Тезей часть шестая

ТЕЗЕЙ

Часть шестая

I

На благоглупости скворчиной
Растаял поколений лёд –
Уже младенец стал мужчиной,
А всё неудержимо рвёт

На Родину – пиши пропало,
Я дома не нашёл орало,
( искал не то, да и не там),
И если раньше дуба дам,

Чем завершится год овена,
Скажу сейчас – ни там, ни здесь
Ни глупость не нужна, ни спесь –
Уж лучше жить обыкновенно –

У леса, речки, чаши гор,
Где всё, как было до сих пор.

(-)

Как души притираются к бездушным? –
Привычка, безысходность, беспредел...
Волшебное истаивает в скушном,
И тонет в облаках водораздел,

Так родственны, похожи оболочки,
Что кажется – есть в дальнем уголочке,
Но спряталась, скукожилась душа,
И ты туда с надеждою спеша,

Теряешь ясность взора и опоры,
Усилий бесконечная тщета
Приводит к разрушению моста
Над пропастью, разъединившей горы.

Музыки нет, и мир неотличим
От пустошей, в которых замолчим.

(0)

Игра – игрой, но что – то надо есть,
Куда – то надо двигаться, стремиться...
И долгую, старательную честь
Отправить бы при случае помыться.

Мы, так изображавшие чистюль,
Что пересох дорогами июль,
Вычерпываем грязи из колодца,
И падает вечерняя звезда,
Железом накаляется узда,
Да скатертью никак не разобьётся.

И самовар калёный не пыхтит,
И бок его рифлёный не блестит,
И проба на искусственном алмазе,
Огарку остаётся чистый воск,
Извилины изображают мозг,
И мой Орфей – сторонник эвтаназий.

И, сам себя цитируя – спешит,
Живым и мёртвым память ворошит,
И зеркало вращается в центоне,
Секундной стрелке некуда бежать,
И, кто её ни пробовал прижать –
Участвует в нелепом марафоне.

Обильны всходы – горечи полны,
Мы в алгебре по школьному сильны,
И проживём подушные проценты,
Отходят воды, близится просвет,
На Ветхий понадеявшись Завет,
Последом где – то около плаценты

Остались, или выросли в глуши,
Искали то любови, то гроши,
И падали по скатерти, по брани...

Те умерли, кляня церковный слог,
А эти повторялись, точно Бог
Мог накормить и выучить заране.

(00)

Ровесники, нам время не поднять,
Чужие руки любят ер и ять,
А будущее больше на жаргоне,
На фене, на албанском, на сносях –
Чем тихо подыхать на воздусях,
Поищем оправдание погоне

За истиной, за гуру, за руном,
За пьяницей, шутом, говоруном,
Мужскою статью, женской аватарой,
Уходят наши девочки в старух,
Всё голоднее клёкот птицы Рух,
И всё моложе мальчики с гитарой,

За лет ит би приходит может быть,
Надоедает Ксанфу море пить,
Отмачивая пятна на хитоне,
Где что ни день – кровавая пыльца,
И злато не удержит у крыльца
Ни девочки – Кассандры, ни погони.

Всё вовремя – и солнечный ожог,
И соль морская и сердечный шок
От сделанного выбора – с обрыва! –
И катится колечко под уклон,
Там – мрамором грозит Пигмалион,
И Ника улыбается брезгливо.

На клинописи тупится топор -
Все средства распадаются. На мор,
И глад, и стыд, и остаётся холод,
Кристально чист и ясен небосклон,
Лишь несколько дорических колонн
Попадало, как будто серп и молот

Прошлись и по аттическим краям,
Мы научились пить – сказал Хайям,
И ничего в иллюзии не трогать,
Когда она сворачивает в тлю
Всё то, что ты, и всё, что я люблю,
И оставляет дьявола и бога.

(000)

Где время отступает от границ,
Что камень рассыпаясь из гробниц,
Какие ни возводим акведуки -
Там всё течёт, то мимо, то в провал,
Где рогом Оберона рвёт нарвал
В алхимию сплетённые науки.

Помешкаем, изучим ремесло,
Чтоб нас до перевала вознесло,
А там снега дыханье сохранили,
От ворона петроглиф до ворон,
И хорошо, что ниже Ахерон,
Где кистепёро вязнущие в иле

Амфибии к теории утрат
Готовили учёный аппарат,
И бредили другими берегами,
Но снизу вверх не взять тройной тулуп -
Наверх идёт огонь и дым из труб,
Чтоб стать, в конечном счёте, облаками.-

И прежние дождём не пролились.
Остановись, мгновенье – или длись –
Сравнение всегда несёт убыток,
Не лучше и не хуже переплёт
Страницы, отправляемой в полёт,
И окиси, добавленной в напиток.

Но что нам до железистых цепей –
Не памяти, так прошлого испей,
Вернись живой душой к первоосновам –
От облака на веки ляжет лёд,
И рыба во все лёгкие клюёт,
И клинопись окажется уловом.

Ни речи, ни еды без языка,
Внизу всегда находится река,
И может быть безветренно, но выше –
То ветер над обрывом и обвал,
То чёрный бег звезду поцеловал,
И каменными прописями пишем.

II

Снести несправедливости укол,
Вскользь замечая – слишком мало яда –
Никто не спорит, и король был гол,
И рядом полуголые наяды –

Зачем смотреть, завидовать, хулить...
Зачем народ натужно веселить,
Ужель кругом ни повода для смеха? –
Не вдохновит в правительствах потеха? –

Строительстве? – филёрах и цветах? –
То кожи, то ошибок на местах? –
Церквах – единодушья? – многобожья? -
История, пропитанная ложью

Уж лучше бы была обнажена,
Как девушки в былые времена...

III

Спаси от страшных бед меня гусиным жиром,
Вне Рима - Рима нет, и вновь царят над миром,
Те голые холмы, но птицами храним он -
Так страшно не горит, что не отыщет Шлиман,
И мой ожог – внутри, и Рим внутри ожога,
Его календари, гусиная изжога,
И вечное перо – черкушки – потаскушки,
Тоскливые пруды, хвастливые лягушки,
Приливы и отлив, прилёты и отлёты,
И Рим несправедлив, и мы никак не готы –
Обобрана листва, затеплена лучина,
И холодно до дна, и до краёв пучина,
И рук не удержать, ни сомкнутых, ни сжатых,
Осинами дрожать, забритыми в солдаты...

IY

Разбавлено по–гречески вино,
Пью радужные пятна и разводы,
Направо подыхают огороды,
И в поле осыпается зерно,

Не век жесток – всего лишь суховей -
Дрожащая, как тварь, Фата - Моргана,
«Хотелось бы набраться до бровей,
Да в русскую рулетку, из нагана

Попробовать пороховую гарь » -
Уважить бы желанье офицера,
Но тут же начинает пономарь –
« греховно всё, что не объемлет вера» -

Два полюса, меж ними не барьер,
Но жизнь, не разделяющая сфер.

Y

У канцлера железная нога,
Без заусениц и края притёрты,
Он ею грозно топчет на врага
И гасит жар химической реторты,

Ещё – не любит ледяной песок
И мыло, победившее проказу,
В полоску надрывается носок
И обувь подбирается не сразу,

Солома набивается и ость
Растёт обратно, разрывая кость,
Но бережно не трогая железо,
Его боятся больше за металл,
Чем если бы пространством трепетал,
И скрип колена – Пиррова диеза.

()

Я не Титан – не падок на сирен,
Ни Тартар, и ни прочий долгий плен
На скепсис повлиять смогли едва ль -
Когда не раз ловили на живца,
Реальна лишь иллюзия творца,
Да азбуку читающий нагваль.

Его леса отбрасывали тень,
И веер расходящихся офень
Принадлежал другому рождеству,
И плакал полуброшенный койот,
Как преданный текилою пейот,
И девочки ложились на листву.

И женщины остались у ложбин,
Которыми укутало мужчин,
Не помню – что и как произошло,
Но никого чужих не полюбил,
Со звёздами обсыпанных стропил
Мои воспоминания сожгло.

И лепятся горами чердаки,
Чернеют у катрошки едоки,
Раблезианцы любят елдаками,
Зелёные танцуют рукава,
Ещё одна мелодия жива,
И дюны называются песками.

Поименуем древние моря –
Вон в том розовоперстая заря
Купала плод любви и вдохновенья,
А в этом Посейдоновых сирен
Упорно выводили из мурен,
Итог – непрекращаемое пенье.

Я не просил любимую молчать,
Она и есть – единая печать,
Что связывает мир и мой рассудок,
Иначе после пропасти веков
Легко забыть и то, кто ты таков,
И что титану тоже нужно чудо.

YI

С рассветом к нам приходят голоса,
Не как в курятник хитрая лиса,
Но и второй отдел не ночевал –
Как супесь и суглинок и сукровь,
И, сколько бы восходом ни голгофь,
Не каждый перекрёсток – перевал.

Затворник, достигая темноты,
Не слушает фуфло Феличиты,
Височной костью держит Бахиану,
Альтисты исповедуют тишизм,
Бомбисты проповедуют царизм,
Японцы доверяют только клану.

А ты иди по камушкам и сей,
Где Демосфен пройдёт, там фарисей
Возникнет, как исчадье эфиопа,
Египет – анфилада пирамид –
В Америке закончился лимит,
Алхимики – ученики Эзопа.

И допотопна тьма, как архетип,
Её не испугался Муаддиб,
И выбрал не творца себе – пророка,
И странствовал, как нищий скарабей,
Среди песочных хлябей и скорбей,
Подушного ущерба и оброка.

Кому ещё не спится? – Бальзамо! –
Но он не отражается в трюмо,
Дружище! – я тебя боготворю –
Ты выбрал жизнь, и вёл её, как мог,
Затем успел состряпать эпилог,
К утру преображаемый в зарю

Любовников, любовниц, авантюр! –
И голоса восстанут без купюр,
И мрачная расколется стезя,
На внутренний и внешний эпатаж,
Растянут до предела такелаж,
И засыпать по-прежнему нельзя.

( )

К рассвету с нами справится полынь,
В укорах перейдём на Шаолинь,
Лениво перекинемся коаном,
На каждой музе плащ или сапог,
Восходит над озимыми севок,
Генетика уходит к обезьянам.

От Рима остаётся капуцин,
Базилики ступенями терцин
Уходят в Атлантическую воду,
На мелководье запахи и грязь,
Барашками бессмысленная вязь,
И больше доверяешь антиподу,

Чем реплике – «всё будет хорошо!» -
На андрогинном нету «м» и «жо»,
Война миров – война промеж полами,
Возвышенное кажется земным,
Пророчество окажется двойным,
Монаду разрывает меж телами.

Дальнейшее – история любви. -
Какой ты плод в итоге ни сорви,
Он всё – таки окажется лимоном,
Я к кислому и горькому привык,
И потому так желчен мой язык,
Что сотворенье взято эталоном.

Что по душе рождённому в ночи? -
Кастальские и прочие ключи,
Живое, неживое, не живое –
Привычен переход, круговорот,
Которого лишился Астарот,
Мы потеряли более чем вдвое,

Раздвоившись – прошедшие века
Приводят к разделенью языка,
А не слиянью слова воедино,
Придумывают лики, ипостась,
На деву опираются, крестясь,
Всё более деля отца и сына.

YII

Придонные распались лепестки,
За лилию! – затворницу реки! –
За луковицы спящей орхидеи! –
То ядовит, то выгоден паслён,
Прекрасен близ ограды красный клён,
Но лилия, послушница идеи,

Смиренная монашенка, вдова,
Ткачиха, что напряла острова
Среди мертвящей Леты, мимолетно... -
При этом ни жива и ни мертва;
Снуёт, флуоресцируя, плотва,
В пространстве, где течение дискретно.

Не водяное мясо, но цветок,
Не ведающий запад и восток,
Порочный только нашим вожделеньем,
Ущербно ли? – Пользительно ли? – зло! –
К нам лилию течением снесло,
Но жидкости не пользуются треньем –

Уместнее сказать – обволокло,
Упрятало, как в жидкое стекло,
И в ночь, как в бесконечность, затянуло,
То дудочка, то лодочка вдали,
То камушек и травка на мели,
То лилии тигровая акула.

Где радуга – там чёрная вдова,
Вода, не покидающая рва,
Левиафан, распавшийся на пряди,
Что уцелело в капле и цветке,
Мерцает на коротком поводке,
И стрекозой на глиняной тетради

Оставит отпечаток, лепесток –
Не дудочка играет, но свисток
Подскажет отмель вместо маяка,
Запруда или заводь – бьют ключи,
Будь лилией, Офелия – молчи,
Будь лилией эпохи и века...

YIII
Сыну

Мы люди быта и сословий,
Трёх поколений кровных уз,
То – дочерей и их свекровей,
Сыновних неудачных уз. -

Блажен, кто выдумал разводы! –
О них готов слагать я оды,
Закуску к водке подавать
И непрерывно подливать. -

Сыны, достойные свободы,
Не могут жить под каблуком,
(не спорьте здесь со знатоком!),
Кто не согласен – антиподы!

Скорее – слабый женский пол –
Кому в хозяйстве нужен вол?

IX

Когда расходятся миры –
В них изменяется природа,
Прозрачен воздух до поры,
Сияют звёзды с небосвода,

Бежит вода, круговорот
Остался – каждому – по мере,
Но даже это не потери,
Страшнее бы наоборот –

Взрыв, ядовитая звезда,
Пятно отравленного газа,
Чума и прочая зараза,
Столкнувшиеся поезда...

Открыта рана в пустоту,
Там наша молодость в цвету.

X

Пора представиться Хироном,
До непоняток со стрелой,
Минут приятельства с Хароном,
И, кстати – где ты, ангел мой? –

Рыбачишь? – прячешься от солнца? –
Химичишь – то железо в стронций,
Стираешь надпись над плитой,
Где ступа с мёртвою водой

Зарыта вместе с целюллитом
Шагрени Марсия, вином,
И сохнет непробудным сном,
И духами витает свита…

Веду рассказ ученику,
Пока не колется в боку…

XI

Тонка озонового слоя
Преграда – тоньше облаков.
Давно без Дафниса спит Хлоя,
В тоске пустующий альков,

Но там, в разреженном эфире,
Звук пробуждается на лире,
Сатиры в дудочки гудят,
Не замечая лет и дат.

И Митридатом бредит море,
И Архимедовой опоре
Грозит забвение, потоп,
И мудро прячется циклоп…

Всё это дышит там, вверху,
А здесь – шпагат и боль в паху.

XII

Собака млеет от жары,
Завалинка в тенёчке,
Лениво кружат комары,
И то поодиночке,

Подвяли даже лопухи
И ноготки поникли,
И лужи каменно сухи,
Как хрипотца в артикле,

Скрипит колодезь, недвижим
Тяжёлый пласт воздушный,
Спит ворон равнодушный,
И выше медленно кружим -

Две птицы – коршун и мой взгляд,
Как незнакомец и Пилат.

XIII

Рассказывай о том, как жил,
Как заболели почки,
Как боль тянула жар из жил,
И ныла в уголочке,

О том, что научился ждать,
Не зная и не веря,
Почти бессмертному под стать,
Иль раненому зверю,

Жёг ненавистный календарь,
Смотрел на уходящих,
То переваливал январь,
То декабрём звал спящих,

А всё не спишь, куда спешить –
Рассказывай, как будешь жить…

XIY

Из страха делается то,
Что можно сотворить из страха –
Нелепой жизни решето,
Крыла крапивная рубаха,

Щелкунчика калёный нос,
Артериальных рек износ,
Империю и Ватерлоо,
И, спрятавшись, сквозь гул былого,

Придумать этику, мораль,
Век золотой, затем – багровый,
Сковать для разума оковы,
Придумать Круглый стол, Грааль…

Упрямо отвергая страх
Мы восстаём из праха в прах.

XY

Небрежен жест пренебреженья,
Мол – что до этих мелочей,
Мерцает лампа в сто свечей,
И пары мучают круженье,

Механистически скользят,
И вьются кудри восковые,
Как будто музыкою взят
Барьер, где пляшут неживые

И мы, сливаясь из теней,
Пора – меняемся местами,
Случайно прислоняясь к раме,
Длясь за границами огней,

Двоясь, дыханье обретём,
И ветер кружится с листом.

XYI

Остановись – в цвету ли, в цвете –
Вверху – утонешь в фиолете,
Внизу – на бабки попадёшь,
А то и сгинешь ни за грош…

А стоит ли стоять устало? –
Воспоминаний слишком мало
И для недвижимых кругов,
И для безжалостных веков,

И для картины – «Мир прекрасен!» -
Изнанка больше мы, чем смерть,
За ней невесело смотреть,
И, ограничив площадь басен,

Нести почётный караул,
Лавины уловляя гул…

XYII

Такая ночь – как будто всё украли –
Не только солнце, звёзды, но и тьму,
Бездомно в обезлюдевшем дому,
Как в маске на безумном карнавале –

Личины и чужие номера,
И связи, точно росчерки пера –
Мгновенны, неверны, сиюминутны…

Нет прелести за обликом личин,
И оставаться не сыскать причин,
И встречи обесцвечены и мутны,

И все желают всех и всех гнетут,
Пороки, вожделения цветут,
И кое – где просвечивает ужас,
Натоплено, и тлеет чёрный лёд,
И маска прирастает или льнёт,
Как вдовствующая на веках стужа.

И женщина бестужевкой на льду,
Как в проруби в семнадцатом году,
Как в прорези прицела пулемёта,
Летит вода комочками свинца,
И дом гниёт не с нижнего венца,
А по углам и около киота.

Кто нас покинул, с кем мы разошлись –
Все страхи беспорядочно сбылись,
Все образы материей заплыли,
Лукава память – призраки зовут,
Как будто сообщается сосуд,
И праха больше, чем в пространстве пыли.

И нежить возрождается из жён,
Как будто карнавал преображён
В отчаянье и самоистязанье,
Рассматривая резы и кресты,
Природа не выносит пустоты,
И снова возвращается за данью.

Мне негде взять искомое, оно
Отравлено, сдано, изменено,
И продано, и предано - не мною,
Зачем же ты приходишь в этот дом,
Где с памятью управившись с трудом,
Я не могу управиться с виною?

XYIII

Другая жизнь начнётся сентябрём,
Укусы комариные сотрём,
Ещё не время ледяным покровам,
В лесу грибы и палая листва,
Сучонка захудалая резва -
И нет покоя ёжикам и совам.

То белки стрёкот, то кедровки крик,
Пройдя тропой болотце напрямик,
К возвышенности выйдешь и речушке,
Там пиршество неистовых осин,
Там лоси, после кочек и трясин,
Весной с коры срывают завитушки.

Я житель города, и в городе умру –
Дыхание остынет поутру,
И лёгкой не замечу перемены,
Всё продолжая мыслями витать
Среди дерев, и осень созидать
Под любящими взглядами Камены.

Мы оба с ней хранители, даймон
Един для пары – любит, охламон,
Запутывать, отсюда возродилось
Искусство, приумножился талант,
Прекрасным загорелся дилетант,
И на поля снегов упала милость.

Когда – нибудь, где всё завершено,
Я обращу амброзию в вино
Для нас двоих, вино воспоминаний,
Ты будешь холодна и горяча,
Сверхновая вселенной и свеча,
И прочих не останется желаний.

И мы начнём не новую игру,
Но ту, что завершили поутру –
Продолжим, для чего её терять?
То птичьи, то ребячьи голоса,
То тает ледяная полоса,
То крепнет до возможности сиять…

XIX

Кто думает о нас сейчас? –
Поверь, мне это неизвестно,
Загадывать неинтересно –
Обманываться – в самый раз...

За горизонтами познаний –
Задор соломенной вдовы,
Крупье натруженные длани
И канифоль для тетивы.

Мне так же чужда перспектива,
Как богомолу ближний бой
И рэп – архангелу с трубой,
Не изменяться – некрасиво,

Когда иных не узнаю,
Должно быть – встретимся в раю...

XX

Мы начали издалека –
Сначала шарик раскалённый,
Затем большие облака
И океан незаселённый,

Повсюду тропики, луга,
Медлительнейшие века,
Безбрежных топей мелководье,
Сплошных хвощей простонародье,

Затем – вершины до небес
И тектонические сдвиги,
Распады атома, интриги,
И снова лёд, и снова лес.

То вакуум, то всплеск ядра,
Как эманации добра...

XXI

Как поживает Ваша Вена? -
Моя из музыки и пены
Морской и каменной – воздушна,
Подчас Европе непослушна,

Традиционна, старомодна -
То Голем – музыка народна,
То Шуберт, Штраус или Глюк -
И вальс, и музыка разлук...

Но Ваш сон разума – что лавка
Старьёвщика, где прожил Кафка,
Другой родился австрияк,
Где без империи – никак,

Но разлагаются портьеры,
И нет ни музыки, ни веры...

XXII

Сегодня солнечно и зябко,
И вербы пыжится охапка,
И неба глохнет полынья,
И, что галерников скамья,

Чернеет лёд в оправе пруда,
Катится яблоко звезды,
И, словно в воду череды –
Оранжевый добавлен всюду,

И пахнет свежестью и прелью,
И ловишь нотку акварелью,
Что крокодилову слезу,
У храбрецов дыра в тазу,

И глина липнет, тянет слякоть,
Достать чернил и ими плакать...

XXIII

Всё вверх воздушными путями,
Взгляд пристальней и холодней,
Давай расстанемся гостями,
Не различающими дней,

Не расточающими влагу,
Смотри на золото и драгу,
Песком скребущую по дну,
Готовься к сумраку и сну.

Бледнеет сеть пересечений,
Соединительная ткань,
Уже приказано – табань,
И я разносчиком – офеней

Торгую воздухом вершин,
Коль не с овчинку, так с аршин...

XXIY

Люблю весёлые картинки –
Возню щенят на фотоснимке,
Вальсок стеснительных старух,
Горящий тополиный пух –

Невинный лёгкий детский порох,
То зависающий на шторах,
То устилавший палисад...
Когда бы жизнь вернуть назад –

Одно из тех, что помню – дворик,
На нём слоями вьётся пух
И музыки горчайший дух –
Как будто встретился мне Йорик,

Но Леты выпито вино,
И вспыхнул пух давным – давно...

XXY

За паузой и занавесом ход,
Как шпалы, что попали в креозот,
И дольше сохраняются, чем яды,
Лежим открыто, раз уж не гниём,
Не дышим беспорядочно, не пьём –
Разумные личинки шелкопряда.

Разумен внешний и подкожный слой,
Безумно то, что глубже, под корой,
Безмысленно ядро, спешит в горячку,
И, как вдова турецкого посла,
Фортуна репутацию спасла,
И летаргия выродилась в спячку.

Для сусликов распаханная степь,
Что гладь морская, гнилостная крепь,
Не высвистишь ни денежку, ни птичку,
Пространство обезличено до дыр,
И, если в нём угадываю тир,
То как мишень – косить вошло в привычку.

За стольный город – дарлинг или бург! –
Любой крестьянин в поле – демиург,
За лемехом стирающий былое,
Не хочешь шпалой – соляным столбом,
Балдой с огромным толоконным лбом,
Крестьянином с межпаховой килою.

Где для статиста выделен курсив?
Немолод, в фас и профиль некрасив,
Внимателен и опекает приму,
В душе солдат, в дому гомеопат,
Лелеет самогонный аппарат
И сочиняет «Городу и Риму»,

Мечтая, что прочтут... – как завещал,
Архаика евклидовых «начал»
Им выверена заново – до метра,
Вручную сцена разоружена,
И прима – режиссёрова жена –
Без грима – увядающее ретро.

Не хочешь быть столбом – останься злом,
Перевяжи, как галстук, волнолом,
Ни декораций без морского пляжа,
Смеркается, ждут ангелы волны,
И мы безумны больше, чем больны,
И дни блаженны оттепелью блажи...

XXYI
О.М.
«Покуда с нищенкой – подругой...»

Хор – это дело наживное,
Была бы брага и кураж,
Да чёрный ворон за стеною,
Как полуночный антураж,

В последний раз колоратура,
А там подвал и пуля - дура,
И ты не вейся надо мной,
Покуда с нищенкой – женой...

Холмы вершинами сомкнуты,
Что голоса на высоте,
Какое пенье на кресте? –
И муза с чашею цикуты...

И бред мучительно высок,
Как паруса наискосок...

XXYII

И день в цвету, и розы на асфальте,
( как лики техногенные на смальте),
И новости небесной черноты,
И вакуум грозится в альвеолы,
И воздуха несмелые уколы
Как мальчики кровавые густы.

Свистящий звук похож на хворостину,
Палёную используя резину,
Ускоримся и подведём итог –
Не выдержал иприт воздушный шарик,
От выпечки – за плинтусом сухарик,
От выдумки акриловой – каток.

На плоскости не так видны провалы,
И чаще спрятан мир под одеялом,
Чем выставлен на ярмарку невест,
Работа прирастает энтропией,
Рахили оборачиваться Лией,
А мне – искать подснежники окрест.

И флюгеру - распластаться в порыве –
Он вместо флага в выморочной гриве,
И жестью пустотелой, что Эол,
Способен петь почти что по советски,
Как русский хор - оранжево и детски,
И выдержать любовный произвол.

Терпение снисходит во смиренье,
Для Гамбурга оставлены боренья,
Для прочего вибрирует челнок -
Мы пишем, что не думаем, но надо,
Спокойней – фотография, ограда,
Терновый или лавровый венок.

И вечера черно благоуханье,
Что горлицы утробное коханье,
Свидание нежданное одно,
И грезятся соцветия черёмух,
Преображенье улиц незнакомых,
Испачканное кровью полотно.

XXYIII

Перекрёстки наши заросли травой,
Небеса сияют вешней синевой,
С почерневших веток отошла кора,
Как светло, как давно – вчера...

У улитки домик, любопытный взгляд,
Но всего труднее посмотреть назад,
Возвратиться некуда, неузнаваем путь,
Посмотри, а потом – забудь.

Забываю, только не могу забыть,
Этих вешних вод тебя прошу испить,
Так высок и ясен, долог небосвод,
Зелен луг, тёмен пруд – исход.

На траве забвенья расцветут цветы,
Обовьют деревья, оплетут кусты,
Убежит тропинка в безнадежный май,
Далеко, сохрани, поймай.

XXIX

Соль выступает на рыбе, как
Солнце на сланцах – влёт,
Таксидермист попадёт впросак,
Пробуя переплёт –

Рыба то больше – когда в воде,
То иссыхает до
Твёрдой поверхности, камня, где
Соль – это конь в пальто,

Что нам останется после льдов,
После другой зимы? –
Третий распас на игре в «ростов»? –
Рыба, а не холмы,

Радугой вставший левиафан,
Каменных углей слой,
Моря невыпитого сафьян,
Ангелы под иглой.

Мы – как солёные письмена,
Щёлочь, не кислота,
Рыбой немеющей целина,
Гаснущая черта.

XXX

Я назову себя зелёным шумом –
И белым голос бога назову,
Как будто пахнет ворванью по трюмам,
И только кровью пахнет наяву.

И жизнь нежна, черна и небрезглива,
И чавкает, давясь, нетерпеливо,
Живое обращая неживым,
Уставившись подобием кривым,

И я не знаю, что с ней происходит –
Что быть могло любовью, станет – боль,
От голоса откалывая - голь,
Ищу неразличимое в природе –

Среди ущелий мечущийся звук,
Зелёный шум бессмертья и разлук.

XXXI

Законно ли правительство в изгнанье? –
Куда уводит нас воспоминанье? –
Где птицами хранимая земля,
Блаженные полынные поля...

Где горькие беседы о величье,
Наскоки и пророчества то птичьи,
То книжные – премудрости полны,
Где детские запутанные сны? –

Где нежности невыразимой выдох,
Зов плоти и мечта о Гесперидах,
Неверие в забвенье и итог,
Непрочные основа и уток? –

На ткани пусто - ни долин, ни гор,
Где острова – зияющий простор.

XXXII

На песни ли расходовать слова,
Иль серебрить пространство Бахианой –
Пусть олово пойдёт на острова,
Расплавится добычею желанной,

Изменит цвет песка, речного дна,
И синева над берегом бледна,
И глубина измерена лишь звуком,
Куда летит стрела, что будет с луком –

Язык исчерпан, отклик искажён,
Сливаются сопрано и дыханье,
Вмещается в их взлёты мирозданье,
Паденьями Рагнарёк отражён,

И сердце – капля оловянной лжи,
Расходует себя на миражи.

XXXIII

Невольный лекции публичной
Свидетель – быстро заскучал,
Там собрался народ приличный,
И голос медленно журчал,

Но так умеренно, солидно! -
Я задремал – и было стыдно,
Что вдруг случайно захраплю? –
Не то, что лекций не люблю -

В публичности не вижу толку,
Но, коли выбор – класть на полку
Прибор с зубами – сам пойду
Читать народу «Во саду...»

Проснулся в страхе – не пора ль? –
Вот вам и совесть и мораль.

XXXIY

А мой двойник – рубаха парень,
И под хмельком слегка вульгарен,
Кумир для восхищённых дам,
Внимательных к его трудам...

Найдёт ответ к любым вопросам,
Костлявую с косой и с носом
Оставит, реку перейдёт,
Вернётся, спутает и тот

И этот берег – обмелела! –
Найдёт любовь... – не в этом дело,
Мы непохожи на разрыв –
Где он – живой, там я – не жив,

Не маятник – развилка, смог,
Один другому – эпилог.

XXXY

Сообщество сейсмических толчков,
Лирических, вакхических развалин,
То серых, то рыдающих волчков,
Заброшенных в тридцатые читален,

Картин, изображающих волну,
Поэм, напоминающих зурну,
И панорам с героями – Толстыми,
Любимыми крестьянами простыми...

Любителями басен и баллад,
Где зелен перезрелый шоколад,
Хотя ему ещё чуть – чуть за тридцать,
И ожидает в цитрусовой Ницце

Не средиземный бог, но вход в Тартар,
И бабочки, и пчёлки, и нектар...

XXXYI

Как прошлое – курган из черепов,
И в бездну тянет страшную вершину,
Так будущее больше из столбов
И поперечин, прячет сердцевину,

Но мёд пространства истекает вон,
Пока из домовины пустотелой
Не отзовётся эхо или звон,
И черепа, увитые омелой,

Попятятся, как призрак – волколак,
И обернутся каждый – человеком,
И, со своим не разобравшись веком,
В чужих ищу подсказку или знак.

Но что мне в жизни и чужой любви? –
Узнай себя и бога не гневи.

XXXYII

Безумен мир, и я – его двойник,
Потлив, одышлив, сладострастен, жаден,
Не помнится – кто ранее возник,
Кто порождён одной из древних гадин –

Ехидной? – гидрой? – музою из муз? –
Волшебницей, чьё пенье матерьяльно,
Кровавое веселье идеально,
У всякой смерти превосходный вкус…

Кому при жизни нечего сказать,
Тот ищет вдохновения у бездны,
И век, и веки – каменны, железны,
И звёзды начинают замерзать.

Лишь ты поёшь в ночи, метеорит,
А больше с ней никто не говорит.

XXXYIII

На нас сюжеты кончились, бегут
В простор империй дрожки удалые,
Их Церберы и гады стерегут,
Бубенчики позвякивают злые,

И пишет незатейливый хронист –
«Россия – дух, а мир – антагонист,
Скудеющее царство чистогана…»
Ему и не привидится, что рано

Делить идеей агнцев и козлищ,
И снова всё перемешает фатум,
И новый век подавится обратом -
Идеалист в конечном счёте нищ –

Он всем пожертвовал во имя пустоты.
Сюжеты очевидны и просты.

XXXIX

Пал занавес – и сцена тяжелей,
И осень всё плотней ложится наземь,
Что палый лист, горит звезда полей,
Пока не опадает лёгким газом,

Сырая, неподъёмная земля,
Сияний полустёртая петля,
Бесстыдство опрокинувшейся плоти,
И судороги влаги на излёте…

Не изменить расписанных длиннот,
Шум пауз интонирован порывом,
И в севера дыханье терпеливом -
Неумолимый бесконечный гнёт.

Осталось жить и думать – мир остыл,
И мельница застыла без ветрил.

XL

Угль

Уроки каменного плена
Подчас исправлены огнём,
Века безжизненна Селена,
И, если холодно уснём,

То станем медленны и чёрствы,
Встречать Геенны зев развёрстый
Беззвучно, или чуть дыша,
Так мать, оплакав малыша,

Не защищается от гнева -
Божествен он, иль – произвол,
Любой огонь и есть – обол,
Бесплодию не ждать посева,

Селене – вспышки иль дыры -
Осталось эти звать дары.

XLI

Я темник грозного нойона,
Он белый войлок воевал,
И принял дар мой благосклонно –
Рог, что к богам вздымал нарвал.

Теперь он с ним, как талисманом –
В бою прикладывает к ранам,
Щедро на деве возлежит,
Но чаще взгляд его бежит

От наслаждений и от славы
Туда, где в вышние державы
Владетель рога воссиял,
Он скучен, тёмен стал и вял…

Волшебный дар всегда двулик,
А войлоку – зачем старик?

XLII

Венозная, усталая река,
Мелеющая, с полуостровами,
Гниющей сердцевиной тростника,
И дельтой, сыто рыкающей львами,

Чуть дальше рукоплещет океан,
Миражем златоблещущий Буян,
И близко летаргия крокодила…
В металле литографий дельта Нила

Зеленовата и полна гребцов,
Какие – то каноэ и долблёнки,
И сонному мерещатся ребёнку
То пирамиды с шествием жрецов,

То мумии, то тропики с цеце –
Пустыня скорлупою на яйце.

XLIII

Храни хрусталь запечатленный,
Там дом с единственной колонной
Полузаросшего крыльца,
Там тучи, точно из свинца,

Несут в долину дней суровость,
Нависла тяжкая лиловость
И нет утишья наверху,
Но ниже нашу чепуху

Чуть тронет ветер безмятежно,
И липы в старом парке нежно
Цветут, грядущего не зря,
Вечерней – ранняя заря

Не ровня – не щадит огней,
Но долгий день всегда за ней.

XLIY

Кукушка слишком педантична,
Не может вовремя солгать,
Такая мелочность публична,
Её бы розгами стегать, -

Да то не к спеху, то не к месту -
Ведёшь ли по лесу невесту,
Стоишь ли, юностью богат,
Садишься в лужу на шпагат –

Всё кажется – она другому
Пророчит, жизнь откуковав,
И ты, как маленький зуав,
Отравленный тоской по дому,

Не слушаешь её ку-ку,
И глохнешь, лёжа на боку.

XLY

Равняться на величье тучам,
Утяжелять его покров -
В порыве ёжится могучем
Свинцовый всадник – Град Петров,

Ждёт волхованье наводнений,
Теряет лики вдохновений,
Распутничает, заболев,
И лечится, утишив гнев.

Он полон славы запоздалой,
Несметных призраков, теней,
Чьи отпечатки всё длинней,
И превращаются в каналы.

Багровый мрак, державный свет –
И судьбы – росчерком комет.

XLYI
«Бог Нахтигаль, меня ещё вербуют
для новых чум…»
О.М.

Бог Нахтигаль – прошу пощады,
Не изливай на нас любви,
Душе избыточны рулады,
Как, Янус, губы ни криви –

А длится голая разлука,
Твоя ирония – наука
От одиночества больным,
И льётся голосом хмельным

То незатейливое счастье,
То бесконечный свист и щёлк,
А я и есть тот самый волк,
Что не приемлет всякой власти.

Мой бунт – огнём души кровав,
Не говори, что я не прав.

XLYII

Мне вечера куриной слепотою
Напоминают поиски теней,
Размыто всё, лишь свет в дому чертою,
И яблоня, но темнота за ней

Растёт и имитирует дыханье,
И бабочку – как чёрный махаон,
Бесшумный рой кружит со всех сторон,
От зренья остаётся трепыханье,

Закрой глаза – и пятна упорхнут,
Но внутреннее зрение жестоко,
Невнятное рисует волей рока,
Проявленной на несколько минут.

И призраки, как влажные следы -
Последствия куриной слепоты.

XLYIII

Сомкнулись тропы у болота,
Как дни, сочтённые до Лота,
Как лебединые крыла,
И Парка пенье заспала –

Ничто не тронет вод стоячих,
Болотных окон – глаз незрячих –
Не распадётся пелена,
Здесь мир торфяника и сна,

И жизнь изломана паденьем,
Ей не подняться щучьим пеньем,
И мыштью не обвить ствола,
Былая музыка – зола

И хвощ, и дождь и можжевельник,
И чёрный от пожара ельник...

XLIX

Ни стен еловых, ни тумана –
Кустарниковая мезга,
Провал божественного плана,
Хитиновая мелюзга,

Тля, уховёртка, Мелюзина,
Во мхи одетая трясина,
Что чрево рыбы – темнота,
И плот поклонников кита,

Сплавляющихся в Ледовитый,
Счастливых половодьем рек,
Не узнающих ближний брег,
И к дальнему душой без свиты

Причаливших искать ночлег –
А там костёр, и в нём – Ковчег.

L

Нет, не скворец – безумный соловей,
Что Лейной заливался для Меджнуна,
Любовью нас насытил до бровей,
И времена, накатываясь Дюной,

Исходят в крик и скрежеты песка,
И трещина межмирная узка,
И, ежели случайно провалиться,
Не зеркала достигнешь, но огня,
Ни ночи не останется, ни дня,
И змейка, тугоухая певица,

Блеснёт у горла тусклым серебром,
Расплачется, как олово, на капли,
Повиснет над планетою ребром,
Каллиграфом дотронувшись до цапли.