Тезей часть восьмая

Тезей

Часть восьмая



I

Сравни дыхание и пламень,
Несовместимое сравни,
За орбитальными углами
И ночи прячутся, и дни...

Огонь сквозь холод пролетает -
Жар остаётся, лёд не тает,
И только кружится волчок,
Как с белладонною зрачок,

А там Пьеро и белый клоун,
Нелепой песенки припев –
Я пропадаю, надоев,
Полузабыт и очарован...

Неразделимое разъять –
И рухнет космоса печать.

II

Сегодня в воздухе разлита
Немыслимая синева -
Из катакомб Мадонна Литта,
Из багреца и лилова

Вернулась, счастливо вздохнула,
И распахнула темь ресниц,
И эхо рокота и гула –
Ошеломленье наших лиц,

Я опрокидываю горы
Забот и подымаю взор –
Над бездной пламенем ихора
Распоряжается простор,

И тает нежность в ноосфере,
И мы – участники мистерий.

III

Росли три деревца у пруда –
Берёза, ива и ольха,
Не прилетала к ним Гаруда,
Истаивая, облака

Не задевали – мир покоен -
Оазис далеко от боен,
И упорядочен, и мал –
Вот дом, где Хронос задремал! –

Берёза выросла – упала
И расплескала гладь пруда,
От ивы плачется вода,
Одна ольха огонь призвала,

И не горит – умеет тлеть,
И Хронос спит и видит смерть.

IY

Не дайте куколке раскрыться –
Она и так уже прядёт,
И падшей бабочкой, денницей
Сокроет ад и небосвод,

Перемешав хлеба и хляби,
Оставив след на водной ряби,
На перепонке временной,
На ядовитой, наливной,

Бегучей ясности лукавой,
На разраставшейся коре,
На поклонении горе,
Пренебреженье переправой,

На прекращенье полотна,
Унылом виде из окна.

Y

Военные астры – разрывы,
Горячечны их семена,
Полётом и пламенем живы,
Но смерть и рожденье – война,

Им плоть человека случайна,
Докучны земля и вода,
И жизнь красотою на тайну
Похожа, сгорев без следа,

И лучше бы не было больно
Разрывам, разрядам, боям,
Но астры нежны по краям,
И режут пространство невольно,

Так быстро, как память и смерть,
Случается жить и смотреть.

YI

Услышать бы большую Бахиану –
Органом обернётся океан,
Его простором стелется сопрано,
И Млечный Путь опорой звуку дан,

И мы – то меньше капли и страницы,
То кракены в пучине или птицы
В зените, или солнечный прилив,
Музыкой не надышимся, продлив

Своё существование не в камне
( такая ноша слишком тяжела!),
Гудит высоковольтная юла,
И океан, вздыхая о недавнем,

Рисует нас в неистовых волнах,
Всё больше в звуках, меньше – именах.

YII

Чем больше тратится усилий,
Тем меньше будет результат -
Как на вечере говорили,
Но только кто же виноват,

Что, молодым вином овеян,
Был слушатель слегка рассеян,
И недослышал постулат –
И текст иной послал Пилат

В имперскую библиотеку –
Чем больше бьётся лбом калека,
Тем шире и священней лоб! –
И из-под глыб, и из-под Глоб

Теперь мы извлекаем глупость,
Виной – вина сухая скупость -
У фразы есть вторая часть –
Когда усилие во власть

Твоих желаний угодило –
Теряет смысл любая сила,
Что ни случится – то во зло,
Апостолам не повезло.

YIII

Есть разница меж сном и разговором –
Меж звуком и создателем волны,
Меж слушателем и случайным хором -
Материя и свет из глубины

Одно и то же, либо - то и это,
То - или это, не поговорить,
Сгорает долетевшая комета,
Узлами режет будущее нить,

Пока дышу, и чувствую другое
Дыхание – не свет ловлю и тьму,
Не точку равновесия, покоя,
Не хаоса с гармонией суму –

Музыку? – человеческое тело,
Которое и плавилось, и пело.

IX

Материя есть музыка подмены,
Краснеют от избытка фонари,
И Мельпомена жаждет перемены
Любовника, напитка, попурри,

Секрет разнообразия утерян,
Безвкусны гаммы, публика шалит,
И холощён на всякий случай мерин,
Как опоздавший к Федре Ипполит,

И страсти по малиновому звону –
Как передышка, и опять расстрел,
Зачем атлант удерживал колонну? –
От излияний мрамор постарел,

Царапнешь ногтем – трещины и сколы,
Нет музыки – алмазы и оболы.

X

И кем бы ни творилось преступленье,
Неведенье вело ли, простота –
Но проступает в просини осенней
Предощущенье чистого листа,

Так голо, что намешанные краски
То выцветут, то опадают в прах,
И камертон вибрирует в мирах,
Покинутых в преддверии развязки,

Оставленных от буйства отойти,
На пепелище травам прорасти,
Источнику – очиститься, забыться...

Так выросшая в строгости девица
Не знает, что свобода без границ -
Не есть паденье навзничь или – ниц.

XI

В хвосте спадающей вуали –
Тысячелетние миры,
Их боги под покровом спали,
Но это только часть игры

Судьбы и случая, не рока –
То, что осознано до срока,
Уже не так произойдёт,
И слишком мал круговорот

Для удержаний жизни в клетке,
Успеешь песенку напеть,
А там и поистёрлась медь,
И прядки на вуали редки,

Что остаётся? – то ничто,
Где звездопад сквозь решето.

XII

Ветвится дерево любое,
Без правил исключений нет,
И ствол – подобие пробоя,
Былого совершенства след,

Так древоточец время точит,
Так на ветвях токует кочет –
Глухарь, и небу нужен ствол

Для вознесений хвой и листьев,
И ветер, нежен и неистов,
Слагал для семени глагол,

Чем больше крона, тем богаче,
Но у вершины древо плачет,
Прощаясь с пламенной землёй,
И плач становится золой.

XIII

Сударики – сыграйте гопака,
Камаринскую, дудочке вдогон,
Чтоб жилки протряслись у дурака
И лысина блестела, как погон,

Сударики, пожалте полонез,
Пусть вихри заунывные кружат,
Чтоб горло засипело от желез,
Как Нотр - Дам от компрапарижат,

Сударики, не надо семь сорок –
Я пьян, но не грассирую верже,
Душа горит, как праздничный пирог,
Оставленный в духовке неглиже,

Лыбельную, па-ра-ра-па-де-де,
Звон ключиков по синей бороде...

XIY

Охота изменить расклад,
Придумать передышку,
Раз – очарован вертоград,
И я кошу под мышку,

Пересекая лабиринт
И прогрызая дыры,
И свой сундук не спрячет Флинт,
Хотя зачем мне лиры?

Гордится лирою Эол,
Но он однообразен –
То обаятелен и зол,
То скучен кучей басен,

Пусть Янус включится в дуэт,
Нарушив все каноны,
Скрестив с частушкой менуэт,
С мгновением – эоны!

А я послушаю друзей,
Бурча себе в сторонку –
Кто что умеет – то и сей,
Вяжи узлы, где тонко!

XY

Светлы обиды патриархов –
Их дети выросли из пут,
Из обещаний и подарков -
Не мыши корни подгрызут,

Но семена уносят бури,
Как встретит фурий или гурий,
И воинов и магов мир? –
Одних догадок штрих – пунктир,

И нам ли требовать подобий? –
Хватило бы ума смолчать,
И длить Эолову печать,
Как музыку среди надгробий,

Иду аллеей тишины,
Оставлены чужие сны.

XYI

Буди во мне компрачикоса,
Черты лица искажены,
Безумие мелькает косо,
И, как из крепостной стены,

Выламываются пластами
Вмурованные мастера,
Как рыба дохнет до костра,
И кровь не согревает пламя,

Как в город крысами чума,
Как заживо гниют дома -
Всё забываю, кроме боли,
И только прикус канифоли

На струнах – приведёт назад,
В земной, неумолимый с-ад.

XYII

Порядок или чехарда? –
Случайный выигрыш, орда
Желаний, подчинённых силе -
Дана подсказка простофиле -

Коль с шулерами сел за стол,
Пошёл по шерсть – вернёшься гол,
И в этом выигрыш, обманка -
Тебя не выпустит изнанка

Порядка, тлеет гобелен,
И хаоса всесильный плен
Стал нечувствителен адепту,
Как будто на кон ставил лепту

Своей судьбы, как магистрал. –

Удача в том, что ты играл.

XYIII

Анализ бытия и синтез
Иллюзии небытия,
Мы поверяем веру квинте–с,
Затем приходит судия

И говорит – полноте, сударь-с,
Куда пропала прыть и удаль-с,
Где вашей логики алмаз? –
Ваш уголь чересчур чумаз,

И что рисует на панели? –
То витражи и параллели,
То переходы и ножи,
Слепому солнце покажи –

Не сомневайтесь, не поверит,
Звезда мерцает и химерит.

XIX

На севере – другие травы,
Они привычней к холодам,
И заморозки многоглавы,
Но вопреки снегам и льдам

Благоухает земляника,
И сон-трава не прячет лика,
В густом малиннике сопенье,
Рассвет и жаворонка пенье…

Зной изнурителен, но краток,
И полнит лета недостаток -
Избыток зрелости его -
Помимо счастья, ничего

В тайге не чувствую, широко,
И нет ни выбора, ни рока.

XX

На медленно бледнеющем закате
Последняя свинцовая печать –
И дело не в количестве проклятий
И славословий – звуки различать –

Задача слуха, лишнее для взора,
И, как ни обольстительна Аврора -
Всего лишь научилась отражать,
И свойство света – сумерек бежать,

Оставит мне не полосу, но точку,
Как море обессилевшее бочку
На острове, как призраки – огонь,
Остыл закат, как тяжкая ладонь

В который раз угасшего светила,
И с ним исчезло всё, что прежде было.

XXI

Бок о бок с воздаянием и кармой,
Где ракшасы воюют с бодхидхармой,
И праведники алчут божества,
Есть всепрощенье или поглощенье,
Срубили дерево, устроили крещенье,
И всё во имя света и родства.

Вопросами – где брат? – не удивите –
Отец и сын построили на Крите
Сплошное чудо с чудищем внутри,
Ментальные конструкты мягче воска,
Проекция расположилась плоско,
И доживёт до утренней зари.

Не стоило слона судить по тумбе,
Предназначенье бабочек – по клумбе -
Пусть домыслы иллюзии плодят,
Я практик, и затем противоречу,
Что человечьей глупости перечу,
Фантазии мне раны бередят.

И, если мы согласны с тем, что – верно,
Дальнейшее бессмысленно и скверно,
Начертано, песчинка упадёт.
От человека остаются уши,
Возносятся испарина и души,
Потомкам завещая смертный пот.

Трудитесь и воздастся! – Долго. Честно. -
Вот истина, которая известна.
Она не теорема – постулат.
И сон овеет шелковы ресницы,
И минет рок карающей десницы,
А также мор, скитания и глад.

Что нас не минет? – жизнь, она не ложна,
Разгадывая мифы осторожно,
Не путай лабиринт и зеркала,
Придуманное – детская игрушка,
Как зодиак – бубенчик, колотушка,
И в вакууме бьют колокола.

XXII

Созвездие рассыпется на крупы,
На соль и сахар, манку и песок,
На воду, истолчённую без ступы,
На млечного тумана поясок,

На газовые сети и кометы,
Где гласные долги и кастаньетты
Согласных то звенят, то моросят,
И, если не поля цветут, то сад

Качается, плененный плодородьем,
Пришла пора, расходятся пути,
Осталось перебрать, переплести
Созвездия, и смоет половодьем

Что, промерцав, здесь кончило свой срок,
А дальше, там… не ведает и бог.

XXIII

Горит костёр и уголье бездымно,
И дышит воздух над живым огнём,
Как будто жизнь сейчас перевернём,
И не обол расплавился, но гривна

Серебряная выдох заплела,
Мелькнула тень двуглавого орла
И соболя, бегущего по ели,
Затем, под задыхания свирели,

Возник дракон и с ним единорог,
Руки слегка коснулась саламандра,
В таких дарах и мне не до таланта –
Достаточно оставшихся дорог.

И утренняя спляшет чехарда
На том, что не оставило следа.

XXIY

Соломе сила не помеха –
У всякой тени свой резон,
Где пироскаф, там нынче эхо,
И жизнь урезана до зон,

Легка по ветру рассыпуха,
На всякий звук не хватит слуха,
Перевоюет ураган,
И над землёй гудит орган

Из шума лап еловых, хвойных,
Мы ускользаем от забав,
Солома, в борозду упав,
Семь лет худых и восемь дойных

Предвосхитит, как эхо, сном,
Как день и ночь, как два в одном.

XXY

Всё повторяется, мелькая,
И смотришь, как в калейдоскоп –
Вот тут ограда городская,
За ней пустыня и людская,
И сколопендрой Навсикая,
И скорпионы вместо скоп.

Все заменяемы, забыты –
Король, не узнанный без свиты,
Изобретатель колеса,
Мы пропадём без аква виты,
У Кадма зубы перебиты,
Грызёт Лаконику лиса.

Пустеет дерево, старея,
Под ним белесый сумрак смят,
Порочна тем оранжерея,
Что мы, как ямба от хорея,
Иль незабудку от пырея,
Словес не отличим от дат.

И не увидишь, увядая,
Как жёны портятся, рыдая,
Как укрепляется вино,
Сиреневая запятая,
Бутылка Кляйнова, пустая,
Не разобрать, где верх, где дно,

Наряд и маска лицедея,
Попала в голову идея,
Двуликим опытом владея,
Успеешь выкипеть до тла,
И только ласточки, редея,
Зовут из чёрного угла.

Бегу ли? – мешкаю? – немею.
Дробись, стекло и жди камею,
До яблока ли ныне змею? –
Летит из мельницы мука,
Нужна ли родина ромею,
Иль пусть уж суп из петуха.

XXYI

Опять, как выстрелом из лука,
Разбито яблоко любви,
Витает смертная докука,
Хоть что-то алое сорви,

Как низменны и неизменны
Сюжеты в маленькой вселенной,
Как ищет бури утлый челн
И слизывает соль из волн,

Обнимет камень камнеломка,
И, малахитом покорён,
Зову ветра со всех сторон -
Пуста Эолова котомка,

А надо сеять семена,
Что плод погиб – не их вина.

XXYII

Голядкины, Копейкины, Мерзяев –
То персонажи, то живые люди,
Легко ли нам, играя негодяев,
Остановиться. - как вода в сосуде

Приобретает привкус древесины,
Иль засыпает, тронутая глиной,
Как чашу обнимая, ждёшь тепла,
Гадая – примет сумрак или мгла? –

Но где и чем рисую – непонятно,
На чёрном – алым, а на белом – пятна,
Разводы, дуги радуги, круги,
Я – в образе, а ты побереги

Живую воду и попробуй спеть,
Что поздно жить и рано умереть.


XXYIII

Как важен чин, не важен человек,
Как важен повод – следствие докажем,
Мне колыбельной мнится скрип телег,
И сам себе сквозь время персонажем

Кажусь из той, медлительной межи,
Где землемеры делят рубежи,
И сон глубок и чёток распорядок,
Ржавеет в ножнах разума клинок,
Несёт река то лодку, то венок,
На решете серебряный осадок.

Но ничего оттуда не отнять,
И ни к чему ни прошлое менять,
Ни будущее править, свирепея,
То наводненье – тонет материк,
Не то вулканы поднимают крик,
И безмятежна обликом Помпея.


XXIX

Чем бережней, тем неизбежней
Потеря – нить не сохранить,
Моя любовь не будет прежней,
К чему коробочку ценить,

Когда внутри… а был ли Цезарь? -
Фальшивили сплошным тугезе,
А ночью барабанил дождь...

Воспоминанья уничтожь,
Иль сохрани – грустна картина,
И мы – не лики, но личины,

И веры нет, и нет клубка,
И смерть ненужного легка,
И что храним? – какой-то пух,
Любовь? – Обман? – одно из двух...

XXX

У любопытства есть приятель,
Он словно «если» ядовит,
Он, как естествоиспытатель,
Свой род ведущий от Лилит,

Всё подвергает созерцанью,
Выводит формулы за гранью
Запретного – нож мертвеца,
Ни амальгамы, ни свинца

Для насыщения не хватит,
Где чувством меры дорожим,
Там он, как скальпель и зажим,
Последний пульс касаньем тратит.

И в центре сей системы мер
Наш разум – фабрика химер.


()))))
(Сладко ль тебе с моей женщиной, подлецу? –
Ходишь ли в синагогу, кушаешь ли мацу,
Весь из себя ни уличный, ни домашний,
Если б ты был хотя бы смердящий пёс,
Дворник б тебя пригрел, как вдову Портос,
Мех бы, сказал, ещё не совсем пропащий,

Выварил бы от блох, от мочи, дерьма -
Шерсть заиграла бы, жаль, пожалел ума
Бог для таких, как ты, - никаких, безликих,
Ходишь, расквасив губы, нудишь под нос,
То ли на идиш, то ли на прости гос...
Вижу тебя помре, только не в гвоздиках -

Ситце увядшем, вялой тесьме трески,
Или не так – сначала сноси носки,
И в морозильник до камененья, стати,
Вытащи после и рядом поставь, положь –
Чай, не ручная кладь, а гнилая ложь,
Стрелка твоих желаний на циферблате.

Что пожелаю? – ты всё получил сполна,
Мне самому бы плевел не жрать с зерна,
Не говорить – и я оказался в яме,
Задник трагедий пахнет, как огород
После навоза, или же я – урод –
И норовлю дерьмо поменять местами)

XXXI

Солью посыплю пятна, сомкну ряды,
Кроме крапивы, щавеля, череды,
Лишь Иван-чай скрывает собой подзол,
Ниже бугры, и склон переходит в топь,
Кочки, осока, черноголова дробь,
И торфяная жижа – гнилой рассол.

Жизнь то смывает пепел, то жжёт стерню,
То и другое больше по части ню,
Чем обновленье, дело не в красоте,
Вьётся над гарью тучами мошкара,
Тщетно пытаюсь вспомнить, что со вчера
Переменилось в поле, что в борозде

Ждёт воскрешенья, влаги, что ждёт огня,
Это внизу овраги, чуть семеня,
Трещины тянут кверху, и в них – осот,
Стоит ли философий чертополох,
Влагу хранит мокрица и дик горох,
Пепел похож на листья, и бел азот.

Каждый трактует мир, как свою кутью,
В лето ли ладит сани, в курган лодью,
Сладко ли быть халвою, откуда мёд –
Нет ни деревьев в поле, ни сторожей,
Что – то огонь поправил, а что взашей
Выгнала влага, нет в борозде примет –

Что там упрятал бог, муравьи, жуки,
Где подорожник, мята и лопухи? –
Беден запас семян, и горят снопы,
Соль проступает ниже к воде, гнилью,
Я зачерпну воды и огонь залью,
И в борозде останется след стопы.

Наши следы без нас – либо взлом и сдвиг,
Либо – по саже, мелу ли – черновик,
Проба крыла вороной, её птенцом,
Больно ли падать, солоно ли, хмельно –
Сразу за небом пеплом укрыто дно,
Дышишь азотом, оловом и свинцом.

XXXII
Чарли Паркер


От безмятежности просторов
До одержимости звездой,
От ваксы мальчиков-айсоров,
До пирамиды золотой,

Но как пустынно в старом доме,
Одна музыка льёт в истоме
Свой сладкий соул, ритм-энд-блюз,
Разорван с родиной союз,

И то гортанно, то протяжно,
Вдохнуть, как смог на сквозняке,
Мотив, и словно по реке,
Спуститься в сад, где пахнут влажно

Оранжерейные цветы,
И дни, как тропики, густы.

XXXIII

Жди исполнения желаний,
Переполнения судьбы,
И, как на Площади Восстаний,
Не смыть ни крови, ни божбы,

Так нам не отменить былого -
Исполнится любое слово
И поздно будет сожалеть,
Что не успели умереть,

Что ничего уже не нужно,
На перекрёстке всех дорог
Прощанию приходит срок,
Но если пыльно или вьюжно –

То доживаешь до весны,
Смешав желания и сны.

XXXIY

Средняя полоса

У стен кремля то родники, то клады,
В терновнике и жимолости сплошь,
И не увидишь правильной осады,
И жаркой схватки не переживёшь –

Столетия сменили распорядок,
Хотя... добьёшься власти – станешь гадок,
Драконом за кремлёвскою стеной...

Любой детинец славен стариной,
И в малых городках не меньше спеси,
Чем в выросших, раздвинувших леса.
У старых стен я слышу голоса,
И вид с холма не менее чудесен,
Чем тот, что прежде вычертил гравер,
Как жимолости с терном разговор.

XXXY

Мне кажутся набором привилегий
Истории, рассказанные в снах. -
Божественных трагедий и элегий
Достаточно в оставленных домах,

В сюжетах ниоткуда, в равнодушных
Прощаниях и объясненьях скушных,
Падениях, внезапных тупиках...
Казалось – вот, заблудишься в веках,

Забудешь кто ты, где ты, кем ты был,
Жизнь проживёшь – одну, другую, третью...
Привыкнешь черпать решетом и сетью,
Найдёшь любовь, затем утратишь пыл,

И вновь – рассвет, прохлада от окна,
И жизнь, и смерть, которая – одна.

XXXYI

Фортуна – пригоршня орехов,
Рассыпчатая чепуха -
На небе Сахалина Чехов,
Разглядывая облака,

Узрел такие же безделки,
Взглянул бы в море – жемчуг мелкий
Переменил вишнёвый сад,
Но взгляда зелен виноград,

Наука младости цветиста,
Нюхнём портяночную ткань -
И гулит розовая рань
Во всю свободу анархиста,

Стучит по тверди кожура,
И пусто блещут вечера...

XXXYII

Звоночек тоненький, как проволочки скрип,
Как надоевший гость, как атональный грипп,
Скворец на жердочке, и треснутый сучочек,
И не захочешь понимать – не проскользнёшь,
Как во младенчестве – из тьмы промеждунож,
Как менопаузы и вдохи между строчек,

Какая разница – ты кенарь или жук,
Калиманджаро заслонило иль Машук,
Цветут саргассовы иль медлят асфодели,
Летит бездумно, как в чернильницу, перо,
Звук повторяется, и тянет болеро
Фигуры, шляпы, музыкальные метели.

Откуда воздуху рассказывать закат? –
Соль меж порывами, как влага пиццикат,
Рядном подёрнута и прыгает в охапку,
А там простой ли точит, сахарный песок,
Обрывка проволоки хватит на бросок,
Кора распахивается, как лыко в шапку,

Скрипит папирус, расширяются поля,
На полке зёрнышко, и все пути продля,
Кружи полянами, они не знают сносу,
Когда мелодия заходит за черту,
Всегда есть чудо, дабы вырасти кусту,
Покрыться пятнами, и скрасить купоросу

Происхождение – и возвратиться в медь,
Колючей проволоке лучше бы звенеть,
Чем в кровь вцарапываться, растворяться в ткани,
Стоит безмолвие кругом – я слышу звон,
Дорога кончится – заначится эон,
И птица кольцами, кругами, как в романе,

Совьёт гнездо себе, освоит ремесло,
Покажет проволочке, лопнувшей назло,
Как можно быть внутри, и не звенеть ключами,
Сливаясь с прутьями, и становясь корой,
Безумным шляпником, мешающим покрой,
Хитином бронзы, шелестящими ночами...

XXXYIII

Гуси гогочут, утки гоняют рябь,
Стриж раздвигает влажную пелену -
Сколько ты память ни разоряй, ни грабь –
Время течёт, а ты у неё в плену,

Камни сокроет мох, нанесёт листвы,
Вновь головастики вырастут до лягвы,
Это и есть твоя музыка, лейтмотив,
Вот бы ещё на танец успеть стрекоз,
Вслед за кузнечиком выбрать себе покос,
Позднюю осень, дыханье, императив.

Если останешься здесь – провожай, встречай,
Многоголосье неба угадывай невзначай
В утренней свежести машущих крыл, волны,
Гуси гогочут и призраки не видны.

XXXIX

Вера в пространство ведёт к перемене мест,
Каждая точка смеркается в палимпсест,
Слово за слово – и каменно за стопой,
Где-то пестро, ну а чаще сырой пейзаж,
Чертишь по плоскости – больше всего пропаж,
Пробуешь выше – там дождь, иногда - слепой.

Кривоколенна обратная колея,
Коль иноходцу под хвост попадёт шлея,
Он повернёт – словно новое бездорожье,
Катишься плохо, карабкаешься тайком,
Пишешь не кровью – чернилами и мелком,
Видишь не ангелов – вакуум и безбожье,

Счастье проходит за лазаньем вверх и вниз,
За приручением кошек и ловлей крыс,
День встаёт на крыло, смотришь – уже в расцвете,
Там, на горе – широко, только негде жить,
Коль аква вита щедра, значит ей и лить,
Хочешь сыграть ещё раз – только мы – не дети.

Не продираемся в щели – так мал забор,
Не вспоминаем о цели – рычаг, упор,
Всякая точка становится центром мира.
Вот и растишь, сокращая круги, спираль,
Где между мартом и суммой примет – февраль,
А между брошенным словом и делом – лира.

Музыка может учиться, стареть, терять,
Хочется верить, не хочется повторять –
Нет возвращения и всепрощений тоже –
Всё, что случилось – случается наяву,
Если на севере дом – то я в нём живу,
И для внимательных глаз мы весьма похожи.

Только мой дом – это горы и русла рек,
Я им – подобие, камешек, оберег,
Пересечение сил и игра на случай,
Каждая точка рассчитана на покой,
Вымолвишь слово и следуешь за рекой,
Или за дальней горой, за дождём, за тучей.

XL

Ты личиком перепелиным,
Его овалом хороша –
Огнём девическим, недлинным,
Где с милым рай без шалаша,

Потом черты отяжелели,
Как если б Рубенс акварели
Писал, сбывая на базар,
И мне, последышу хазар,

При редких встречах было трудно,
Как будто виноват я в том,
Что нет красы в лице пустом,
И тускло то, что было чудно…

Уснул твой дар, не разбудить,
Не мне любить, не мне судить.

XLI

Угрюмы зодчие заката,
Для нас им готика дана,
И угасают без возврата
Багрово-ало письмена,

Приходит космос им на смену,
На свете всё имеет цену -
И растворение в звездах,
И восхищенье на устах,

И тяжесть сумеречных залов,
Негромкий рокот грозовой -
И лопнувшею тетивой
Свод опоясан запоздало,

Разрушен замок на водах –
И ночь огнями на крестах.

XLII

И нас эрозия коснётся –
И пятнами и чешуёй,
Не стать ни змием, ни змеёй,
Ни ржавой осыпью колодца,

Метеоритным сквозняком,
Ни (как ни странно) стариком
Глубоким – это не дано,
Но как креплёное вино,

Так память, избежав провала,
Всё ж растеряет адреса,
Уже бесцветна полоса,
Что из небытия восстала,

И радугою расцвела,
Побита оспою юла.

XLIII

Последними придут календы,
И, взяв на лезвие меча
Триумфа траурные ленты,
Срубив империю сплеча,

Под корень, под холмы, под реки,
Оставят коз и пастухов –
Закон возмездия таков,
Что пребывают человеки,

Как были – сущий примитив,
Впадая в старость, в повторенье,
Что мне пастушеское пенье? –
Оскудеванья лейтмотив.

Идиллия на деле – блеф,
Так смотрит одряхлевший лев.

XLIY

Мы сотканы из предрассудков,
Бедой доверчивость грозит,
И нет на карме промежутков,
И мозг – ментальный паразит –

Возводит новые законы,
Сквозь них проносятся эоны,
А мы – всё те же дикари,
Что на слабо и на пари

Попали в облако Оорта,
И, не высовывая нос,
Шархаясь от снов и гроз,
Боимся – сузится аорта,

И кровь застынет суммой льда,
Как победившая среда.

XLY

Когда за белой королевой
Шмель полосатый в парике
Гудит, и полдень старой девой
Манерно семенит к реке,

И вьётся племя насекомых,
Знакомых или незнакомых -
То стрекоза и муравей,
Медведка голубых кровей,

А там летучие термиты
И гусеницы гамачок,
И соты, точно сундучок,
Так чудно воском перевиты,

И королева вся в меду –
Была на пасеке – в саду.

XLYI

Беги, пока хватает прыти,
Земля упруга и легка,
И льются солнечные нити
Сквозь кучевые облака,

Не думай, жизнь ещё богата,
Лежит дорога без возврата
Сквозь тень ажурную и свет,
И бусами летящих лет

Перебирай, играй в полёте,
Споткнувшись на печальной ноте –
Как жемчуг, сбереги внутри,
То закаляйся и гори,

Не то истаивай до влаги,
Сухою кистью по бумаге.

XLYII

Немного ветрено и сыро -
В ложбине тишина верней,
Чем несмолкающая лира -
Спокойный час весенних дней,

До злых небес, до насекомых,
Кровавой жаждою влекомых. -
Спит чаша - одушевлена,
И непогоды пелена

Накроет ельник и ольшаник,
Негромких ливней верный данник -
Стоит над речкой косогор,
Природе сырость не в укор,

Но здесь, сейчас... – к чему спешить? -
Так тихо - чувствовать и жить.

XLYIII

Как грустно понимать, что мы – не боги,
Вернее – наши поиски узки,
Мелки, непритязательны, убоги,
И мы друг другу – жертвы и враги.

Пройдя меж искушеньем и соблазном,
Увидишь – ничего не избежал,
Прекрасное осталось в безобразном,
Тамарою отравленный кинжал

Легендою поэта освящённый,
На деле только ложь и клевета,
Но, начиная с чистого листа,
Мы пачкаем символикой знамёна,

Уже не важно – правда или ложь,
И разума без страсти не найдёшь.

XLIX

Меж каждыми двумя словами
Дефис поставлен, иль союз,
Как отмель между островами,
Как зависть совершенных муз,

Как будто знаки – коромысло,
И то, что не имело смысла
Без сочетания, любви,
Как ты союз ни назови,

Вдруг обожжёт прикосновеньем,
Заставит пристальность вернуть,
И невозможно обмануть
И быть обманутым мгновеньем.

И мать-и-мачеха в цвету,
И звёзды гаснут на лету.

L

Утешимся, утишимся, уснём,
Проспимся, похмелимся, перекурим,
Для лошади логичен ход конём,
Как маринисту поклоненье бурям,

Не круги завершаются – тупик,
Как будто не баран уже, но бык
Ломает рог о новые ворота,
Комолый, но пока не холощён,
Протравленною жидкостью крещён,
Но в памяти – торфяник и болото.

Примату чаще свойственен каприз,
Чем мне, происходящему из крыс,
И я ищу законы лабиринта,
Утешимся обломками колонн,
Как живописно гибнет Парфенон,
Как копии бегут от ротапринта.

Как век перекрестился вдругорядь,
Как выяснилось – нечего терять
Свободному, а не пролетарьяту,
И я уже не крыса, но в огне,
И пламя отражается в окне
С решётками, не хочется в палату

Где зеленью малюют рукава,
Где прыгает Минервою сова,
Агония диктует одичанье,
Всё те же люди, стены, потолок,
Для крысы наступает эпилог,
И музыку преследует молчанье.

Утишимся, не надо по пятам,
Не дерево узнаю по плодам -
Болото, разраставшееся садом,
На иноходь, на лягушачий скок,
На сломанный в спираль бараний рог,
На землю, безнадежно, снегопадом...


LI

Стансы городу

Бумажные промокнут корабли,
Устанут от народа короли,
Ты скажешь – преждевременно старенье.
Поссорятся Давид и Голиаф,
Праща уравновешивает нрав,
Ум притупляет опиокуренье,

Но я уже давно не Шерлок Хол...
Мне скучен дидактический футбол,
И впадины на поле для крикета,
У сеновала встретим кузнеца,
Товарами не выманить купца,
По молодости манит эстафета.

С какой поры и ты анахорет? –
На кухне занавески, табурет,
Закуска - пережарена картошка,
Подвял лучок, огурчик подзакис,
И Салтыков, что выпустил ОГИЗ,
И мартовская на карнизе кошка.

Подъезд засижен, как пенсионер,
Но только без остаточных манер
Из Петербурга или же Харбина,
Поговорить? – опять же – не поймут,
Мы разное зовём эпохой смут,
На клумбе заневестилась рябина,

И кошка ей массирует кору,
Кораблики уносятся в дыру,
Воронку в троттуаре, как и щепки,
Скамейка, где просижены штаны,
Вся в надписях народной глубины,
И чугуне причудливейшей лепки.

Что с городом меня объединит? –
Весною обостряется ринит
И к шерсти с местным пухом аллергия,
Корабликам не красят паруса,
Но ими оборвётся полоса
И наступает, Ватсон, летаргия.

LII

Не дрозофила, но и не удод,
Биоценоз не вынесет пустот,
Измучена грозой ионосфера,
Распадок превращается в ручей,
От солнца не останется лучей,
И в нише обживается химера,

Ядро не доживает до комет,
До трогательных старческих замет,
Развалины, как символ ностальгии,
Пернатое порхает по верхам,
Как бабочка, как с наготою Хам,
Иаковом с коньюктивитом Лии.

Но серым остаётся вещество –
Химера – это чьё-то баловство,
Прохладные и шёлковые ткани,
Мне ближе богомол и саранча –
Акриды или этика врача,
Возлюбленные Лениным герани.

Я тоже практик – кофе и чеснок –
Такой поддав сознанию пинок,
Впадаю в суету, сердцебиенье,
Зато, вдыхая мяту свысока,
Скажу – её идиллия легка,
И чересчур меланхолично бденье.

Неведомо – во что я воплощусь,
Поэтому то бабочкою тщусь
Проникнуться восторгами порханья,
То деревом морёным утону,
То выбираю сослепу жену,
То сусликом последнее желанье.

Репейником – уместнее сказать –
С его плодами можно увязать
Любое путешествие, календы,
К тому же дождь – не плаванье, но смерть,
Возвратного потока круговерть,
Под Мёбиуса скрученные ленты.

LIII

Окрошка или прочая бурда,
Для плесени желательна среда,
Оставленная жить на солнцепёке,
Волнуется питательный бульон,
Как сотню дней подряд Наполеон,
Как сдавшие Москву о караоке,

О чём-то незнакомом, городском,
Работнице с весёлым пояском,
О редьке, в лучшем случае – о репе,
Хорошая, умелая жена,
Как правило – не каждому верна,
Как и Гренада украинской степи,

Лимон преобразуется в лиман! -
Гобсек не помещается в карман,
И с щедростью и скупостью Мольера
Рождается мещанство и семья,
Из желчи, и сарказма, и вранья,
Из королевства или кавалера!

У плесени мицелий перегнил,
Заняв у каракатицы чернил,
Воссоздадим народу Илиаду! –
Подвесим дым и выстудим жерло,
Посадим сверху статую орлом,
Подарим философию де Саду!

Я гедонист! – как падающий лист,
Как синий бык и брат его – альтист,
Как осень, поедающая травы,
Румян Иван-дурак и волоок,
Используя страдательный залог,
Скажу, что он хорош у переправы –

Полезет без сомнений в кипяток,
Не выползет акридой на шесток,
Сорвётся в бесконечное мычанье,
Я отогреюсь за его спиной,
Пока проходит лодка стороной,
И пение, и слёзы, и молчанье.

LIY

Да кто же он – виновник торжества,
Кому, не уставая, рукоплещет
В закат багрянородная листва,
И плачет, и лопочет, и трепещет...

Кому вершины падают навзрыд,
И над водою коршуном парит
И не спадает вниз сухая ветка?
Кто побеждает, попадая метко

В расщелину и устремляясь ввысь,
Кто падает, и шелестит травою,
Кто вторит днём ручью, а ночью - вою? -
И кем мы восхищаться собрались? -

Всего лишь ветер, вечный рифмоплёт,
Что сам себе и птица, и полёт...

LY

И скопческая сморщенная гузка
Трясущегося старческого рта,
И целина распахана по русски,
Как винт в американке от борта.

И снова – не жалейте канифоли! –
За столько лет отвыкшие от воли
И птицы бы не начали летать,
Но ненависть сильнее перегноя,
И всё вокруг колючее, родное,
О чём ещё в империи мечтать? –

Но копится лелеемая вера,
Как русская рулетка офицера,
Как старой девы смертное бельё,
На проповеди вороны шакалят,
В гранёный штоф первач с махоркой налит,
Чадит и пресмыкается смольё.

Кривые наши судьбы, вот и пашем,
Платонами завидуем Наташам,
Из портиков выходим на балкон,
Скребём происхождение глаголом,
Бравируем ударом и уколом,
От идолов худеем до икон.

От голода и жажды распухаем,
Себя не представляю вертухаем,
Но проволока рядом и внутри,
То тянется и тянет, то цепляет,
И ветер спотыкается и лает,
И ты в крови цепочку перетри.

Она, как привод или передача –
Как поворот реки с кликухой - Вача,
Как чача виноградная горит,
Я тоже полюбил бездымный порох,
И тени, тяжелеющие в шторах,
Склоняющий в мыслителя артрит.

Так кто из нас от ненависти скорбен? –
Я нынче чёрен, и рассудок сгорблен,
И чёрного огня не трепещу,
Хребет не переломится от ноши,
Срубили лес, и щепки, точно воши,
И я себе товарища ищу.

LYI

В Путивле Ярославна, на Итаке
Другая – обе плачут по мужам,
И колосятся мёртвые, как злаки,
И щедро, как присуще рубежам,

Им подвиги даны, и полны меры,
И Полифему отданы пещеры,
А степь горит и просит сапога -
Ни чаши ей, ни в чашу молока.

Плач по живым уносится из мира,
И женщина свободна, молода,
За яблоками стынут холода,
Поверхности дотронешься – и сыро,

И где твой враг – зачем тебе враги? –
И волосы, и слёзы, и – ни зги...

LYII

Даю самоотвод самопознанью! –
Даю определение изгнанью –
На семь колен не хватит языка,
И льётся он в одном, не иссякая,
Как пена или меленка морская,
Воронкою зыбучего песка.

И горе праотцов для нас – сказанье,
Как ангелов терновое лобзанье,
Как по пустыне череда измен,
Любое измененье – дело вкуса –
Как дикарям дать зеркальце и бусы,
Так метит нас эпоха перемен.

Внутри мы временами словно в клетке.
На прутьях то погадки, то пометки,
Смердит любовь к отеческим гробам,
Живые не настолько привлекают –
То чересчур талантами сверкают,
То пишут монографии рабам.

Свобода – это розыгрыш, фитюлька,
Мифическая культовая мулька,
Зато её трактовок не сочесть –
Изгнание – одно из толкований,
Двойное исполнение желаний –
И жалоба отечеству и месть

Сынов ему же - общим обнищаньем,
Глухой музыки в снах самопознаньем,
Надгробий на нерусских языках,
Возможностью прекрасных вспоминаний,
И передаче детям многих знаний,
И лиственного праха на руках.

Ненужностью и праха, и проклятий –
В изгнании меня б хватил кондратий
От собственной никчёмности, тщеты,
И я живу среди угрюмых елей,
Как меленка, как море возле мелей,
Песчинкою у медленной черты.

LYIII

Ундиной перевёрнутой, шаландой,
Черно-блакитной неуклюжей пандой,
Ростовщиком в расцвете ремесла,
Уранией с подводными садами,
Титаником с возлюбленными льдами -
Крым отражается от киля до весла,

От пасторали и от акварели,
Ракушечника, глины или гжели,
Распластанной на кряжах и во рвах,
От баржи, отражённой эшелоном,
От профиля, растянутого склоном,
До Киммерии в скифах или львах.

Зеленоваты каменные степи,
Отроги гор в самшите, крапе, крепе,
Чернеют, уходя на глубину,
Их облака причудливы, огнисты,
И постоянно жаждут реконкисты,
Напоминая женщину в плену

Своих капризов и нескромных взглядов,
От ковыля бежит до конокрадов
Степная, прихотливая волна,
И, возвращаясь стригунком молочным,
Приносит вместе с воздухом бессрочным
Гортанные Тавриды имена.

Здесь Митридат и золото ордынцев,
Спят каменные описи зверинцев,
На Кара – Даг торопится тропа,
Заглажены агаты, сердолики.
На высохшем ракушечнике блики,
И бухта многоглавая слепа,

Как гидра и медуза, к ним ундина
Приникнет, словно высохшая льдина,
И зашумит, заплещется прилив,
Уходят и приходят люди, боги,
На них похожи скалы и дороги,
И ветер непривычно говорлив.

LIX

Вопросы вызывают лишь вопросы,
И видимо – ответы не нужны,
Как если б мы пришли наги и босы,
Иль между брёвен свили гнёзда осы,
И были наблюдателю смешны.

Что делать, если не услышу хора,
Эвтерпу закружила Терпсихора
И, точно смерч, в инферно унесла,
Теперь она явилась музой плача,
Её (меня) оставила удача,
Добавив равнодушия и зла, -

Не мне! – но тем ритмическим попыткам,
Что свойственны амёбам и улиткам,
Дано по древу медленно скользить,
И неоткуда вечности грозить.

LX
«И мы, как Меншиков в Берёзове...»
М. Кузмин.

Опять над нами бег столетий,
Не успеваем побеждать,
Удача – в двух пожить, а третий -
Не внукам – правнукам отдать,

И дам блистательных каталки,
Сомлеют внучки – приживалки,
Погаснут отблески побед,
До дыр протрётся старый плед,

И некому сказать – а помнишь? –
Какой резон остаться в полночь,
Под бой курантов, одному? –
И мы, как Меншиков в Крыму,

Впадаем в немочь с меланхолой,
Как царь Давид в постель с Мелхолой.