Тезей часть четвёртая

ТЕЗЕЙ
Часть четвёртая

I

Кому цифирь легла на душу
Удерживающим клеймом,
Кто даром милочку – кликушу
Не пригласит в приличный дом,

Что грязь на чистые циновки,
Приникли тени к шалашовке,
И не отмыть её пути,
На цифре три меня прости -

Невелики удача, случай,
Бог любит шутки повторять,
Излишня даже цифра пять,
И в круговерти неминучей

То лилия в гербе, то дрок
И чёрствый счастия пирог.

II

Иллюминация, менада,
Что тирсом выбивает мёд,
Как музыкальная тирада,
Достойная высоких нот,

Смотри, случайный наблюдатель,
Каких высот достиг создатель,
Свободу деве даровав;
Когда она, отпировав,

Припомнит свой очаг и ложе,
Придёт пристыжена, тиха -
Сними с неё чуть – чуть греха,
И будь побезрассудней тоже –

До звуков, до потери слов,
Ниспровержения основ!

III

«Бремя белого человека»

Высокомерна ли лиана? –
Зачем свисает свысока?
Хочу в тропические страны,
Дремать на сетке гамака,

Прогулку с тростью или стэком,
С колониальным встречу веком
Бомбейским джентльменом в очках,
Бокс на пари на кулачках,

И птичий гомон, рык звериный,
Век безмятежный, длинный, длинный,
Лианою меж орхидей,
С наивной верою в людей...

И попугаями на ветках,
Парламентариями в клетках.

IY

Рассольчику бы для Гекубы,
Пластификата для Гекаты,
Быки раскатывали губы,
Но, Минотаврами рогаты,

Рассеивались волноломом,
Иль Белоснежкою за гномом
Гнались, роняя пену в пену,
Кассандрой оглашая цену,

Везде законы сохраненья,
Прекрасен перечень планет,
Но Фаэтона с нами нет,
И позади его паденье,

Но вот – ещё метеорит,
Пустое место не болит.

Y

На век не хватит нам красавиц,
Зачем красавицам века? –
Мой друг, поэт, большой сквернавец,
Греша всерьёз и не слегка,

Так говорил – пойдёт любая –
Худая, полная, рябая –
Была бы хороша душа! –
А остальное не спеша

Распробуем под стать гурманам,
Почаще закрывай глаза,
На ощупь дева, что лоза,
Дыханье отдаёт тимьяном,

Иль бергамотом, или хной,
Коль спишь с покрашенной женой.

YI

Листая старые страницы,
Сентиментальностью грешу -
Как романтической девице
В альбом банальности пишу,

Я Вас, а Вы, увы, всё в прошлом,
Но надо думать о хорошем,
О тех же яблонях в цвету,
Как гаснут искры на лету,

Как лик меняется... темнея,
И что бездумное чело
Давно морщинами пошло,
Как гнёздами ворон - аллея.

Не правда ли – мы так добры
К закату жизненной поры.

YII

На небе – козни великаньи,
Разверзлись хляби, льёт и льёт,
Как будто там – пора восстанья,
И повреждён водопровод,

А вместо почты с телефоном
Гибрид алхимии с озоном,
И тяжкий вязкий бег свинца,
Здесь невесомый, как пыльца,

Но облепляющий, давящий,
Сухой песчинки не сыщу,
И тихо, нехотя ропщу,
Поскольку вот он – настоящий,

А не придуманный потоп –
И некуда поставить стоп.

YIII

Давись акридами и мёдом –
Я позавидую тебе,
В пустыне славно быть рапсодом,
Играть на арфе и трубе,

Слух услаждая львам и змеям,
А что в столице мы имеем? –
Толпу, что жаждет новых форм,
И нет акридов на прокорм.

Вертись волчком, крутись, как белка,
Мечись меж небом и землёй,
Крой музыкой и падай мглой,
А всё и суетно и мелко.

В безвременье приходят львы,
И это – выкуп головы.

IX

Горизонтальны наши позы,
И помощь оси ординат
Нужна лишь для метаморфозы –
Как в Цицерона Цинниннат

У римлян в говорливых пьесах,
И мы пристрастны в интересах,
Когда трактуем всё подряд,
Любя сатиров и дриад,

Длясь в Средиземноморье,
На мелководье, в царство луж,
Где высокоучёный муж
Гекзаметрами плоскогорье

Восславил, длинный ровный слог,
Косноязычен монолог.

(0)

За взглядом угол и обломки,
Из каждой рытвины пыльца
И хищный усик камнеломки,
Вверху – созвездие Стрельца,

А сбоку ветошью полярной,
Как панорамою бездарной,
То лес кривится, то пустырь,
И ты худое замастырь,

И папиросною бумагой
Порви февраль за очагом,
И - за угол, бегом – бегом,
За грязной, ноздреватой влагой,

Ценою жизни догони,
Не приближаются огни.

X

Нет оригами – есть коллажи,
Как мёртвых бабочек овал,
Почти провалы, те пропажи,
Что не унёс девятый вал

Воспоминаний вместе с нами,
Не трещинами, но углами
Красна дорога и изба...
Потом положат в короба

И погребут, как в катакомбы,
И мёртвых вод небесный свод
Расплющится, как пищевод,
Отравит каменные пломбы

И разогнавшись, упадёт,
Среди искусственных высот.

XI

Давай попробуем в пятнашки? –
Из леопардовых имён,
Так появляются двойняшки,
Так светом воздух заклеймён,

Как листьями вода в протоке,
Как дни, что были так жестоки,
Что разом минули, прошли,
Как голубые сны земли,

Ты спрятался – и невидимка,
Коснулся света – тенью стал,
А если встретится кристалл,
То возникает паутинка –

Чередование лучей,
Огонь и воздух и ручей...

XII

Луна – соцветие бемолей,
Неумолкающий минор,
Пустынная дорога в поле,
За ней – разрушенный манор,

Тоска, усталость, замедленье –
Остатки светопреставленья,
Большой заигранный набор,
И всё же... – высится собор

Из серебра, дарит сиянье,
И нужен спутник, навсегда,
Неугасимая звезда
И гаснущее расстоянье.

Бемоли ближе прочих нот,
Но кто те звуки разберёт?

XIII

Певец восторга и печали,
Иных несыгранных страстей –
Ты столько написал про дали,
Что впору ожидать гостей

Из безнадежного далёка,
Быть не услышанным – жестоко,
Чем старше – больше бы сказать,
Связать пути и развязать

Узлы, ненужное распутать
И драгоценное сберечь –
Мы понадеялись на речь,
А между тем она – цикута,

Стирающая голоса,
Закатных красок полоса.

XIY

Скажу – не верь иллюминатам,
Они боятся пустоты
И то изобретают атом,
То прячут с истиной листы

Среди бесчисленных фантазий,
Самозабвенья, эвтаназий,
Религий, критского письма,
И перекручена тесьма

По Мебиусу, нет опоры,
Испепеляющи огни,
И мы окажемся одни,
Одни убежища и норы.

Я сам чурался пустоты –
Но всюду милые черты.

XY

Мой берег клонится и тонет,
Не остановится потоп,
Его никто не проворонит,
Вода, не оставляя троп,

Вернётся, расходясь кругами,
Нет места ни горе, ни яме,
Сокроются материки,
Просторы, обликом дики,

Теряют свет, примет не зная,
Над ними – сонмы облаков,
Безмолвный сумрачный покров,
Да молний судорога злая

Рисует новый зодиак –
Как отпечатки льдов и влаг.

XYI

Я варвар северного края,
Необразованный дикарь,
Чужими тайнами играю,
Как вероятностями встарь,

Не мне сиянье на пол неба,
Протуберанец, звездопад –
Я сам и жертвенник и треба
И возрождение монад,

И сны, безумные, как зимы,
Надежды безнадежных дел,
И озаренье, как прострел,
Что мы хранимы и любимы

Друг другом, но не узнаём
Ни отчий край, ни звёзд проём.

XYII

Прочь, фельетонная эпоха,
И с ней война передовиц -
Твои огни не стоят вздоха,
Как бриллианты светских львиц,

Как скороспелые романы
Киноактёров, или страны,
Куда и я не попаду,
Как жизнь, что блещет на виду,

Латая дыры за кулисой,
Не Фигаро – корреспондент,
То резидент, то президент –
Полцарства за любовь с актрисой! –

Там позолота отошла,
Остались улица и мгла.

XYIII

Театром кукол не заменишь,
У каждого своя волшба,
Из детства их никак не денешь,
Из капель Чехова – раба

Не выдавишь, они чужие,
А мы всё ищемся, в них вши и
Чахотка, жидкая дрянца,
Что прёт с церковного винца,

Но это - позже и циничней,
И – беспощадней, не жалей,
Что вместо липовых аллей
Ты поражён моралью птичьей –

Лететь и гадить на подзол,
А куклы – меньшее из зол.

(-)

Займи меня затишьем или бурей –
Всё – ожиданье, всё – круговорот,
Не придавай значение фигуре,
Не ищущей ни камешки, ни брод,

За вековыми каплями – рассада,
И, как в стихах у Дона - Аминадо,
Везде огонь, безумная вражда,
Язычество, слепая ворожба,

И в самой глубине – оцепененье,
Ни криками, ни сном не излечить,
Каракку по увалам волочить,
И в глуби вод угадывая тленье,

Искать другой – совсем другой! – увал,
Где отдышался б и зазимовал.

XIX

Дождями мелочно гордиться,
Но осенью – поди найди,
Что более на герб сгодится,
Чем беспробудные дожди,

Чем черни пахотные комья,
Чем золото заката гномье
Среди клубящихся дымов
И оплывающих холмов.

Любое облако есть благо,
И проплывает наверху,
Пока склоняет ко греху
Меня покаяться бумага –

Вода не выдаст, бог не съест,
И мы откроем палимсест.

XX

Ирония любую пьесу
Окрасит в резкие тона –
Трагедию утянет к бесу,
Подымет оперу со дна,

Подарит довод адвокату,
Сурку переиначит дату,
И пар возвысит до судьбы,
(на передок и мы слабы).

Мой бог не понимает шуток
Над ним, (обидчив и смущён),
Но не злопамятен, и жён
Дарит нам – скрасить промежуток

Меж днём и ночью – перед сном,
Все наши шутки – о земном.

XXI

Солёных бубликов вязанки
И маковые куличи,
В сарай отставленные санки,
Что звон бубенчиков в ночи –

На склоне памяти, в запасе,
Как будто детство приукрасит
Дней побежалую труху,
И бублик, тот, что наверху,

Был предназначен мне в подарок,
Смешно, но беден праздник тот,
И состоял из пары нот,
И только утром мира ярок,

А больше нечем и ничем,
К иным дарам я глух и нем.

XXII

Репертуар провинциальный
Столичных не затмит премьер,
Не спрячет нищий привокзальный
Своих замашек и манер,

В наш век внезапно богатея,
Земля, вскормившая Антея,
Ему ума не придаёт –
Чудесный Мышкин – идиот

Нелеп для жителя столицы,
Прекраснодушно устарел,
И надоедлив, что прострел,
Где деньги, будуар девицы? –

Борьба идей – запрошлый век,
Провинциален даже снег.

XXIII

Подсолнух ловит бег светила,
Не опуская головы,
Иные всходы ночь взрастила,
Чьи тени пряны и кривы,

Дышу недвижимым дурманом,
Там тьма вторым и третьим планом,
И луг подлунный, заливной,
Идёт, как зеркало – волной,

Затем мельчает одичанье,
Уходят чернь и глубина,
И отпечатками полна
Земля, окончилось свиданье.

Стоит подсолнух, одинок,
Как приготовленный венок.

XXIY

Исследуя пути растений,
Я нахожу их след везде –
Вплетенными моей Елене,
Подковой пряной на гвозде,

В альбоме около признаний,
Среди чужих воспоминаний,
Очарований прежних дней,
В хвостах пасущихся коней...

И то шиповник, то – репейник,
А всё – бессмертник и полынь,
Горит души моей цилинь,
Разворошили муравейник,

И то соломинка, то тёрн,
Неловкое пряденье норн.

XXY

Несобираемы осколки,
Их больше целого, поверь,
Лежало зеркальце на полке,
Как перевёрнутая дверь,

Теперь смотри на пыль сухую –
Я только памяти взыскую,
Но кажется слепым пятно,
Сокрыто то, что суждено,

А то, что изначально было,
Рассыпалось на пустяки,
Собрать – труды невелики,
Но то – нелепо, то – немило,

А остального не вернуть,
И над осколком не уснуть.

XXYI

Кому дарованное свыше? –
Не вижу очереди, мсье –
Зачем орлы и совы мыши,
И узнику десятки лье

Недостижимых ванн воздушных? –
Мчит век среди реалий скушных,
То дров, то газовых печей,
Изобретений и речей

Обыкновенных, приземлённых,
Плывут воздушные шары,
И в нас сдуваются миры,
Как обещания влюблённых,

Как музыка, уже без нот,
Летящий в бездну эхолот.

XXYII

Я за архаику любую
Всю вашу искренность отдам,
Не то старик икнёт в гробу и -
Живой химерой Нотр – Дам

Вернётся в русскую словесность,
(а что? – приятнейшая местность!)
И актуальные стихи
Предстанут как и есть – плохи,

А гонор молодых и старых –
Ослиных принципов замах,
Смешенье низкое в умах,
Язык, что князи при татарах –

Всё вытерпит, возьмёт и съест,
Хоть вот те Род, хоть вот те крест!

XXYIII

Зелёных лиственных метелей,
Порывов ливня в дерева,
И влагу – всё вобрать успели
Мы на картины и в слова,

Но жизнь распахивалась шире,
Струилась звёздами в эфире,
Дышала пропастью и мхом,
Летела к небу лопухом

И одуванчиком, и смехом,
И лес менялся, рос и гас,
И завершался, как рассказ,
Как затухающее эхо.

Так разливается поток
Глубоким озером у ног.

XXIX

Как хлопотно сидеть под пальмой
И ждать кокосовый разлив –
Есть нега в лености летальной,
Но я слегка нетерпелив,

И ум мой закипит быстрее,
Чем я с кокосов раздобрею,
Войду в Обломова халат,
Не покидая сих пенат.

Мой север дразнит холодами,
Коротким летом – мошкара,
Шумит кедровая гора,
И ёлки стройными рядами...

А если хочешь молока –
То попроси у пастуха.

XXX

Люблю Летейскую водицу -
Гипотетически люблю,
Она поможет исцелиться
И мудрецу и королю,

И лезу к ней с любого бока,
Но однобока лежебока,
Скольжу по кромке кровестока,
И хлебным мякишем кормлю
То рыб, то всяческую тлю.

Светла ли влага, что курится? –
Что в ней от памяти моей? –
Не слышен ночью соловей,
Случись удачливей, сестрица –

Запомни – полюби огонь,
А воды памяти не тронь.

XXXI

Кто помнит гордость Саладина,
Его достоинство и честь? –
В песке не спрячется ундина,
В касыдах процветает лесть,

Но каждый бейт о падишахе –
Рассказ пророка об Аллахе,
О восхищении врагов,
Как реализм без берегов.

Он был один – других не надо,
Удобрят землю плоть и прах,
И переплётом в серебрах
Рассказ о рыцаре из сада

Безгрешного, теперь он дик,
Как прочий мыслящий тростник.

XXXII

Не леопард, но снежный барс,
Не потревоженный обвалом,
Навис горой, как бледный Марс
Над шелестящим покрывалом.

И смотрят алые зрачки
На перепутья, тупички,
Дорог изломанные рёбра,
И грозен взгляд его недобрый…

А там – движения хаос,
Слепая плоскость полустёрта,
И, как разбитая реторта,
Среди уснувших душ – даос.

И он не зрит ни верх, ни низ,
И гнев богов – пустой каприз.

XXXIII

Сентиментальности не чужды
Палач, тиран, пророк, поэт,
Близки им чаянья и нужды
Народа и господен свет,

Одно мерило – справедливость,
Враги – то скука, то сонливость,
Неблагодарная толпа,
Мощь триумфального столпа –

Всегда немного маловата.
Недооценены дела,
А как спалишь себя дотла,
И на столпе возникнет дата –

Припомнят и добро и зло.
Рябое, в крапинах, чело.

XXXIY

Дыши на патину, на злато,
На молоко, на серебро,
У нищего – ума палата,
Не разворовано добро,

Спит, не востребовано богом,
И мыслит чётко и о многом,
И, в жизнь не вмешиваясь ждёт,
Что чудо не произойдёт,

Его энзе не пригодится,
Не надо применять рычаг,
И человеку хватит благ,
Чтоб умереть и вновь родиться.

Я этого лишён ума,
И на меня дохнула тьма.

XXXY

Неиссякающая ночь
Кристаллом холода застыла,
Горят иных миров светила,
И можно воду истолочь

На кружево хрустальных граней,
На жар чужих воспоминаний,
Голодных духов трескотню,
С огнепоклонничеством дню.

Согласие стихий случайно
И ностальгически хрустит,
Как скорлупа птенца Ногайны,
Как ледяной метеорит,

Как речь у кратера на склоне,
Как звук хлопка одной ладони.

XXXYI

Как раненый стрелой парфянец
На вазе долго умирал,
Как гаснущий протуберанец,
Что вызвал к жизни сей хорал

Пророчеств, страхов, вспышек смертных,
Препубертатных и газетных,
Как няня с уткой и рядном,
Как золотом сражённый гном,

Так всё сердито и красиво,
Искусственны цветы добра,
Виагрой и путём пера
Не выправится перспектива –

Щипни Эолову струну
И медленно клонись ко сну.

XXXYII

Случалось – ветка расцветала,
И иссыхала без причин,
Брожу по роще краснотала,
Как между мелей и пучин –

Среди живых водоворотов,
С пушной безумной рыжиной,
То прутьев треснувшие ноты,
То куст, не тронутый весной,

То вовсе грустно – мёртвый корень,
Побега не пустивший ствол,
Природой брошенный обол,
Судьбой оставленное горе.

А рядом – ветви и листва,
Жива природа и мертва.

XXXYIII

Смотри – легчайшие разводы
На небосклоне наших дней,
Что на воде оттенки соды,
Воспоминания бледней

И безнадежней – даже черни
Не остаётся на Этерне,
Сродни смирению покой,
И словно пеною морской

Укрыто небо нашей жизни,
И тонет замысел смешной -
Постичь моря с их глубиной
И звёзды, с их стремленьем к тризне.

Останется письмо на льду
И ночь – в саду, не то – аду.

XXXIX

Сдаю в аренду сад Адамов
И леса хвойный кайнозой,
А сам уйду в страну сезамов,
За путеводною лозой,

Спадают слёзы с кнутовища,
Грешить и каяться – не пища
Для разума – сплошной разор,
Но расширяет кругозор.

Где в роще каменноугольной
Таиться соляным столбам,
Воздушно-пепельным грибам? –
Прекраснодушье пахнет штольней,

Обвалом сада ли камней,
Овалом траурных камей.

XXXX

Пусть ночь – любовница агоний
И повелительница трав –
Не удержусь на влажном склоне,
Там нет задумчивых дубрав,

И кипарисовых газелей –
В разрыв неистовых метелей
Врываются то крик, то стон,
И музыкой со всех сторон –

Трещит кора и почки клейки,
Жизнь чешуёю на уклейке
Налипла к пальцам и корням,
И лопается по камням.

А там – незрячими ростками –
Всё выше в небо – ближе к раме.

XLI

Сутулится высокий слог –
Ему мерещатся клозеты,
Ночная улица, сапог,
Кресты, квадраты, минареты,

Глаза весталок, голоса,
Раскосых жалюзи прохлада,
Былая зелень винограда,
Раздавленные полюса,

От сих до сих – развал мехов,
Низы наслушались верхов,
И, мат божбой перемежая,
Гордясь крылом нетопыря,
Над садом в сумерках паря,
Речь возвращается чужая...

XLII

Вернуть бы облик сорванца,
Сказать от первого лица,
Что я не верю в бесконечность,

Что каждый сам себя пожрал,
Что не дорога, но кристалл
Изобразить способен вечность,

На остальном то шрам, то крест,
То Баст прядёт, то скажем – бест,
И лучше Хлоя, чем Лолита,

Пастушка, спящая в стожке,
Дурнушка, губки в творожке,
Фанера, помесь реквизита

С идиллией, чем ночь – овца,
Чью маску не сорвать с лица.

XLIII

Иссякнут соки травяные,
Багровым заревом горят
Заката раны ножевые,
Восхода мёртвый звукоряд,

Не всё оправдывать тираном,
Искать живых на поле бранном,
Тянуть в молчании эон,
И задыхаться, как Хирон,

Не пятипалы ли копыта? –
Пора вставать на кулачки,
К закату тянутся смычки
Из меди и халькопирита,

Из минерала и грозы,
Металла цвета уразы.

XLIY

Мне некогда любить обман,
Следить трагические тени,
Идёт по кругу караван,
И Терпсихора Мельпомене

Сдаёт и свиту и наряд,
Картину пеплом серебрят,
И затирают жемчугами,
Как нотами в дихтомной гамме,

Сверкает угль, несёт латунью,
Полями всходы и грачи,
С мякиной стонут куличи,
Любя элегию, как лгунью,

Кивают следом, что кулик,
Светила лик, иль лунный блик.

XLY

Не спите, ласточки, в салате –
Не то пожалуют в стрижи,
Пока в палате и в халате
Дремлю, считая виражи

Самопознания пернатых,
Гнездо, в заботе о пенатах,
Под стрехой, там, где не дождит,
Охотник нехотя сидит

В засаде, как в кусту терновом,
И мокнет чучелом совы,
Охоте псовой снятся львы,
А мы, как ласточками, Новым

Преочарованы словцом,
И Дух сливается с Отцом.

XLYI

Войти в историю Гомером,
Как мудрый шут, как Герострат,
Неподражаемым примером,
Сплошным пожаром анфилад,

Остаться островом пасхальным,
Собором узким, кафедральным,
Всплывающим материком,
Упавшим в память языком,

Приправой к притче обезьяньей,
И летним дождиком в пыли
Гнать листвяные корабли
За лёгкой музычки пираньей,

За дивным слогом – до-ре-фа,
Слепым, как дождь, в пыли строфа.

XLYII

«Тёмные аллеи»

На всё бесплодье не намолишь,
На каждый чих не напасёшь,
Невразумительно глаголишь,
Необязательно спасёшь,

Не так стоишь, ломаешь жалко,
Посадишь клён – в итоге – палка,
Сухое дерево, зима,
Полубезумная кума,

А через много лет старуха,
Почти лишившаяся слуха,
Одна ухаживает за,
Не помню, как её кликуха,
Но на приступке колбаса,

Стопарик, зелени пучочек,
И конденсат из спящих почек.

XLYIII
«А я люблю тебя, люблю, хоть плачь..»
Сергей Петров

Я не нуждаюсь в провожатом –
Где возникает поводырь -
Пыль, как на поле недожатом
И, словно вянущий имбирь,

Испорчен взлёт сопрано в песне,
Но ты поёшь, хоть плачь, хоть тресни,
Отравой льётся дикий мёд,
В дугу и прах источник бьёт,

И сладостно и тошнотворно,
И гнев и жалость, как ни прячь,
И сердце то несётся вскачь,
То остановится покорно.

Куда бежать, когда пришёл? –
Без провожатых пуст Шеол.

XLIX

Утла скорлупка в океане,
А всё же – дерево, смола,
Протяжны вёсла, словно длани,
Но стянут скатерть со стола –

И неотрывно зрим пучину,
Кому призренье не по чину? –
Внизу тускнеют тени звёзд,
Объятий трещины врасхлёст,

Но дерево, моя опора,
Вновь поднимается из бездн,
Где гад морских и адских гнезд
Достаточно – восстать из хора

Ушедших, так невыносим
Глубинный свет, что ты незрим.

L

Узор распался на осколки,
Калейдоскоп их соберёт,
И, как у Чеховской двустволки –
На третьей паузе соврёт,

А мы ровесники четвёртой,
И оказались за ретортой,
От репетиции клочок,
Холодной радуги пучок,

Седьмой водицы инфузорий,
До Клее тёрн и пластилин,
То монгольфьер и цепеллин,
То миф законности историй.

Нет правил там, где ложь на лжи,
За зеркалами – миражи.

(-)

Переверни лист – нет у меня стрел,
не прошмыгни лис, тенью задев бел –
ку у ствола кедра, а вода спит,
предав поля зге, лист – это мой скит,

лес – это мой скат, лис – это мой бес,
кружево лет – плат, злато былых месс,
вычерненный схрон, звездчатая ржа,
падает тень с крон, режет ножом лжа,

сорный сухой строй, капельных дней звон,
скошенных ос рой, сброшенных хвой гон,
воздухом из – под, влагой поверх трав,
коконом исход, копоти злой нрав.

Зелени лист, слой, бабочки мах крыл,
Не умирай, стой, я у тебя – был.


LI

Нет неизбежности потери,
Нет обязательной любви,
Не воздаваемо по вере,
Жизнь воздвигая на крови,

Готовься, уходя и помня -
Неиссякаемы, огромны
Долги за лёгкие слова,
И за молчание, права

Одна лишь встреча, а прощанье
Проклятию обречено,
Источено веретено,
Удача, приходя за данью.

Отнимет то, что забывал –
И начинается обвал.

LII

Малы ли прерафаэлиты,
Иль недоступно велики –
Отнюдь решают не синклиты
И записные остряки –

А чистота волшебных красок,
Явление чудес без масок,
От строгости и простоты
Врасти в те грани красоты,

Где в Божьем мире сонм видений,
И виден весь растущий храм,
И грешен тот, кто сим пирам
Предпочитает яд сомнений.

Но как свободна кисть творца! –
Такой свободе нет конца...

LIII

Турнир амикошонства с простотой,
Что хуже воровства и перебора,
Хвоя, повоевавшая с листвой,
Измена, ускользнувшая от взора,

Смотреть и видеть – не одно и то ж,
Ты хороша, и я тебя не знаю,
С какою ты естественностью лжёшь,
Вкруг дерева тропинка лубяная

И муравей, и это – простота,
А не слова из телефонной трубки,
Над пропастью бессмысленны уступки,
Не возвести над вечностью моста.

Прилечь у занемевшего листа,
Как тот огонь, уснувший у куста.

LIY

У стульев ткань в горошек и цветочек,
И создаёт гостиничный уют,
На тумбочке салфеточкой платочек,
Часы стучат и регулярно бьют,

Безделье лени города чужого,
Не время спать и рано в ресторан,
Где повару доступная корова
До ужина скончается от ран,

А там – оркестр! – и плачет мандолина
( но музыканты мажут по басам)
И девушка по имени Полина
Готовит нас к вечерним чудесам,

Приставленная шефом к ревизору,
А ты боишься спида и позору.

LY

Ищи вторую половину,
Не перепутай верх и низ,
Не то, как чистый разум сгину,
Психеи чувственный каприз,

Живое слишком мимолётно,
И, как болотные полотна,
Податливо – то грязь, то – топь,
И, как ты миру ни циклопь,

Скорее слепнешь, чем провидишь,
И – в стороны, как свет, как бог,
Разбей на выдох и на вдох
Существование и выйдешь

К какой – то речке у болот,
Как опоздавший эхолот.

LYI

Гусиной сморщенной сирени
Прекраснодушны лепестки,
Как на отложенной морене
Альпийской зелени ростки,

На грани льда и вдохновенья,
Цветенья и исчезновенья,
Небесных снов с древесным соком,
Холодных мыслей о высоком,

Язык цветов и птиц и смерти,
Что вечно рядом, у виска,
Какая дева столь близка? –
Очарование измерьте

Гусиной старости цветком,
Сиренью, смятой в смертный ком.

LYII

Темна ночная серенада,
Удушлив пламень орхидей,
Воды бегущая прохлада,
Дыханье тысячи смертей

И жизней, их переплетенье,
То наслажденье, то смятенье,
То ожидания волна,
То дрёма или тени сна,

Тяжёлый пламень пласт воздушный
Окрасит мгой и багрецом,
И, с опрокинутым лицом,
Так смотришь, словно морок душный

Важней всей жизни за чертой,
С её мечтой и пустотой.

LYIII

Зову ли хаос первородный,
Люблю ли башню за стеклом –
Всё полнится мой дух свободный
То энтропией, то теплом –

Я – то хлопок одной ладони,
То временщик на царском троне,
Мудрец, катающий серсо,
Бунтарь, смотрящий в колесо,

Закон измены вековечный,
Плотины в паводок упор,
О смысле жизни разговор,
Поток пленительный и Млечный,

Всё – красота без перемен,
Как без границ хаоса плен.

LIX

Куда заботлива кухарка,
И птичница – труда пример,
Страна не вынесет подарка,
Когда столяр и землемер,

Отметив праздник, сядут править,
Потомку нечего исправить,
Ничто в ничто перекуём,
И водомеркой в водоём

Пойдём толочь реченья в ступе,
Кругами резать шар земной,
Всё из яйца – сказал портной,
И ногти обкарнал на трупе.

Профессий много – и умов,
И сон их разума суров.

LX

За деревенской улицей – поля...
Вдоль – нитки деревянных тротуаров,
Огромные, с узлами, тополя,
И шавки – от болонок до Мухтаров,

В пыли, от скуки вывалив язык,
Как будто городок таким возник –
С собаками, крылечками, скамейкой,
Под ней поганки дружною семейкой,

И мы сидим, болтая и смеясь,
А за спиною детский санаторий,
Но на болезни нынче мораторий,
Льёт летний ливень в пухнущую грязь,

В торфяники, и завтра – по грибы,
Мы дожили до лета и судьбы.

LXI

Купались девки в речке ввечеру,
И мы – пониже, возле переката,
И в мяч они затеяли игру,
И он всё время улетал куда-то

Из рук неловких, попадая к нам,
И кто – нибудь кидал его обратно,
Не то что бы нам было неприятно,
Но все, дабы не вымокнуть штанам

И остальному – были нагишом,
Вода пусть охлаждала, но не слишком.
И тяжело на отмели мальчишкам –
В скоплении девическом большом

У каждого зазноба, а вода
Не прятала волненья и стыда.

LXII

Стояла осень без возврата,
Кричала длинным косяком,
Как опустевшая палата,
Как крепостной под плетешком,

Как зверь с дымящимся надрывом,
Как озеро, склоняясь к ивам,
Почти под трактором – кулик,
Земля, приявшая калик,

В последней сукровице лента,
В раскатах тягостных гора,
С пером у почки фраера,
Но не хватало элемента –

Живого звука – ноты ля,
Молчит бессонная земля.


LXIII

От века мне достанется начало,
Период равноденствия светил,
Я не торгуюсь – этого немало,
И срок, который мир мне отпустил,

Растрачу щедро ( пусть не по карману),
И вместо соли посыпаю рану
Сожжёнными страницами любви.
Последнюю случайно не порви –

Там нежность и забота и служенье,
Одно лишь пресвятое прегрешенье –
Избыточность нечаянных даров,
Каков же он, мой запоздалый кров? –

Он полон слов, и женщин и детей,
И музыки, и света и гостей.

LXIY

Над серым сумраком печали –
Чуть задержавшийся рассвет,
Там бухту за косы качали,
И, как трирему, триолет

Прибой расписывал на части –
Удачу, миражи и счастье,
Кому – то нечет или чёт,
И солнце голову печёт.

Над небом в лодке перевёртыш –
Вода, песок, полночный краб,
Музыки эфемерный трап,
Скорей качнись, не то испортишь

Гадание на весь запас,
И вкруг вращается компас.