Тезей часть седьмая

Тезей

Часть седьмая

I

Не смейся – просто улыбнись,
Тепло и дружески, без маски,
Ступени, что уводят вниз,
И этой требуют окраски,

Что гаснет дольше наших ран,
Какой используем экран
Для демонстрации, защиты? –
Ступени выщерблены, сбиты,

И погружение во тьму -
Процесс негромкий, постепенный -
Свершается обыкновенно,
Но одного я не пойму –

Зачем я ночью помню свет? –
Тебя и той улыбки – нет.

II

Карабкающийся навозник
И кров и пищу обретёт,
Тьму ангельскую - коматозник,
И крылья бабочки – пилот.

С них облетает позолота,
И память – следствие полёта,
Три образа сольёт в одно
Неразличимое пятно,

Так, исчезая в амальгаме,
Длясь капиллярами на раме,
Дыханье влагой бередя,
Ты тоже – человек дождя.

И отражаешься в прохожих,
Не хочешь помнить – не тревожь их.

III
Узлы кармически прекрасны! -
Ослабить, дёрнуть, затянуть,
Сравнить закат с калиной красной,
Долги непрошено вернуть,

Создать, как Гордий, новый узел,
И мир, который кармой сузил,
Прервётся яростным рывком,
И, разрастаясь в снежный ком,

Навалятся стихии, Брамы,
От Кали - Юги до пурги,
Друзья найдутся и враги,
Останутся эпиталамы.

Но штык и мокрый полуштык
Морской использует язык.

IY

Опять к ладоням липнут почки,
Над городом светлеет дым,
И время вновь дошло до точки,
В которой воздух не судим –

Не равноденствие – начало,
Как будто прошлое пропало,
А нынешнее не бог весть...
И старых водостоков жесть

Привычна статью рыже – бурой,
И светотень полна натурой –
Цветами, листьями, травой,
Иголками и лепестками,

И будущее за ростками -
Жесть осыпается песками.

Y

Не обещай – не будешь болен,
Заботам нынешним не рад,
С каких сорвался колоколен
Малиновый сладчайший град,

И тает нежным половодьем,
И мир становится угодьем
Покоя, света, чистоты...
Но в раны вложены персты

И миг отставлен, серебрится
Последний иней на траве,
И как ни пухнуть голове,
Когда обещанное длится,

Спасает не вечерний звон,
А ночь – печальный угомон.

YI

Опять бездумные наречья,
Великошляхтетская спесь,
И утопает междуречье –
Легка коричневая взвесь,

Её несёт по перекатам,
И, отнесённая к утратам,
Не возродится на лугу,
Ромашкой вянущей в стогу

Не промелькнёт, и мы – далече,
Кружи, истаивай, тони –
Мерцают эльмовы огни,
Готовя призрачные встречи.

И ты утонешь в забытье,
Как в безразличие - рантье.

YII

Обломки выглядят тоскливо,
Печальны ивы у воды,
Грустна любая перспектива,
Трагичны прошлого следы -

У дев струятся слёз потоки,
У старцев лики то жестоки,
То в них вселяются пороки,
То слабоумием смешны,
И жалки, только мы грешны

Любовью к жизни, абсолютом,
Невозвращением назад,
Каким бы ни был райский сад,
Не тянет к сладостным минутам

Из прошлого – пока я жив,
И сам – пространство перспектив.

YIII

Когда количество кошмаров
В иное качество войдёт –
Я вспомню век Наумов Марров,
Как личный скверный анекдот,

Представлю ТАМ себя, гадая –
В какую угодил бы стаю,
И с кем дудел в одну дуду,
Ревел коровою на льду...

Иль выпал лагерною пылью,
Не то ушёл бы от бессилья
В религию, не то сошёл...
Как хорошо, что бос и гол

Мой опыт, эти дни минуя...
И до подобных дней усну я...

IX

Мы тени ярости гуситов,
И наши схватки – на живот,
Всего лишь конкурс реквизитов,
Где Гамлет призрака зовёт,

Орфей судачит, Цезарь плачет,
Звезда над пустошью маячит,
И Рим горит, как карнавал -
К кому бы Фауст ни взывал,

На дух познанья есть управа –
Других желаний чехарда,
Жизнь мимолётностью горда,
Изменчивость – её оправа,

А нам – забвение и гнев,
И ясли, но точнее – хлев.

X

Считай шагами Пифагора,
Иль Архимедовым шестом,
Но всюду принцип перебора,
Как с полумесяцем, крестом –

Символика всегда условна,
Так март, что нынче месяц овна,
И Марса поступи символ,
В язычестве то Хор, то вол...

Мы привыкаем к трактованьям,
И, дело словом заменив,
Двенадцать раз кричим, что скиф
Ведом венцом из роз к познаньям...

Печальна, право, повесть эта -
Как Рерих около Тибета.

XI

Затмение

В словах о сладости сокрыты
И яд, и приторная лесть,
Король не может быть без свиты,
Сады на бедной почве цвесть,

Что было этими плодами
Когда, как ангел над вратами,
Пылал погибший Фаэтон? –
Зима не томный вальс – бостон

Изображала – прах и пепел,
Метеориты, сонм комет,
Нападало дурных примет,
И жемчуг не отыщет петел...

Не то родится василиск,
И сладок миг, что скроет диск.

XII

На самом пасмурном закате
Есть ветер или мокрый снег,
Гекуба клонится к Гекате,
Как к смерти спящий человек,

И жизни полны перемены,
Слепая смерть – всего лишь стены,
Безлистый лес, огонь и тьма,
И плач, и бесов кутерьма...

Чем дольше падаешь, тем уже
Себя и мир осознаёшь,
Не разобрать – где явь, где ложь,
И ветер под закатом кружит...

И лучше холод или жар -
Забвения ненужный дар.

XIII

Ищи эрозию в кости,
Держи амброзию в горсти,
Заставь магнолию цвести –
Не будь пророком! –
То голубь гадит на башку,
То станешь поводом стишку -
Не посидеть на бережку,
Спеть о высоком.

Все наши доводы – транзит,
Вода сивухою разит,
То губы гузкой, то «прозит»! –
Неудержимо,
А ты смотри со стороны,
Что пифагоровы штаны
И без ширинки не верны,
И не сносимы.

Вся наша логика – пурга,
Понятней образы врага,
И я - любитель пирога,
Бон аппетита,
Но то принцесса, то горох,
Квадрига, тор, переполох,
Пророчества и ловля блох -
И вверх, улита.

XIY

Под ветром музыке неймётся,
И вьётся кружевом мотив,
Пока дыханье остаётся,
И всхлипом звук укоротив,

Я продолжаю, задыхаясь,
С листвою ветреной сливаясь,
Под поздний чёрный лёд скользя,
И понимаю, что нельзя

Не петь, не говорить, не слышать...
Опять Негрино, «Ричеркар»,
Мотива копится нагар,
И музыку уводит выше...

Я остаюсь. Идут часы.
Не опрокинуты весы.

XY

"..И тишину переплывает
полночных птиц беззвучный хор..."
О.Мандельштам

Не верь, что ветер возвратится,
И мы услышим наш мотив -
Он, прозвучав полночной птицей,
Былой любви не возродив,

Останется напоминаньем,
Ненужным знаньем, и признаньем,
Что мы остались там, в былом,
А здесь, как волны в волнолом,

Приходят и уходят числа,
И протирается до дыр
И мой обол, и вещный мир,
И в музыке не вижу смысла –

Она в ночи кровоточит,
И я кричу, но мир – молчит.

XYI

Покуда держит круг Меркатор -
Мы центробежны и вольны,
Как будто умер император
И нет законов и страны,

А есть непознанная терра,
Не явлены предел и мера,
И три кита ещё плывут,
И «Эрика» и «Ундервуд»

Нам всё о смерти не сказали,
Людовиком в Пале - Рояле
Сидит угрюмый Ришелье,
И до России сотни лье...

А дальше – Северный ли полюс,
Иль просто уносимый голос...

XYII

Мы шопоту безумия открыты,
В нём голоса несбывшегося слиты
В гудящий, несмолкающий волчок,
И радуга сбегающихся красок
Послушна звуку, как бичу – подпасок,
И белладонне суженый зрачок.

Мы, расширяя взор, не терпим солнце,
И влага испаряется, и донце
Как жестяной дырявый барабан,
Гремит, пересекаются разрывы,
И трещины, умножив перспективы,
Божественный запутывают план.

Дно лабиринта – глиняная крошка,
Неважно, что зациклена дорожка,
Меняются лишь цвет и антураж,
Я пробовал – проваливаясь глубже,
Окажешься не в первородной луже,
Но в хаосе, где морок и мираж.

Кто выбирает прошлое, кто – вечность,
Насколько простирается беспечность?
Уныние? – Беспамятство? – Тоска? –
Границы нереального открыты,
И к Фаусту безумие без свиты
Приходит, точно чистая доска.

Что млеко нам от каменной волчицы? –
Как множители мнимой единицы,
Возводим голубые города,
Они растут, затем чернеют ликом,
И, растворяясь в малом и великом,
Уходят из творенья навсегда.

Что остаётся, коль покой – смертелен? –
Волчок безумен, не уйти расселин,
Но зелен звук, и тянет полотно,
И голоса сплетаются в картины,
И главное – не портить середины,
И видеть небо там, где было дно.

XYIII

Всё – пиротехника и пламенный пирит -
И соль морская, и дрова, и ёлка –
Как мимолётно радуга горит,
Но в памяти истаивает долго,

Как быстро подрастает малышня,
Как оплавает по весне лыжня,
Как спинки опускаются у кресел,
Как вместо - бёдер, произносим – чресел,

Как меньше спим, и как нехорошо,
Как, источаясь, время тускло тлеет,
А в памяти всё радуга алеет,
И зелено, озоново, свежо...

Я тоже камень – тёмный малахит,
И мне ни вниз, ни вверх не нужен гид.

XIX

Не каменное зеркало – узор
Из линий, завораживая взор,
Проносит нас сквозь вихри водопада,
Здесь бесконечен миг и краток взлёт,
Но ниже – испарения болот,
Базальтовая низкая ограда.

Кого здесь вера не уберегла? –
Упала тень на лик, а после – мгла
Заволокла невидящие очи,
И сверху столько солнца и тепла! –
И водопады бьют в колокола,
И капли камень призраками точит.

В одном из писем скупо речено –
Здесь, на земле, весомо лишь одно –
Что видишь сам, что чувствуешь, что сделал...
Намерений на всё не наберёшь -
Хватило б на обол иль медный грош,
И чтоб ограду оплела омела.

В тени дерев рисунок загустел,
Как будто вышли призраки из тел,
И, умножаясь, двигаются к скалам,
Их подвиг бесконечно терпелив,
И, жизнь свою оградою продлив,
Становятся и зеркалом, и залом,

Где ветер полнит влагою черты,
Где мы, пройдя базальт из пустоты,
Возникнем, и дойдём до перевала,
И надписи покинут зеркала,
И каменная выцветет зола,
И под водой опять померкнет зала.

Что не успел до истины в земле -
То и неважно, ниже по шкале
Из ценностей - и музыки и слов,
Хватило бы дыхания на миг,
А мал он или случаем велик –
Поймут омела и болиголов.

XX

За тайною последует молчанье,
Как за побегом спешное венчанье,
За одиноким деревом – поля,
За сумерками – крик коростеля,

Цветут болота скудной позолотой,
Ни лебедя с его последней нотой,
Ни парочки влюблённых мотыльков,
Лишь папоротник из глуби веков,

Ни разу не нарушивший обета –
При солнце и в затмение не цвесть,
Лишь эхо, перепутавшее весть,
И, вместо «света», слышимое «Сета»,

Ввергает мир болот в круговорот,
А тайна в том, что не отыщем брод.

XXI

Спотыкчата и заскорузла
Речь позабывшего слова,
Она обрюзгла и огрузла,
Как будто выползла из рва,

Из погребения, темницы,
Где только призрачные птицы
И чудищ многоглавых рык,
Где изменяется язык,

И ты сипишь, хрипишь при вздохе,
И жаждешь выдоха эпохи,
Скрежещешь, звуки обретя.
И ищешь ветра и дождя.

Какой простор, как ливень хлещет,
Как дышат облака и вещи…

XXII

Так рушат грозы исполинов,
В скалах ворочается шквал,
Край неба грозен и малинов,
Там бог войны заночевал,

К нам сны доносятся ветрами,
Деревья неповинны в драме,
Но в гнев небес – валится лес,
И тут ни ангел и ни бес

Не вмешаны, не сопричастны,
Для мира – мелкий эпизод –
Среди бушующих красот
Преображения прекрасны.

Ужасен после бури штиль –
Как будто рухнул Иггдрасиль.

XXIII

То льда занозы и заструги,
И жар пустынь уже не ад,
И не мерещится в испуге,
Но то, чем север небогат,

Топорщит белым покрывало.
С огнём костра теплее стало,
Хотя мороз трещит сильней,
И заметает след саней,

Три красоты людьми прияты –
Дар южных огненных земель,
И северных объятий хмель,
Но драгоценней всех, когда ты

Сверкаешь зеленью весны,
Земля моя, оставив сны…

XXIY

Мой бог – любитель абсолюта,
И мне без устали твердит,
Что, как ни сварена цикута -
Свинец в итоге победит,

Но окончательной победы,
Как я усвоил из беседы,
Не пережить ему и мне –
Ни оставаясь в стороне,

Ни эпицентром став событий,
И выхода не нахожу,
Хотя внимательно гляжу
На прях и ткущиеся нити…

Пойду опять искать исток –
Как в мифах Запад и Восток.

XXY

Расстанемся на маленькую вечность -
Как скажут на востоке – навсегда,
Меж нами только мёртвая вода,
И та приобретает скоротечность,

Ошибка разве в том, что ты – не та,
Кому была б доверена пьета,
И с кем мы в упоении играли -

Ничтожество доверием срази -
Но ты мелка, как лужа на грязи,
Как глиняный колосс на пьедестале.

Как некогда поэты дочь полка,
Хотя спина чрезмерно широка,
Назначили прекрасным идеалом,
И мир поверил в душу туши с салом,

Так я ошибся в малом, но на миг –
Твоя душа не более, чем блик.

XXYI

Какая ржа намешана в подзол,
Как горек отрезвления рассол,
И с каждым разом призраки всё ближе,
Не мир людей, но кладбище идей,
Раскапывай любую и владей,
Ищи чревовещателя в Париже –

Горгульями засиженный собор,
Былых умов блистательный набор –
Вольтер, и Валери, и тень Верлена,
И рядом – человеческая тля –
Корзина для улыбки короля,
Отребья несмываемая пена.

Где каждый слог отточен и разящ,
Там вижу псов, и человечий хрящ
В зубах у них, и кровь ещё дымится,
Чем выше и язвительней оскал,
Тем больше нот безумия и скал,
Что Сциллами встречают на границе. -

Мы гениальны там, где есть провал,
И падает, кто бездну прозревал,
И говорит, и слышит только эхо,
Никак не может разучиться петь,
Ни гильотина, ни пенька, ни смерть
Для сказанного слова – не помеха.

Чуть – чуть – и я поверю в черновик,
Хотя к прекраснодушию привык,
И сам живу и жажду пониманья,
На бедной почве – сныть, чертополох,
Истлевшие свидетельства эпох,
И кровь для привлечения вниманья.

Мы пристальны, когда поражены,
Мы дети перемирий и войны,
Мы дети смерти более, чем жизни,
И торжествует память, как упрёк,
Что ничего переменить не смог
В безумной, разрастающейся тризне.

XXYII

Паводок выбьет дно у моей реки,
Камень расколет череп любому року,
Что не сгорит дотла – то и есть – пески,
Кисть высыхает, воздухом пахнет хокку,

Слово бледнеет, в нём выгорает звук,
Музыка тянет с выбором – вальс, соната? –
Западу – гладий, острову – нагината,
Или металл, иль дерево – лязг и стук,

Что исчезает с нами, какая мга? –
Перечень предпочтений? – картина мира? –
Наши луга полынны, черны стога,
Реки текут над пропастью, вне эфира.

Много воды, и воздуха и камней –
Пламя случайно, и языки длинней.

XXYIII

Переправа

Плотина скоро рухнет, и вода
Сокроет небольшие города
И маленькие кладбища, что рядом,
По мутным водам двинутся кресты,
Их пробуют верхушками кусты
И птицы удостаивают взглядом.

Чем деревяннее, тем легче переплыть,
Последнее свидание продлить
С тем миром, что забыт за тишиною,
Где медленный кружит водоворот,
Там тонут очертания ворот
Движение замедлено стеною,

Но всё же путь несомому открыт,
И здесь иная азбука царит –
Не письмена, но сломанные знаки,
Символика опять поражена,
Мертвы захоронений семена,
Как призраки всплывающей Итаки.

Неразличимо – память или месть,
Вот дерево, по нём скрежещет жесть,
Не падает, стоит в воде упрямо,
А вот плывут скамейка и пенёк,
И там, где крест кружился, одинок,
Почти что натюрморт и панорама.

Вода уйдёт, но мир преобразит,
Как в городе, где всаднику грозит
Позеленеть от сырости и злости -
Разрушено, что умерло и так,
И унесло неразличимый знак,
А спящие остались на погосте.

Река течёт меж брошенных границ,
И кладбище остатками бойниц
Следит её неспешное теченье,
Там заведутся новые жильцы,
И, ежели проснутся праотцы –
То к берегу не чувствуют влеченье.

XXIX

Мне безразличны сумерки богов,
Всегда итог бессмертия таков –
Чужими стали и разверзлась пропасть,
Им дела нет до наших мелочей.
А нам до их возвышенных речей,
Последняя из признанных – Атропос.

Я не могу в себе найти причин
Для пониманья этих величин –
Деяния их – миф, несовершенны,
Как будто дети наигрались в мяч,
И бросили, а он несётся вскачь
В обещанные ужасы Геенны.

И некому поймать и удержать,
И в вакууме не на чем лежать,
И все огни – огонь среди агоний,
Нас окружает кладбище теней,
И в памяти всё громче и сильней
Чужой азарт бессмысленной погони.

Что им – игра, наскучившая вмиг,
То нам – преображенье, материк,
Всплывающий в клокочущей пучине,
Бессмертным детский опыт ни к чему -
Забыли и свободу и тюрьму,
Их подвиги остались на картине.

Жизнь ежечасна, ей неведом грех,
И подвиги, и отдых, и успех –
Когда прервётся – больше не воспрянет,
И эти – воздыхатели на час,
Когда б они ни жили среди нас -
Их пьедестал не нужен и не занят.

Зачем мне то, что жить обречено? –
Их нить не оборвёт веретено,
Но и туда, за вечность – не протянет,
Им не кукуют, им не ворожат,
Их не боятся, их не сторожат,
И никого их подвиг не обманет.

Какой игрой ваш полнится чертог?
Когда вы ждёте выигрыш, итог? –
Прошу - не торопитесь с воплощеньем.
Мы справимся с бессмертием и сном,
И с вами только в память о былом
Я говорю, и следую теченьям.

XXX

Не так уж много в памяти лакун,
И помнить ли, не помнить – безразлично,
В который раз я выдумал цигун,
И он распространился эндемично –

И слишком от меня недалеко,
Не поправлять – приходит вырожденье,
И то, что было ясно и легко –
Какое-то нелепое движенье,

И шутку – что внизу – то наверху –
Воспринимаю изредка подарком –
В гармонике прореха – и – ку-ку,
А что вверху – внизу горит огарком,

И как я ни взываю – понимать –
Стараются вовсю – запоминать.

(0)

Змея свисает с древа, свысока
Оглядывая поворот тропинки,
Ей большего не нужно для прыжка,
Чем трепеты и взлёты паутинки –

Покоем хрупким, словно ранний лёд,
Окутана недвижимость картины,
Но кажется, что это всё – полёт,
Проявленный едва до середины.

Я не хочу тревожить эту явь,
И пробую заняться контрразведкой –
Не лучше ли пуститься нынче вплавь –
За облаком, за бабочкой, за веткой?

Ты перекрёсток караулишь мой,
А я другим путём приду домой.

XXXI

Колись, стекло, обсидианом,
И камень – туфом обернись -
Удобней открываться ранам,
И, пена – в кровь морей вернись,

И не дыши морским простором,
Там нынче ночь холодным вором
Во льдах рисует письмена,
Там виселица звёзд одна

Затягивающим мерцаньем
Ведёт в безумье мудрецов,
И лёгкий туф в огне свинцов,
И кровь затейливым вязаньем

Бежит снаружи и внутри,
Сполохом каменной зари.

XXXII

Я сын озонового слоя,
И так же влажен, как алоэ,
Когда раскроется надрез,
Но чаще суетно и душно,
Трезво, кукушно и подушно,
И в бездну всяческий прогресс! –

Сгустились вонь и запах гари,
Неудержимо, государи! –
А вы всё строите оплот,
Над кем воюем, что теряем,
Коль скоро свалку видим раем,
Амброзиею – антидот.

Где надо выжить – Парка нижет
Круги и петли, узел ближе,
Чем восхожденье, прозевал -
Стелись позёмкою секущей,
Непроницаемей и гуще,
И беспощадней, чем провал.

Жадны все чувства, необъятны,
Гаргантюа невероятны,
И мы скупы от нищеты –
Ни позавидовать, ни вьехать,
И что язычеству потеха –
Танталу пиршество тщеты.

Щит истощается, Разряды
Несут дожди и снегопады,
Но вижу больше, чем хочу... -
Вверху прорехи и разрывы,
Внизу всё мелочно и криво,
И исцелиться, что врачу

Не получается – пандемик,
И вскоре океан, как лемминг,
Начну по дну переходить.
А там Сиренами Титана
Застынет каменная манна,
Ей в полымя не угодить...

XXXIII

Слетит секира с топорища,
Окалина – ещё не пища,
Уже не сталь,
Твердеет имя за зубами,
Мы в темноте столкнулись лбами,
Но мне не жаль –

Соприкоснулись темнотою,
Уж лучше так, чем клеветою,
Чужим теплом. –
По мне – что обухом, что плетью -
Не выловить былое сетью,
Изъять излом,

Распада стали ждать недолго –
Коснёмся влагою осколка -
Наутро шелушится ржа,
Болит затылок, трётся кожа,
Не на ножи поднять – на ложе
Не вскинуть из-за рубежа.

Где расположена граница? –
Где позолота, как потница,
Изобличает дурноту? -
Свистит унылый пересмешник,
Сгребаю лапник и валежник,
И топорище на лету

Сбивает мертвенные сучья,
На стали словно сеть паучья
Традиционных гексограмм,
Темнеет, нет им остановки,
Ржавеют божии коровки.
Вразлёт, что кровь по веерам,

Разделены слои, разъяты,
Одарят запахами мяты,
Сожмут в тисках,
Перегорит в костре железо,
Как будто лопнет тон диеза,
Как ржа в песках.

XXXIY

Для фильма о белой эмиграции

Питомицы гимнасии манер -
Доволен ли сегодня сутенер,
Добавила ли вам осанка цену? –
Вам некому на зеркало пенять,
И невозможно прошлое менять,
Так что мы обозначим, как измену?

Вас предали и родина и род,
Вы лебеди отравленных пород -
Спасали тех, кто Вас и убивали,
Вы платите за Вашу доброту –
За азбуку и яблони в цвету,
Уже за то, что не росли в подвале!

Вы выжили и платите собой –
Вы помните, что флейта и гобой –
Не музыка, а ритмы на галерах? –
Танцуйте же! – механика в чести,
Рабам отсюда некуда грести,
И, коротая время в разговорах,

И вспоминая город или сад,
Вы словно возвращаетесь назад –
К латыни, и французскому, и бонне...
Там мальчики огнями на снегу,
Там счастье рассыпалось на бегу,
Пока не прервалось потусторонне.

Что предавало – умерло без Вас -
И первый бал, и музыка, и вальс,
Гимнасия, губерния, смолянки...
Осталась речь – своя, чужая речь,
И родина, пред тем, как смертно лечь,
Спасла Вас, отдавая в парижанки.

Так сохраните всё, что сохранит
Ваш бог – за анемонами ланит,
За грацией и комнатой в чулане,
Всё возвратится на своя круги,
И Вы сочтёте с родины долги –
Количеством исполненных желаний.

XXXY

Не отрезвит солёное словцо,
Не опьянит креплёное винцо,
Не заслонит круги погонофора –
Мы тоже были мыслящий тростник,
Но кончились, когда вопрос возник –
Что есть любовь? - ( но только не просфора) -

Не химия, не взлёт, не пастораль,
Не камера – обскура, не мораль,
Не выдумка философов, не сказка,
Не ангелы на кончике иглы,
Фрейдистские нелепые полы,
До яблока рождённая отмазка.

Придумавший слиянье – молодец –
Дал повод для бесчисленных сердец
К биенью метронома, камертона...
Взаимопониманию, нытью,
Умению нести галиматью,
И женственности в части афедрона.

Что воспевать – воспето и без нас,
Предъявлены и ад, и трубный глас,
И милости для избранных, и силы –
Но ни один любовь не объяснил,
То отсылая в первородный ил,
То обещая помнить до могилы.

Есть ряд стихий, которые близки,
Они для понимания легки –
Огонь, вода, и воздух, и земное,
Не человека пятой назову,
Поскольку сам химерою живу
И истинное путаю с виною.

Стихия – это наша ипостась,
Та с космосом проявленная связь,
Что держит мир у бога на ладони,
И мы, как сочетание пяти,
Способны бесконечное плести,
Как яблоко, сияющее в кроне.

XXXYI

По заморозку первый мятный снег,
И яблочки – дички во рту немеют,
Как воздух свеж! – как памятен ночлег,
Как хороши вечерние аллеи...

Но помнится не вечер у пруда,
Не ночь, припорошённая морозом,
Не алая падучая звезда,
Не яблоки, под стать метаморфозам –

То кислые, то мятные внутри,
Не разговор – не надо разговора! –
Не тусклые ночные фонари,
И даже не бессмысленная ссора –

Но ожиданье, та дорога ввысь,
Которой мы прошли и не сбылись.

XXXYII

Не спорь – бессмысленно сужденье,
Как диалог глухонемых
О том, что возвышает пенье,
Как состязание хромых

С кривыми в беге и из лука,
Как труб свинцовых акведука
Надёжность, цель, дешевизна! –
Как государева казна

В преддверие переворота,
Но соглашаться неохота
С тем, что напрасен всякий труд,
Забвеньем, словно старый пруд

Всё порастёт необратимо...
Всё так... Но сделанное – зримо.

XXXYIII

Как в прохудившемся кармане
Не удержать бегущих лет,
Как в неудавшемся романе
Запомнились окно и плед,

И злой музыки лился голос,
Как золотой, пещерный полоз,
Свивался в кольца, пропадал,
Как распускался краснотал,

И опадал замершим садом,
Кольцо ложилось на кольцо,
Темнело, старилось лицо,
Глухие звуки водопадом

Скудели, иссякал исток,
Остались белка и свисток.

XXXIX

Мы в сутолоке, лихорадке,
Абракадабре, беспорядке,
Анизотропности, божбе,
Спадают складками заботы,
Нет слова – мёд, есть слово - соты
И возвращенье к ворожбе.

Постыли точные науки,
Гармонии тугие звуки -
Оазис в хаосе причин,
Постичь возможно только пену,
Покинув сцену и арену,
Приобретаешь судный чин.

Он мне не нужен совершенно –
Зачем рождённому овеном
Чужие разбирать дела? –
Свои бы завершить начала,
И, пробудив огонь Урала,
Сказать, чтоб вьюга замела.

Пусть наше лето на излёте –
Ценить исчезновенье плоти
Зимой доступней – больше сна,
Судьбы медлительных итогов,
И высота иных чертогов
Не так опасливо видна.

Я ворожу на кровь артерий –
В ней тени древних криптомерий,
Сеть угасающих надежд…
Но всё ж давленье держит стены,
И до последней перемены -
Огонь смыкающихся вежд.

То фиолетовый, то алый,
Когда укроет покрывало –
Багровым сменится огнём,
И нет покоя – есть недвижность,
Премудрости скупая книжность,
Желанье помнить – что уснём.

XL

Базальта точки золотые
И незаметные штрихи –
Породы древние, простые,
Как у забора лопухи,

Целебный лепет наперстянки,
Волшебный выползень обманки,
Граната запылённый сок,
Археоптерикса висок,

Дремучий перечень событий,
Окаменевших звёзд ихор,
Палеозойских терпсихор
Мольбы секущиеся нити,

Тепло докембрийских морей,
Закрытых череда дверей.

XLI

Пространны речи чужестранца,
Пусты, диковинно скушны,
Как ожиданье новобранца
Чудес в преддверие войны,

Как нисхождение елея
И голубые Пропилеи,
Сорбонна в практике врача,
Кладбищенских собак моча.

Как он возвышенно глаголет! –
Как мягко стелет, крепко солит,
Не забывает поперчить,
Желая править и учить.

Но лыком шиты эти речи –
Они от истины далече…

XLII

Мы все в отечестве чужом,
Вкушаем нелюбовь к пророкам -
Они, промахиваясь с роком,
Не ошибутся с рубежом –

Холодный проницает взор,
Кликушествует юрод зрячий,
Оплакивает свой позор
Бессилия пиит горячий.

Прозренью небеса глухи –
В народ не падают верхи,
Низы не рвутся выше клети,

Безумный путь в кругу менад
Рассматривай, как променад,
Как град Петра узревший йети.

XLIII

Избушкою на курьих ножках,
Повадкою Кота в Сапожках,
И Красной Шапки пирожком
Клянусь держаться типов Проппа,
Пока не ляжет Пенелопа
На вдовье ложе со смешком.

Для странствий найдена причина –
Тогда исчерпана личина,
Когда все мифы позади,
Устал сердиться голый разум,
Душа насытилась экстазом,
И что-то кончилось в груди. –

Должно – утихла жажда смысла,
Не Рубикон забыт, но Висла
Течёт, как сказочная речь,
И на славянском грушетрясе
Повисли дети, как на рясе
Грехи, но есть в сюжетах течь –

Они ведут себя, как сводня,
Что было праведно сегодня,
Назавтра выглядит дурно,
Смешно, надуманно, надуто,
Ложнотрагично, как цикута
В наш век, где пройден цикл Карно.

И, возвращаясь к ожиданьям,
Скажу, что нашим мирозданьем
И эпосом не учтено –
Там всё о людях, их привычках,
Пересеченьях, перекличках,
Но больше белое пятно –

Сюжеты, где без человека -
И лёд, и пламень, и аптека –
И сторожа не отыщу,
И я не странствую, но стражду,
Как будто превратился в жажду,
Как бог в Давидову пращу.

XLIY

Снегом мою серенаду
Припорошит без следа,
Холод излечит монаду,
Преображая до льда,

Это не музыка сферы –
Глуше и ниже вокал,
Ноты полёта химеры,
Ветер, коснувшийся скал.

Заиндевело дыханье,
Недолетело птенцом,
Выцвело нижнею гранью,
Переменилось свинцом

Вместе со мной за порогом,
Проговорив о немногом.

XLY

Исчерпаны пучки иссопа,
И длинных стеблей желтизна
Диковиной голеностопа
И узловата и грязна –

То град, резвившийся на почве,
Измазал в глинозём обочье,
Увёл последнюю красу,
И мак, что держит на весу

Сухих соцветий барабаны,
Уж не гремит, и стебель гол,
Не жжёт подсолнуха глагол,
Мокры до луковиц тюльпаны,

Последних незабудок чернь,
И терпких ягод стойкий терн.

XLYI

Зимы последние приветы
Приносят тучи полосой,
А мы для праздника одеты,
И мать-и-мачехе босой

Мешает снежный промежуток,
Урал не понимает шуток –
То солнца, то дождя заряд,
То наслаждение, то град,

То высоко и нестерпимо,
То грязь и едкий запах дыма,
Стволы поваленных дерев,
И, головою угорев,

Иного дома не ищу,
Лишь о подснежниках грущу.

XLYII

Слежу ли гул материковый,
Небес улавливаю вдох -
Повсюду всадников подковы,
Как разделение эпох. -

Не прорастаем сквозь границы,
И, словно довод теодицей,
Вода заполнит след подков
В знак окончания веков.

И новый довод для гаданья –
Поправ законы мирозданья,
Поймём чужие письмена,
Сочтём созвездий стремена

И выдохнем огнём и льдом
То, что останется потом.

XLYIII

Ещё одна прогулка за руном,
Растянутом на времени и звёздах,
Недаром педантичен метроном –
Откладываем многое, и поздно

Становится, к чему воображать,
Что, если время сумерками сжать -
Проявится и сдастся бесконечность? –
Мне свойственны мечтательность, беспечность,

Но ясен разум, горький реалист,
Он завершает, как последний лист
Шиповника, ольшанника, осины
Сухую весть и проповедь картины –

Все ценности нужны на краткий срок,
Куда важнее качество дорог.

XLIX

Сегодня день коснулся розы мира –
Ветров перевернулась колыбель,
И в воздухе взволнованно и сыро -
На хвойную опалубку земель

То с севера суровые порывы,
То юга и востока перехлёст,
Но будем к переменам справедливы –
Падение оправдывает рост,

Падение эфира в беспорядке,
Традиционен запад – догорит,
Как выращенный розою пирит,
И каменные пролежни и грядки

Омоются опавшею росой –
Идут заряды резко, полосой.

L

Так дышится, как будто ты не волен
Ни в выборе, ни в жизни, ни в судьбе –
Расходится пространство с колоколен,
И мы случайно, сами по себе,

Проваливаясь в складки и оборки,
Отбеливая звука кружева,
Вслед за клубочком убегаем с горки,
До русла, до оврага или рва,

До нижнего источника круженья,
И глины, рассыпающейся в прах,
И полонеза, и самосожженья,
До панночки в прекрасных вечерах!..

Ты спишь, и просыпаешься внезапно,
И я дышу всё ниже, поэтапно.

LI

С чем я могу сравнить сухое русло? –
Пожалуй так – когда река огрузла
И продавила ложе, то возник
Провал, и в нём стремнина поиссякла,
Затем – обвал, и подвигом Геракла
Любуется Гермеса ученик. -

Все подвиги бессмысленны – тем паче,
Что наблюдатель назовёт удачей? –
Сизифов или Менелаев труд? –
Наглядны не дела, но их останки,
Об этом твёрдо помнили вакханки,
Взимая самой твёрдой из валют –

Любовью, ничего, что мимолётна,
Но ткутся безразмерные полотна
Лишь с помощью завязанных узлов,
И реки, что случались полноводны,
Сегодня оказались неугодны,
И эхо – незадачливый улов.

Но всё же – там, где некогда бежала
Стремнина – то берёза руки сжала,
То ель ко мху опустится, суха,
Спускаются уступами ступени,
И по весне – как в накипи и пене
Раскрытые объятья лопуха.

Не то что бы твой бег остановился,
Река моя, но берег отделился
От вод, и опустел водораздел,
И к лучшему – не мечешься по свету,
Выискивая лодку и монету,
И путая поток, провал, предел...

Где жизнь оборвалась – там лучше спится,
Там мох растёт и медленно курится
Туман по вертикальным рубежам,
Свистит свирель хвоща и остролиста,
И каменные прописи флейтиста
Сбегаются к базальтовым ножам.

LII

Побереги непознанное – вскоре
И ты увидишь – высыхает море,
Уходит небо, трескается свод,
Драконьих правил копятся пещеры,
Скукоживаясь, лопаются сферы,
Однообразно вьётся хоровод.

Не удивляйся – ты достиг предела,
И жизнь тебя любить не захотела
Ни на мгновенье больше, чем смогла
Рассказывать и плакать колыбельной,
Скрипеть под шкотом мачтой корабельной,
И утешать, когда случилась мгла.

Каких высот бежит переживанье? –
Не хочется последнее желанье
Потратить на забавы хомячка,
Трагедия – ровесница любови,
Висит на волоске и честном слове,
Сорваться не получится с крючка.

На глубине давление и кракен,
Песок и якорь, утонувший бакен –
Не всем плотам держаться на плаву,
А наверху ожог метеорита,
Замёрзшая в Японии улита,
И слава, заменившая халву.

Но море отступает беспричинно,
Разлом уходит виселицей длинной
До впадины, она ещё полна,
На горизонте чёрная полоска,
Как будто там, где прежде было плоско,
Внезапно возникает глубина.

Немного до вернувшейся стихии,
И мы, как прежде демоны глухие,
Так безмятежны, как в конце пути,
Но до него ещё сухое ложе,
Юнцы на победителей похожи,
Пока не соберутся подрасти.

LIII

Упрямы Ваши недостатки –
То интересны, то милы,
Так глянцевой обложкой гладки
Интриги мёртвые узлы,

Внутри всё сыздавна знакомо –
Обид нечаянных саркома,
Надежд обманутых плита,
Прекраснодушная мечта

Об идеальном кавалере,
А я, при всей своей манере,
Не потяну на идеал,
И Вашего сарказма вал

Так нечувствителен! – так робок! –
Как светофор во время пробок.

LIY

Вот если бы стрелять могла баллиста,
Как в детстве представлял – из-за угла,
Мы б ею заменили футболиста
И скорбные поправили дела,

Сравняли счёт с Зимбабве, Уругваем,
Монако, Люксембургом, Лапутой,
И мяч, перелетая к попугаям,
Сносил ворота вместе с пустотой,

Затем бы применили стометровый –
Зачем короткий сильному удар? –
И поле подарили бы коровам,
Коль футболистам нужен скипидар.

Неладно в сонном Челси - королевстве –
И мы мечтаем о волшебном действе.

LY

Сегодня новые вопросы
Я миру тихо задаю –
Зачем мы к осени колоссы,
Всё знать - не в радость на краю. -

Был безусловно прав сказитель,
Что слепо, как сторонний зритель,
Отметил – рост неудержим...
С какого часа мы бежим

От понимания к печали? –
Чему мы учимся вначале,
Что забываем перед сном,
Какую песню метроном

Способен пронести сквозь осень?
По чернозёму в ночь и просинь...

LYI

Не покидай меня, монада -
Мольбы не сказаны слова,
Борей ломает ветви сада,
И молний рвётся тетива,

Куда унёсся крик неслышный,
Какое выжег полотно,
Перемещается пятно,
И я непрошеный и лишний,

Как музыка, когда шумят,
Как голоса, когда рыдают,
Мой сад безжалостно измят,
И в сумрак, вздрагивая, тает.

Как много нынче тишины -
Как мы смешны со стороны.

LYII

Детское

Сколь многому вредит упрямство –
От планов остаётся пшик,
Стеснительность скрывает хамство,
И мелет глупости язык,

Затем – укрыться одеялом,
Зажмуриться, забыть, заснуть...
Во сне слетать куда-нибудь,
И утром – как и не бывало –

Вчерашнее – не вспоминать,
Не ворошить, не повторяться,
Насмешек гордо не бояться
И имя девочки узнать.

Ходить два года в танц- кружок,
Затем её сведёт дружок.

LYIII

Живи! – и не жалей об этом,
И не жалей, что жизнь прошла –
Наполненная тьмой и светом,
Как воздухом колокола,

То тенью взята, то простором,
Благословленьем, приговором,
Растущим деревом, сухим...
И ты чертёжником лихим –

Рукой неверной – чертишь в камне,
И говоришь огню – оставь мне
Немного зимних холодов,
Ещё до сумерек, до льдов,

До – как недолго! – перевала,
Летучей мыши покрывала...