос, но не знаю нот.

Ещё один мотив – и с ним создатель,
Конечно – у музыки есть приятель,
Соавтор, собеседник и солист,
Свободны только нити в паутине,
И то – по независящей причине -
Их облетел, прощаясь, жёлтый лист.

Но лучше попрощаться деловито –
Пока не иссякает аква вита,
И день в зените и трава во двор –
Припомнить всех, с кем жидкость разделяли,
Агатами и ониксами в зале,
Где малахит и солнце до сих пор.

Где ельник подрастает и осинник,
В смолою перепачканный бузинник
Впадает можжевельник или хвощ,
Вода уснула, в ней ушко иголки,
И не обол – случайные осколки
Скрывает шум встающих хвойных рощ.

LYI

Мы разное потребуем от линий,
Где красный видишь ты – я вижу синий,
Зелёное попробуй угадай,
И что для них пунктир, для нас – забвенье,
Не золото, но олово и звенья,
И мыслящий планктон, что твой минтай.

Крота случайно задавила жаба,
Теперь манишка с галстуком могла бы
Соперничать с брюссельской белизной,
Но шапочкой, дюймовочкой мы слабы,
Без тоники не хочется в силлабы,
А если лето – комары и зной.

И куксится черёмуха, отцветши,
Как на Бальмонта две поэтоведши,
Когда он с третьей – юной говорит,
Грозу всё обещает духотою,
И мир хорош, но я его не стою -
И нездоров, и творчески небрит.

Жизнь на природе будит сибарита –
То в воздухе болтается амрита,
То женщины прекрасны и щедры,
Как антитеза зною, насекомым,
Проблемам, что несутся снежным комом,
Отчаянию сумрачной поры.

Взбодрись, поэт – тряхни своею гривой –
Не всякой музе к лику быть игривой,
Но не пристало пламени – не быть,
Я тоже не твоих поклонник виршей,
Но, если б был Мефодием иль Киршей –
То в полотно твоя б попала нить.

А мне – не нити надобны, но кисти,
Как прошлое старательно ни чисти,
Но лучше непрерывно рисовать,
У каждого больного есть пижама,
Черёмуха переживала драму,
Кукушка не хотела куковать.

LYII

Есть для веселья брейк святого Витта! –
Раблезианству хватит реквизита –
Из глупости и жадности кондёр,
И ни к чему хронисту подтасовки,
Берём на щит героев потасовки,
И видим, что любой из них бретёр –

Брехун, халявщик, записной задира,
Неявная дыра в картине мира,
И в очередь над ним сомкнётся ткань,
Его путеводитель не кораблик -
Скелеты городишек или фабрик,
Империй умирающая дань.

Смирись, что ты рождён в эпоху тряски,
Пока судьбе не завернут салазки –
Пытай свой слалом, пробуй уцелеть,
Больному чувство локтя незнакомо,
Раскаянье уже почти, как дома,
Зато любовь цела почти на треть.

Исследуем – куда ушли две трети? –
Ужели уцелели на портрете? –
Но нет – там удивлённый мальчуган,
Уже такой далёкий и наивный,
Что отторгает память инстинктивно
Его любовь, как с водкою стакан.

На родине не всё неудержимо –
Потянешься – но скучно глянет мимо
История – скажи – нехороша! –
Однако деловита, ядовита,
И днём и ночью вошкается свита,
И норовит оставить без гроша.

Но там ли, где рыгочут и гогочут,
Моя душа остановиться хочет,
Изломанная пляской до чернот?
Так дерево всё клонится к запруде,
Так яблочко вращается на блюде,
И в чаше остаётся бергамот.

LYIII

Голодный в пище не разборчив,
Не разбирает, что он ест,
И, коли речь вести о порче –
Туманно в воздухе окрест,

И хочется ещё простора,
Но оглашеньем приговора
Событий давних череда,
От той музыки нет следа,

И речь в камнях не задержалась,
И Майя не спасла мираж,
Лишь водопад, как некий страж,
Звенит, передавая малость –

Сиянье силы, долгий сон,
Их ощущает, кто влюблён.

LIX

Ты взор потупила, черница,
Как пижма в ветреный денёк -
Что натворила-то, сестрица? –
Куда пропал твой паренёк?

Какие планы поначалу
Роились в светлой голове,
Но отсыревшей тетиве
Любой мишени будет мало.

Спокойно жить, достаток в доме,
Не стыдно гостя принимать,
Не одиноко ли дремать? –
Чай, не на сене и соломе -

На желчи собственной и лжи,
Ты правду зеркальцу скажи.

LX

Как след за падалицей росный -
Гаданье на кофейной гуще,
Я слышу голос твой зовущий,
А в чаше – облик супоросный,

И что обман, а что – желанно –
Понятно даже без трактовки,
И яблоко без остановки
Влетает в заросли бурьяна,

А чашу можно потревожить.
И влага будет милосердна –
Смягчит твои черты усердно,
И день без сожалений прожит.

И ночь пройдёт, как след случайный,
Как мальчик за ненужной тайной.