Тезей часть девятая

ТЕЗЕЙ

Часть девятая

I

Уси, - говорю, - пуси,
Ути, - говорю, - пути –
Я ль не в Вашем вкусе,
Вы ль чужды по сути,

Аты, - говорю, - баты,
Ёлы, - говорю, - палы –
Вам ль не надо платы,
Мне ли в генералы,

Охи, - лепота, - вздохи,
Крики – не теряй миги,
Наши ли дела плохи,
Лезут из карман фиги...

II

Олегу Янковскому

Посвистывал сударик,
Посверкивал фонарик,
Попыхивал чинарик
И гас,
Волна у парапета –
Расхожая монета,
Свершилась оперетта,
Я – пас,
Участник водевиля,
Где флирт боготворили,
Внимание дарили
На час,
Как тот чинарик – тлею,
Ни голубую фею,
Ни напоследок – рею
Не пас.
Не спас вальсок и полька,
Алёша ибн Волька,
Шальмугровая долька
На чай,
Тяни за хвост толкая,
Сгоню-ка облака я,
Погодка никакая,
Прощай.

III

Ведом по жизни вспоминаньем,
Не верю собственным желаньям,
И сомневаюсь в правоте,
А жизнь то ближе, то страшнее,
Как обстоятельства Линнея,
Трещит сорокой на хвосте,

Приносит старости и страсти,
И негативом на контрасте
Былая радость голосит,
Проснусь, и думаю – была ли? –
Того ли в юности желали,
Что нам из черепа грозит?

На каждый чих есть бедный Йорик,
Не всякий вымысел столь горек,
И столь на истину похож,
Что наступают дни безумья,
И, потеряв благоразумье,
Ты сам становишься, что нож.

Когда же приступ взят и схлынул –
Не то что сразу бог покинул,
Но мир и пуст, и черно – бел,
Одна отрада – зелень сада,
Благословленье снегопада,
Воспоминания пробел.

И не круги – отрезки, резы,
Любовь – синоним антитезы –
Не мы, но больше я и ты,
Блаженство – сладкое мученье,
И разрушительно леченье,
И время комкает черты.

Пышна сегодняшняя сдоба,
Но как мы зачерствеем оба
Под ветром, словно суховей
Промчит, и не оставит влаги,
И ни желания, ни тяги,
Ни боли выше и левей.

IY

Долина гейзеров, туманов,
Не побывав в далёких странах –
Смотри в клубящихся дымах
На замки и дворцы, и башни,
И день грядущий и вчерашний
Как всадник в дымных стременах.

Как свечкой конь, как ночь в кометах,
Как гром, что возникает где – то,
Ворчит, как отдалённый гул,
Затем приходит, мир расколот,
Его кромсали серп и молот,
Но успокоился, уснул…

Источник бьёт, и запах серы,
Как будто распахнулись сферы,
Дыханье требует унять,
Уходит ломота в запястье,
И это – маленькое счастье,
Дабы несчастье оттенять.

Пройди долиною соблазна –
И ты увидишь – тьма заразна,
И свет ей так же поражён,
Как Млечный Путь кипящей лавой,
Как водопады – переправой,
Как мы – внимательностью жён.

Пройди долиною сомнений,
Где гейзер – смена поколений,
Туман – забвение идей,
Окно в тумане – исцеленье,
Обвал – предгрозовое пенье,
Лови музыку – и владей.

Не то под облачным покровом
Узри, как Вий в прозренье новом,
Грядущей лавы торжество,
Спустись скорей, усни в ложбине,
И жди, базальтом на стремнине,
Преображенье в вещество.


Y

Романтика есть движитель романа,
Как если бы кумир сошёл с экрана,
( не принц из сказки – как - то устарел!)
Сверкнул тебе в улыбке знаменито,
Прихлынула волной Кармен – Сюита,
И выпустил Амур одну из стрел.

Что нужно для влюблённости? – немного –
То пылким быть, то обращаясь строго,
Серьёзно, выделяться из толпы,
Быть по-мужски надёжным и прилежным,
И щедрым в обещаниях, и нежным,
Влюблённые к неточностям слепы.

Затем придёт пора несоответствий,
Банальностей, совместной жизни следствий –
Не то сказал, не так уж и хорош,
Но дети, быт, все судьбы так похожи,
И хочется стать чуточку моложе,
И потерять свой неразменный грош.

То – женский вариант – пора к мужскому,
В семнадцать лет мы, выходя из дому,
Готовимся влюбиться в первый раз,
И то и дело происходит чудо,
Которое описывать не буду –
Оно случалось каждому из нас –

Любовь! – переживанье и страданье,
Вздымалось, разрушалось мирозданье
От взгляда, равнодушного словца,
В конце концов – осада – крепость взята,
( уместны Мендельсон и Травиата),
плач мамы, одобрение отца.

Итог один – и здесь не нужен случай –
Полощется под ивою плакучей
Вода, куда нам больше не войти,
К друг другу не имея интереса,
Мы смотрим на экране ту же пьесу,
Но как же скушно! – господи прости.

YI

Так безмятежно пыль в луче кружится,
Так день ленив и детской скукой длится,
Склянь ксилофона – звуки ни о чём,
Как не было ночного урагана,
И сосны, что наслушались органа,
Не рухнули, подбитые мячом.

Повреждены калитка и ворота,
Лежит сосна, как выпетая нота,
Я болен был, не спал, почти кричал,
И лопалась, срасталась перепонка,
И слухом одинокого ребёнка
Мелодию и шум не различал.

Кругом покой, и я лежу в кровати,
И тишина блаженная некстати –
И сон нейдёт и я совсем один,
Так вот оно, бессмертие, какое –
Как тихий летний полдень над рекою,
И чужды экзальтация и сплин.

Невыносимо – я режим нарушу –
То из окна взгляну на волокушу,
Что взрослые подводят под сосну,
То мучаю пластинки ксилофона,
И представляю, как качалась крона,
И кажется, что больше не усну.

Там, наверху, сегодня пели птицы,
Чирикали воробушки, синицы
Посвистывали, видел снегиря,
И парк невдалеке, и слышу звуки,
И нет сосны, как нет ещё разлуки,
И дальние не высохли моря.

Урок ночной с дневным уроком слиты,
Как короля не может быть без свиты,
Так хаос обещает тишину,
С тех пор я не могу остановиться,
Как будто воздух требует кружиться,
И увлекает внутрь, на глубину.

YII
Песенка

И вспоминать, и забывать мгновенно,
И повторять – уймись, моя сирена,
Я полон сил,
Но есть другие стороны квадрата,
На них поспешно выписана тратта,
Афронт грозил

Тому, кто не успеет, опоздает,
Сивилла обмишурилась, рыдает,
Хотя – мила,
И всякая гроза проходит боком,
Пока мы рассуждаем о высоком,
Забыв дела,

Не дева забывается, но счастье,
И потому на улице ненастье,
Я вам пишу...
И строчки расплываются, как пятна,
Слова не возвращаются обратно -
И не прошу.

Ты спрашиваешь - но зачем? – и с кем ты
Поссорилась? – я не владелец ренты,
И не магнат,
Твоё очарование минутно,
На улице не холодно, но людно
И мал квадрат.

YIII

Ты сердишься – и я с тобой сержусь,
Так напоказ! – беспомощно, напрасно...
Как серый волк, в дороге пригожусь,
Со мной, по крайней мере, безопасно.

За разговором время скоротать -
Нехитрая наука для обоих,
И три сосны, чтоб заблудиться в коих,
Достаточны, коль хочется плутать,

Извечны темы – вечен результат –
В твоих слезах никто не виноват –
Придумала предмет воображуля,
Давай рассмотрим что-либо ещё,
Взмахнём воображаемым плащом,
Как поле – земляникою июля...

IX

Но...

Я верю в перемены до поры,
В страну, где мы не взяты в топоры,
В разбитую и склеенную чашу,
В обломков намагниченных возню,
По дереву и олову резню,
Овсянку и берёзовую кашу,

Истерику пожаров и пилюль,
От пыли задохнувшийся июль,
И тупики, завалы или стены,
Мелодию на дудке костяной,
И лютый холод, и бесплодный зной,
Осоловелый образ Мельпомены,

Теорию всеобщего добра,
И клятвы, и похмелие с утра,
И вешних вод мертвящие уловы,
Огромную, по сути, полынью,
И не коня построить, а свинью,
И жить по Щедрину, как Головлёвы.

Республику, где публика и ржа,
Где юшка проливается, визжа,
И сон-трава подобна благодати,
Осеннюю невидимую смерть,
Колеблемую океаном твердь,
И незнакомку в собственной кровати.

Что всё уже давно завершено,
И на экране старое кино,
Но радуют актёры и актёрки,
И надо, поясницу придержав,
Рассеять веру в мощь и сень держав,
Мечтам предпочитая оговорки.

Но кто же мы – рапсодия? – вокал? –
Осколки расколовшихся зеркал? -
Фанфар перекликающихся громы?
Соната, сонатина, контрапункт,
Гармонии неразделённый бунт,
Мелодия, с которой незнакомы...

X

Нет, не вода – сухой остаток,
Иссохший в пыль пчелиный взяток,
Почти не липкая труха,
Над ней бессильна лженаука,
Как над пролётом акведука,
Иль первым криком петуха.

Материя – ничто без света,
Горела, падая, комета,
Мороз и солнце – убедил? –
То разгораясь, угасая,
То, словно ангел, воскресая,
Проходит свыше жизнь светил.

Они нам образ и подобье,
Ди монументо и надгробье,
Мне мил легчайший водород,
Но есть последствия распада, -
Звучат, как путнику цикада,
Как нищеброду бутерброд. –

Они материя и тяжесть,
Прилив и повесть о пропаже
Пространства в чёрных островах,
Расход тепла, потеря смысла,
Не лук, но выстрел, коромысло,
Свинец, дейтерий или прах.

А где же мы? – внутри? – снаружи? –
Та жидкость, что осталась в луже,
И замерзает наконец,
Она сопоставима с духом,
И дышит абсолютным слухом,
Как ледник, маятник, птенец.

А письмена – причуда формы,
Пространству далеко до нормы,
Оно то рвётся, то сквозит,
И зарастает дикой тканью,
И нам пленительно желанье
И прочей жизни реквизит.

XI
«Промчались дни мои, как бы оленей
косящий бег...»
Петрарка (пер. О.Мандельштама)

Как по ущелью горному поток,
Как по ветру оборванный листок,
Как по небу зарницы и трофеи,
По полю почерневшие стога,
По осени то заметь, то пурга,
То зубы поседевшего Рифея,

Распадки, перелески, ободки,
То петли, то развязки, то витки,
То тишина, то эхо камнепада,
И никуда не денешься – пойдёшь,
Как мсье Поклен из «Кабалы святош»,
Как в заморозок по ветру рассада.

Поклонишься, а выпрямиться – вряд,
Пословицы неправду говорят –
Жизнь так и остаётся на коленях,
А ты идёшь неведомо куда,
Не оставляя в пажитях следа,
Иль старишься Петраркою в оленях.

Бисируешь - и хор уже смешон –
То Янусом солист принаряжён,
То грузен, и не бегает по сцене,
А хочется на лошадь и в пассаж -
Как Чернышевский, оживив пейзаж,
Как бляшка склеротическая в вене.

Но костью ли, другим ли поперёк –
Оленями не красен Рагнарёк -
Он красочен, и все к нему ожили,
Озимый лист пойдёт на семена,
Рифейских вод не вычерпать до дна,
Как летом одиночества и пыли.

Природа не осадок, но труба –
Порода то базальтами груба,
То карстовыми тает молотками,
И тащит нас сквозь олово и лёд,
И смертью именуется полёт,
И жизни заполняет пустяками.

XII

Ну, улыбнись, насмешливо и трудно,
Смешное отыскать немудрено,
В любой толпе без спутника безлюдно,
Я сам смеюсь без повода давно.

Не так, как прежде – дробно, беззаботно...
Но искренно – угрюмо, неохотно,
Но искренно, и легче позабыть,
Что у задачи выбрать – нет решенья,
Нелепы в этом свете прегрешенья,
Как детское желание любить.

Смотри вокруг и вспоминай другое –
Пологий берег с ивой и ольхою,
И лодку-плоскодонку, старый плед...
Как отблеск поражений и побед.

XIII

Остановись, помешкай, задержись,
Никто не возвращается обратно,
И тихо засыпающая жизнь
Покажется тебе невероятна,

Светла и не тревожна, не грозна,
Как будто тьму укрыла белизна,
И облако колеблемое скрылось -
Рябиной ли, черёмухою в сад,
И в музыки горчащий аромат,
Там, позади, за миг преобразилось.

Я сохраняю жимолость, иргу,
Калину, черноплодную рябину,
И не остановиться – дует в спину,
И не остановиться не могу.

XIY

«Громокипящий кубок с неба...»
Тютчев

И хлопоты сиюминутны,
И беспорядочны дела,
В чужом похмелье неуютно,
Но то, что делалось попутно,
Вне помыслов добра и зла –

Лишь это нам и остаётся,
Всё остальное разобьётся,
Иль попусту перегорит,
Как нить судьбы среди харит,

Как голос мой, как память наша,
Былая музыка не в счёт,
По Гераклиту – всё течёт,
Должно быть – раскололась чаша,

Но из глубин источник бьёт
И мы не молкнем в свой черёд.


XY
«Это - время тихой сапой
убивает маму с папой"
И.Б.

С тобой прогулка мне в охотку,
( добавь критическую нотку –
как наши вылазки редки!) -
Бродить по городу весною,
Пока среда не дышит зноем,
Пока не вовсе старики –

Да и потом... за разговором
О том, что не случилось ссорам
Меж нами кошкою мелькнуть,
Что оглянуться не успели,
Как десять лет перелетели,
Ещё бы десять... как – нибудь.

Затем о вечном – о работе,
Чуть увлечёшься – и в болоте
Рутины или мелких дрязг,
Подсиживаний и проколов,
Канцеляризмов, протоколов,
И прочих социальных ласк.

О детях и о маме с папой,
О том, что «время тихой сапой»
Одних стирает, а других
Растит, уводит, хороводит,
И наш с тобою призрак бродит
В воспоминаньях дорогих.

Оставим грусть – ещё не тени,
В весенней яркости растений
Случайны тёмные тона,
И мы то учимся, то учим,
Никак друг другу не прискучим,
И в том порукою – весна!

Прогулка может быть неспешна,
Объятие почти безгрешно,
Невинен лёгкий поцелуй,
Цветёт черёмуха и травы,
Ещё не вижу переправы,
Паромщика, сплетенье струй.

XYI

Опять ловлю себя на грусти,
Но возвращений не ищу,
Они мучительны – и пусть их! –
Я только горечь возвращу,

Давно заметил – сколь ни жалко
Прошедшего – душа-весталка
Не хочет заново расти,
Иной узор переплести.

Не отделить зерна от плевел,
Как ни целителен мне север,
А всё не вылечит – и пусть,
От счастья остаётся нежность,
От непокоя – безмятежность,
От сердца остаётся – грусть.

XYII

За случаем последует расплата,
И выбирай – совет гомеопата,
Иль русское безумное авось –
Никто за нас не выкупит салазки,
И я – пророк иль Муромец из сказки,
Скажу, что у меня – не обошлось.

От опыта до мудрости – растяжка,
И ладно бы – крапивная рубашка,
Ивасику-Телесику ухват –
Разбитое корыто или шкурка
Лягушечья, поникшая каурка,
И, палочке волшебной маловат –

Дворец из пластилина и окрошки,
Как выросший птенец Изнакурножки,
Вчера до двух, сегодня – до пяти,
Но к лесу-то – рубильником и печкой,
И сумерки, прикинувшись овечкой,
Под шкурою пытаются расти.

И зуб неймёт, и видно плоховато,
Не опыт на поверку – шлаковата -
Там проволока, битое стекло,
И душно, и темно, и бесполезно,
И ржавчиной по ветру век железный,
Как чайка о подбитое крыло.

Не повезло – и рад – пора Фемиде
В смешной ко мне раскаяться обиде –
Я не полезу на её весы,
Уж лучше подарю ей часть историй,
Об острове, потопе, термидоре,
Об оспинах, и как подстричь усы.

О власти слов, о мере воздаянья,
О том, как исполняются желанья
И медленно вращается оса,
Об осени, остатках обмолота,
О семенах, о воске и о сотах,
О музыке, где слепнут голоса.

XYIII

Столь популярны веники с венками,
Как ранее пастушки с пастухами,
Иль прочие Авгиевы труды,
Пейзанские забавы, плодородье,
Игра с сенатом и чревоугодье,
И ртуть из человеческой руды.

И мы – не сор – в окрестностях нечисто,
По дружбе ли попросите альтиста
Сыграть, не то - заплатите ему -
Завоют псы, загомонят сороки,
Не то что Лев Толстой под караоке –
Попашем и отправимся во тьму.

Навеет сон берёзовая роща,
Енот в ручье добычу пополощет,
И молния ударит в старый клён,
Ромашки перекинутся крапивой,
У берега берёза смотрит ивой,
И зарастает диким мясом склон.

На каменном челе – не диадема –
Венок из лавра, Ромула и Рема
Наследие, голимый кипяток,
Поди пойми – доволен ли ваятель –
Как выглядит теперь его приятель,
И почему он смотрит на восток,

А варвары то с севера, то с юга –
Для веника не аксиома – вьюга,
Но стоило промёрзнуть до кости,
Чтоб оценить источник вдохновенья,
И угль сгорит, и не коснётся тленье
Того, что пепел, бабочка в горсти.

Здесь не река петляет, но омела,
Растягивая то, что отбелело,
Рисует иероглифы у ног,
Чем выше склон, тем тяжелее глина,
И крошится любая половина,
И пачкается каменный венок.


XIX

Стекает шёлк по камню на траву,
Пока стекает лента – я живу,
Смотрю, как, точно выпушка стрекозья,
Сверкает слюдяное полотно,
Как заклятое фавнами вино,
Как капли стеарина на морозе.

И ты внутри как будто не была –
Легчайший шёлк и есть твои тела –
Эфирное, сапфирное, мирское,
Немеет воздух к вороту, груди,
И плачет камень воском позади,
И лента опадает под рукою.

Жизнь делится на мхи и плауны,
Лишайники традиции верны,
И заполняют трещины и тени,
Вода спадает с камня, как покров,
Нужна ли мне свобода от даров? –
День полон неподвижности и лени.

И наблюдений – змейка утекла,
В узорах не оставила тепла,
И шёлк оскудевает равнодушно,
Небрежно сброшен, ангельски примят,
Под ветром выдыхая аромат,
Как тело, что склоняется послушно.

Как осень, что останется одна,
Как ниточка, что больше не видна,
Лишайника трагический оттенок –
Лишь мы всему значенье придаём,
Как бабочки, что умерли вдвоём,
Как школьники во время переменок.

Мгновение погаснет просто так,
Твоё исчезновение – не знак,
Но следствие растянутого шёлка,
Объятия лежат, как чьи-то сны,
Им ни воспоминанья не нужны,
Ни вечности случайная иголка...

XX

Керамика гладка, а керамзит
Весь пористый, но то и это – глина,
Им пылью стать от старости грозит,
В отличии от воска, стеарина,

Что поплывут, и сразу тяжелы,
Прообразами замка ли, скалы
Покажутся, не воплощаясь ими,
Свеча, сгорая, обретает имя,

А глине форма – временная связь,
Удачна или нет - недолговечна,
И память утихает, безупречна,
Как керамзита внутренняя вязь,

Керамики зеркальная строка,
Коричной пыли вечная река.

XXI

Век филеров, и филинов и вдов,
Бессмысленных свершений и цветов
Искусственных, как фосфорный хрусталь,
Он светел, как остаточный рентген,
И выкачан, как будто в нём фосген,
И выгорела доменная сталь.

Век приступов, отёков, асфиксий,
Пророков, многочисленных мессий,
И новой деградации в коленах,
Арахиса и соевых подлив,
Его предел одышлив и потлив,
Агония нуждается в сиренах,

Предобморочен или омрачён,
Слегка закис, как тесто для драчен,
Но горек чересчур, невыносимо,
В его крови свирепствует хинин,
И символом окажется ронин,
Которого не съела Хиросима.

Век паники, возмездия, прокля…
Растущего безмолвием ноля,
Остаточного принципа свободы –
Не каждому, голубушка, нужна -
Как Разину грузинская княжна,
Эпохе – преждевременные роды

Религии, лукавого божка,
Придуманного смертными грешка,
От дышла пастораль до коромысла -
Чем меньше у искомой степеней,
Тем искреннее поиски по ней,
До фанатизма и потери смысла.

Ночная жизнь, как чёрная вдова,
Прощается полярная сова
Со всем, что ей хотелось сохранить,
Уносит век последнее перо,
И кружится под шариком зеро,
И у шарманки лопается нить.


XXII

На каучуковом батуте
Мы вознесёмся в небеси,
Как капля киновари, ртути,
Иль как в сметану караси,

Как в барокамеру с азотом,
Так хор, витийствуя по нотам,
Не смысла ищет, но числа,
И память Лета унесла.

Но тишина почти беззвучна,
Падение есть жизнь вдвойне,
Как если б с истиной в вине
Пришлось невыразимо скучно.

И каучук и воздух – пьян,
И я во всём ищу изъян.

XXIII

Эпистолы растут из эпиграмм,
Как выдумка из страха и гордыни,
Отшельники приходят из пустыни,
Устраивая новый тарарам.

Не то что бы стремится к переделу
Любому мир, гоня материки -
Развалинами не спасти омелу,
Давидами не станут пастухи,

Что вижу, то пою – легко в пустыне
Зреть суть вещей, их перечень суров,
Пусть лаконичность – лучший из даров,
Которыми не пользуюсь отныне –

Но – что в молчанье, то же и в словах –
Неверно, точно камень в головах.

XXIY

Иллюзия, как скажут знатоки –
Важнее, чем действительность, богаче,
И не даёт создателю ни сдачи,
Ни повода откинуть башмаки,

Задумываюсь – может быть, и мы
По этой же причине существуем,
И те картины ядерной зимы,
Что не к ночи испуганно рисуем –

Придуманы создателем, божком,
Таким же одиноким человечком,
С кольцом всевластья, или же колечком
На три желанья, местным дурачком.

Иллюзию разъять куда трудней,
Когда всю жизнь воспитывался в ней.

XXY

Я увлечён молочной пенкой,
Она не даст под зад коленкой.
Когда скажу – тебя я съем! –
Она сама меня ласкает,
И никуда не отпускает,
Не создаёт иных проблем –

Вполне разумна для девицы,
Не ищет, чем бы поживиться
Тайком, развеяться слегка,
И деловита и смешлива,
Короче – ангел, а не дива,
Но что под гладью молока? –

Знакомо свойство – бег внезапный,
Ход превращений поэтапный –
В сметану, ряженку иль сыр,
А то и масло – выбирай-ка! –
И, если дева не зазнайка,
То выскользнет из чёрных дыр

К еде готового продукта,
Кефира с ароматом фрукта,
Иль земляники в молоке,
Она останется коричной,
Не тиражируемой, личной,
Уснувшей здесь, невдалеке,

Покуда я, проголодавшись,
Едва со сна не обознавшись,
Ищу не пищу для ума,
Но обонянью, осязанью
Даю единое заданье –
Понять, зачем тебе крема,

Коль ты – им образец – бархотка,
Да забери меня чахотка! –
( шучу, по дереву стучу),
Когда тебя сменю на воду,
На молоко, в котором сода -
Им горло изредка лечу,

И молоко, в котором – масло;
Пока желанье не угасло,
Вернусь к томлёным берегам,
Там длится полдень, вьются пчёлы,
И зной, и дети возле школы,
И слышится беспечный гам.

XXYI

Сейчас бы кофе, поверху – ваниль,
И горький шоколад на антресоли,
И день без свойств, что славил бы Музиль,
За два глотка к другой привыкнет роли –

Сластить сквозь соль и марево морей,
Слегка горчить, как на язык пырей
Молозивом, и гаснуть в одночасье,
Затем тянуться в сумерках росой,
И возрождаться блёклой бирюзой
Наутро, сквозь бессонницу и счастье. -

Ты не исчезла горечью из свойств,
Не обернулась химией устройств,
И воском не растаяла невольно,
И кофе с миндалём – ничуть не больно.


XXYII

Не верь словам моим – и я
Назавтра сам себе не верю -
Ты вправду милая моя,
Моя любимая тетеря –

Я точно к старости готов,
Коль говорю, а ты не слышишь,
И покаянно в шею дышишь,
Мой самый хрупкий из цветов,

И я забывчивость прощу,
Как недоверчивость прощаю,
Как постоянство обещаю,
И обольщаю или льщу.

Не важно, веришь – или нет,
Я – рядом, засыпай, мой свет...

XXYIII

Есть в ожиданье – обольщенье,
Несёт смиренье – непрощенье,
И гнев гордынею грозит,
Какой водой круги не гоним –
По центру непременно тонем,
Наносим Господу визит.

А вверх ли, вниз – одно и то же,
Известно – крайности похожи,
Так что края не различить,
Темно ли вверх, черно ли ниже –
Но камень или точка ближе,
Больного некому лечить.

Лекарство – это искушенье
Переменить своё решенье,
И камнем в пруд – повременим,
Во всём мы ищем обещанье,
Скорбим минутами прощанья,
Предпочитаем псевдоним

Диктату искренности мнимой,
Лжефилософии ранимой,
Апокрифам небесных сфер,
Создание всегда капризно,
Ему что пиршество, что тризна,
Что Вечный Жид, что Агасфер.

На соль навалится истома,
И только место перелома
В воде заноет невпопад,
Темнят придуманные знаки,
На выбор колосятся злаки,
Вздыхает музыка цикад.

Гордиться нечем – время лечим,
Смирению противоречим,
И ожидание щадим,
И длится ночь костром у пруда,
Как счастье – воплощеньем чуда,
Смолой берёзовою – дым.


XXIX

На всякого грека есть река и рак,
Маслина на всякого грека,
И карта попрёт, коль оденете фрак,
И выучит Кая Сенека,

И город горит разноцветным панно,
То синим огнём, то зелёным,
И выжить империи не суждено,
Как этим коринфским колоннам,

Как неким словам об империи зла,
О сцене, где все мы – актёры,
О привкусе крови в намёках посла,
Что все императоры – воры,

И рушится мост деревянный – прогнил,
Слепому Гомеру не нужно чернил...

XXX

С ленивой негой богомола
Сравню лишь чёрную вдову,
Как радость грубого помола,
Родные запахи в хлеву,

Но нет! – фасетчатость осколка,
Страшны не рост и треуголка,
Но бури с натиском союз,
И кто кому нанёс конфуз? –

Мужчина? – женщина? – мужчина? -
Нам далеко до андрогина,
И эволюция свела
Прямые связи до угла,

До катастрофы, богомола,
До латродектуса укола.

XXXI

Мы выросли из лабиринта,
Как из песочницы дитя,
И Крит – подобие репринта,
Где без единого гвоздя

Прибиты к дереву побеги,
И волны схлынули – на бреге
Песок, ракушечник – забудь,
Что здесь и начинался путь,

И сотрясатель тверди, моря –
Одна из маленьких историй,
Немилосердных пустяков,
Теперь твой перечень таков –

Построить планы внутри планов,
Не стать сюжетом для романов.

XXXII

Коснись воды, а выйдет – пены,
Так происходят перемены,
Неумолимы времена,
Неутолима жажда власти,
Но распадаются на части
Империи и имена,

Ни утонуть, ни погрузиться -
Преображаться или длиться,
Но таять, таять без следа,
Гадать по радужным разводам,
Искать звезду за небосводом,
И – испаряться, как вода.

Уподобясь тому, чем дышим,
На холоде мы часто выше,
Чем если влажно и тепло,
Вода не ведает сомнений,
А пена – признак вдохновений,
Как если б судоргой свело.

Возьмёшь – и держишь, или хуже –
Падучая в солёной луже
Несёт удушье, как улов,
Не просыпайся, дар напрасный,
Ни пеной, ни калиной красной,
Ни поздним сотвореньем слов.

Ты не сойдёшь на полустанке,
Не скажешь проводнице - «данке»,
Безмолвно опадает миф,
На ветках вороны и совы,
Ждёт Кербер для охоты псовой,
Парит, не опускаясь, гриф.

Но ты не там – у побережья,
Прилив, с услугою медвежьей,
Уже с тобой поговорил,
Привыкнешь к лодке, вечным дырам,
Куда спасаться целым миром,
И лёгкой пене вместо крыл.

XXXIII

Вдохните музыку в валторну,
Она вздыхает непокорно
И глухо в облако гудит,
Её мелодии – как гаммы,
Меняют воздух панорамы,
И не тревожат мой отит.

Как будто звук ей дан в охотку,
Обертона любую нотку
Возносят в сумрак и свинец,
Но киноварью вдох багряный,
И умножается туманом
Меланхоличный бусенец.

И лес не спорит, мягок шелест,
Как будто выдыхает Велес.

XXXIY

Опять сиреневая нежность
И горечь в запахах весны,
Воспоминаний безмятежность
И разочарований сны -

Перевернём страницу счастья –
Опять на улице ненастье,
Мятежной памяти укор
И несвершившегося вздор...

Как хорошо! – как безнадежно,
Как эта вечность далека,
Как будто смотрит свысока
На то, что я забыл прилежно,

Вращает свой калейдоскоп,
А там – ни нас, ни Пенелоп...


XXXY

Что нам останется от красок,
Велосипедов и колясок,
От любопытства детских глаз,
От парка возле кинотеатра,
Провинциального Монмартра –
Всё это живо ли сейчас? –

Жестянку выставлю пустую,
Но, словно выстрел вхолостую –
Щелчок, осечка, тишина,
Стремительно тускнеет снимок,
Ни колеса, ни пантомимок –
Лишь силуэты и стена.

Там, улицу перебегая,
Уже не встречу Португая –
Грозу подростков школьных лет,
Затем трудягу, работягу,
Что лёг туда, где тоже лягу,
Где рядом бабушка и дед.

Как душно в юности и тесно,
Как скушно и неинтересно,
Как всё знакомо наизусть,
В местах, где рос, где лес исхожен,
А парк решёткой огорожен,
Куда вернуться не боюсь,

Но не хочу – там всё чужое,
К чему ни прикипел душою –
Как ни смотрю – не узнаю,
Где собирал грибы – церковка,
Где школа – перепланировка,
Как реконструкция в Раю,

Где детский сад – тюрьма с ментовкой,
Где поле с мёрзлою морковкой –
Коттеджи строит новый класс,
Ни на обрыве - кинозала,
Как жизнь, картинка угасала -
Но что останется от нас?

XXXYI

Но кто же нас заменит? – тени
Из лавки восковых фигур? –
Они не склонны к перемене
Своей судьбы, им чужд Амур;

Химеры выросших соборов? –
Мутанты из погонофоров,
Медуз разумные колёса,
Поляны мыслящего проса,

Чудовища из наших снов? -
Нет сотрясения основ
В перечисленье – наши дети,
Они останутся на свете,

Когда над нами смолкнет шум,
Что волновал пытливый ум...

XXXYII

Ты всё пытаешься вернуться,
Вернее – усидеть на всём,
Что только может подвернуться,
Как в шахматах – ходи ферзём,

Иль лошадью, иль белой пешкой –
Не проиграй с такою спешкой -
Обманываться был бы рад,
Но прошлогодний снегопад

Нелеп, как клятва василиска,
Что он не смотрит – слишком близко
Мы были, поздно о былом,
Одна крапива за углом,

Да подорожник, да полынь,
Приди, любовь, и тихо схлынь.

XXXYIII

Из безнадежного далёка
Пишу здесь всякую фигню,
Герой без страха и упрёка,
Что жалок сотню раз на дню,

Как реалист внутри романа,
Как Моисей, сказавший «манна»,
Как кукиш в тесноте кармана! –
Как болт, сорвавшийся с резьбы,
И, отказавшись от судьбы,

Смотрю не в зеркало кривое,
Но только в прошлое, во мглу,
Где плачет нищенкой в углу
Слепое и полуживое

Моё подобие – я сам,
Закрылся, падая, сезам.

XIL

Легок ты или неподъёмен,
Запаслив век твой иль скоромен,
Захочешь спеть - но голос вял,
Несёшь турусы на колёсах,
Как будто шляпа или посох
Преобразят девятый вал,

Что так хорош у маринистов,
А в жизни страшен и неистов,
Не сыщешь пламенных ветрил,
Позвавший ветер не вернётся,
И глиною на дне колодца
Всё то, что ты боготворил.

А рядом в легкокрылой пене
Вочеловечиваясь, тени
Вступают с миром в разговор,
О том же, что и ты - о жизни,
И прихотливей и капризней
Морского королевства двор,

Там кони полудикой масти,
Там змей морской разъят на части
И получились острова,
Трудны законы тяготенья,
И бой со смертью или с тенью –
Лишь спор – что хвост, что – голова.

Легко ли петь при виде бури? –
Да – нашей свойственно натуре
Любить и хаос, и грозу,
Когда во многом властен случай,
Когда ты – молнией и тучей,
Иль – в детстве – мудрецом в тазу.

Звук возвращается из плена,
Опять прохладна Мельпомена,
И, точно прорва, голодна –
И ей неважно – что ты хочешь,
Какою музыкой хлопочешь,
И смотришь, и не видишь дна.

XL

Не торопись срывать покровы
С последней тайны бытия,
Пока любимые здоровы,
Как не спешу солгать и я,

Что приключенье завершилось,
Что не сбылось, то изменилось,
И нет ни зеркала, ни вод -
Расколотый небесный свод

И что-то сыпется оттуда –
Бежит по ночи первоцвет,
Никак не разглядеть примет,
И, словно стрелы Робин Гуда,

Слова о дружбе и любви,
Хотя бы молча позови.