Тезей часть третья

ТЕЗЕЙ
Часть третья

(0)

Спеши поверить в лучшее – возможно
Другого не представится денька,
Когда воспоминание не ложно,
И память подозрительно легка,

Как будто этой ночкой загуляла
И виновато жмурится, без сил,
Следы ведут на башню из подвала,
Там сумрак прежний воздух закусил

Дверным проёмом, каменною кладкой,
Что ангела в игольное ушко
Заманивая, видишь – широко,
В песочнице с подружкой и лопаткой

То лепишь, то возводишь, то сидишь,
Ах, память – на тебя не угодишь...


(-)

Смерть не находит выхода из дома,
(вода по трубам тоненько скулит)
Её не привлекает ни солома
Уснувшая, ни славный Айболит,

На дудочку сменявший атрибуты –
Спирт, корпию, тампоны, огурец,
Ни метроном, теряющий минуты,
Ни Ледяной, пустующий, дворец -

Ни сад камней, ни помыслы Арахны –
За стенами желтеет пустота,
И невозможно с чистого листа
Угадывать расположенье Брахмы.

Здесь стынут вещи, за стеной – слова,
И смерть кружит, уже почти мертва.

I

Любите славного веронца!
Он не чванлив, хотя богат,
Горяч – но то проделки солнца,
И юн, и чей-то сын и брат…

И дети будут – загляденье,
А что дочурка молода –
То быстро наберёт года,
Оставьте ханжеское бденье,

Любуйтесь на огонь желанья,
Не трогайте чужих страстей -
И минет рок дурных вестей,
Когда же смерть придёт за данью –

Возьмёт уснувшую вражду,
В Веронском, шепчущем саду.

II

На исчезающем портрете
Глаза погаснут в темноту,
Мы тоже зажились на свете,
Созвездий падающий ветер
Задует искры на лету,

Разглядывай остатки линий,
Оттенки – чёрный или синий,
Угадывай их хоровод,
Никто подолгу не живёт,

Точится рама в прах, и краски…
Всё возвращается назад,
Ждёт беспорядочный распад
Личины, лики или маски,

Жизнь осыпается с холста,
А ты всё смотришь, пустота.

III

Фантазии в манере Свифта –
Лучи сбегаются в собор,
Петит, лакуны вместо шрифта,
И наблюдений перебор –

Преотвратительны людишки,
Большие ль, малые делишки
Свершают – помыслы грязны,
Что умножение казны

И разделение на нищих,
Блаженных духом и слепых,
Нам время оставляет жмых,
Но вечно недовольно пищей.

И ты молчишь в конце пути –
Картиной некуда идти.


IY

Растут по пустошам деревья,
По развороченной земле,
Упрямо пёстрое кочевье,
Что гороскопы в феврале,

И камень порастает тканью,
Бежит вода пугливой ланью,
Жуки и птицы мельтешат,
Ежиха с выводком ежат

Находит кров себе и пищу,
Идут грибы, морошка, мох,
За пару небольших эпох
Совсем затянет пепелище,

Что Атлантиду на ветру
Укроет в чёрную дыру.

Y

Желаний пламя ледяное
Раскалывает монолит,
То никнет ветошью льняною,
То льнёт лиловою Лилит,

Самосожженье до ожога,
Гашёной извести изжога,
Незамерзающий укус,
Проклятье добровольных уз,

Неистовство комет и чисел,
Жар испаряемой среды,
Чешуйчатая кровь слюды,
Взорвавшийся в полёте бисер –

Биенье пульса, ледоход,
Рожденье в високосный год.

YI

И сон не смертный, а дурманный,
И сумрак просится в окно,
Как будто он волшебней манны,
Крупитчат, точно толокно

Занежен, или же застужен,
Едва-едва переносим,
Чем разговеется на ужин? –
Какому страху пригрозим

Оставить вне вселенной сонной,
Бояться влажности озонной,
Скулить в незримую черту? –
Я снами больше не расту,

Но истончаюсь перемычкой,
Как небо вспышкой или птичкой.

YII

Находят роли персонажей,
Угоден зрителю сюжет,
Недолго числиться пропажей –
На брудершафт – и весь фуршет,

Ни окон, ни дверей солёных,
Ни Макбетов в микрорайонах,
Ни леди в лучших страховых –
Мы все останемся в живых,

Когда исполнится сценарий,
Потерянные, переждём –
Кто – сатори, кто – снег с дождём,
И возвратимся в лупанарий,

Где музыка, и так пестро,
Как будто вырвано ребро.

YIII
Большой аркан

На картах масти спят валетом,
Кропит гаданье андрогин,
Каким побалуешься цветом? –
А мне останется другим.

Юпитер – бык, Сатурн – холера,
У Фаэтона в масть премьера
Была, да в козыря расклад,
Дождит созвездие Гиад,

И бьёт шестёрка колесницу,
Горит маяк, висит паук,
Мечи слетаются на звук,
Царевна прячется в темницу,

Трубою машет херувим,
Тобой и господом храним.

IX

Довольно облачных обличий! –
Тряси сады Семирамид,
За молоком спешит на птичий
Базар за козами семит,

Борзеет племя молодое -
Не счесть зелёного удоя,
И дней кукушечкой не счесть,
Им по дуду благая весть

О манне и о комбикорме,
Ах, азбука – ты можешь цвесть –
Прими изысканную месть –
Быть аватарами по форме

И духом голода внутри,
Как облачные пузыри.

X

Я сон-траву с разрыв-травою
У дома вместе посажу,
И пихта с ёлочкой кривою
Примкнут к лесному рубежу,

И будут с каждым годом гуще
Кусты и травы в этой пуще,
Бог совпадений прикорнёт,
И тать не высадит ворот,

И я сквозь частокол еловый
Протискиваясь в лес бочком,
Проглатываю смертный ком,
Не трогаю во сне былого,

Не пробуй нити на разрыв –
Ткань расползается, ты жив.

XI

В Мальтийский орден я не метил,
В ногах Каабы не стоял,
Не мне прокукарекал петел,
Не мной насытился Дарьял,

Война и ссылка миновала
(не говорю, что всё пропало,
не зарекаюсь – не хочу),
Над ликом не держал свечу,

Не бил тевтонов, пел варягам,
Каноны не ниспровергал,
То сам не знал, чего искал,
То войско собирал под флагом,

То жил телесной полнотой,
То нетерпеньем и мечтой.


XII

Сегодня ночь на циферблате,
Число и стрелки не видны -
Умри от старости в кровати,
А всё не выберёшь казны,

Уже монеты полустёрты,
Истлел обол во мгле реторты,
Дыханье втягивает тьму,
И вдохновенье ни к чему...

Но нет – я ночь переупрямлю –
Слагал огонь свои крыла,
Комета в бездне умерла –
Непоправимое исправлю –

Никто не видит в темноте,
Что время встало на черте.

XIII

Увековечены светила,
Доска почёта на виду –
Какая тьма вообразила
Сыграть звездами в чехарду?

Какая медленная слава -
Внутри спирали многоглавой
Вне разума плывут миры,
Туманностям не до игры –

Невесело лететь вслепую,
Легко теряется исток,
Кружит галактики листок,
Спросонья выбери любую

Систему – и уже внутри,
В какое небо ни смотри.

XIY

У герменевтики три сына –
От Опыта полно хлопот,
Обширна Довода трясина,
Неунывающ Анекдот –

Что в том папирусе, что в этом –
Чернила тем же самым цветом,
Однако свиток поистлел,
Как сам предмет в системе тел,

И выпал знаком алфавита,
А звук остался на устах,
И нет гармонии в листах -
Трактована и дурно свита

Наука – заумь мудреца,
А мир как прежде – из яйца.

XY

Недолго истина глаголет,
Но быстро в стороны растёт,
Не ожидает гуманоид
В ней ни открытий, ни пустот,

Чиста Аккадии певица,
Но императорские лица
Без ретуши не вдохновят,
И рай меняется на ад

Без сожалений и доплаты –
От низменности до высот,
Куда ни глянь - не до красот –
Законы жизни виноваты,

Что наша истина вблизи
По той же топчется грязи.

XYI

Ничтожна может быть причина,
Фатален и нелеп исход,
Когда окончит бег лавина –
Не материк из бездны вод

Лик ужасающему явит,
И смерти торжество отравит –
Прекрасный лик, уснувший лик,
Он слишком для богов велик,

И недвижим непостижимо –
Мы задыхаемся в пыли,
И тонем, словно корабли,
Среди беспамятства и дыма.

Ищи, где узел, или нож –
И уходи, когда найдёшь.

XYII

Сорока на хвосте под вечер
Приносит, что повеселей –
Журнал Булгарина и Греча,
Архивы русские полей,

Но не лежит душа – голуба
Следить, как лжёт воронья шуба,
Читать и желчью исходить,
И по себе людей судить.

Моя бессонница прекрасней –
Щедра, безлюдна, широка,
Стоит калиной у виска,
У сердца вереском и басней,

И с ней шучу на всякий лад,
Творя небесный вертоград.

XYIII

Я никуда не исчезаю
Из наших слов и ваших снов,
И зайцами в судьбе Мазая
Венок ромашковый тернов,

То одуванчиком подует,
Отваром нехотя гриппует,
Скрипит удодовой струной,
Рассыпчатой ржавеет хной,

То по волнам Европой плещет,
Скребёт титанами Тартар,
Слегка коснётся аватар,
И постигает сны и вещи.

Плывёт венок над бездной вод,
И тонет, как небесный свод.

XIX

Мне за полночь вставать нетрудно,
Всего-то – было бы зачем,
Перед рассветом так безлюдно,
Как в доказательстве у лемм,

На льдине около медведя,
Певца бездомного – соседей,
Козла безрогого – детей,
Вдали желаний и страстей,

И щедрый юг, и строгий север –
Встречают той же тишиной,
Полынной, бархатной, льняной,
Швы распускаются на древе,

И кольца тянутся в зенит,
Но ткань безмолвие хранит.

XX

Условны стороны квадрата,
На каждой грани – письмена,
И в них – стерильность дистиллята
Троится, преображена,

Не завершение, но стазис,
Распад предпочитает базис,
А что вверху – не улетит,
Как к сталагмиту сталактит,

Как части тянутся собраться,
И небо с мёртвою водой
Над тектонической плитой
В попытке облачных оваций

Отыщет новый фамильяр,
Как дивный мир и Бабий Яр.

XXI

Доверься слуху воровскому
О лихорадке золотой,
Слепому фарту городскому,
Крестись коломенской верстой,

Меняй хомут на две оглобли,
На соль, что к старости на вобле,
На тех, кому не повезло,
И злато обращая в зло,

Учи алхимию, как Книгу,
Ходи по высохшим водам,
Ищи обманку по следам,
И ложу разменяв на лигу,

В истому смертную нырни,
Сенные выдыхая дни.

XXII

Забавы новые прискучат,
Капризен ветр, уныл поток,
Недвижима над нами туча,
И только белка и свисток

Недосягаемы отсюда -
Катилось яблочко по блюду,
Показывало ерунду
И закатилось в лебеду. -

Разъяты чудеса на части,
Механика и ловкость рук,
И в фокусе частотных дуг
Чужое горе и злосчастье.

А если сделаешь своим –
То сам развеешься, как дым.


XXIII

Умри для жалости и злобы,
И оправданий и надежд,
Что золото последней пробы
Твои поступки для невежд –

Непостижимы, невозможны,
То – святотатственны, безбожны,
То – слишком искренно просты,
Сравни старухины мечты

И обязательные наши,
Порок не жадность – нищета,
Довлеет надо мной тщета,
И опрокинувшейся чаши

Ловлю последние глотки,
Как вспоминанье - старики.

XXIY

Узоры либо замерзают,
Не то теряются в огнях,
Но их сомненья не терзают -
Зима боярыней в санях

Проносится сквозь люд галдящий,
Насмешничающий, лядащий,
Кометой праведных полков,
Предметом, прячущим альков –

От сокровенного до тайны
Не расстояние – провал,
И я бы в нём зазимовал,
Но откровения случайны –

Стираются, что алфавит,
Растут коленами левит.

XXY

От колесницы до ресницы –
Неповторимый бег теней,
Красна изба из рукавицы,
Но здесь история длинней –

От Афродиты до Елены,
Затем ни яблока, ни пены,
Ни Менелая, ни быка –
Одна вселенская тоска

Да красота без вдохновенья,
История – из спящих муз,
Из праха в прах любой союз,
И бой со смертью или с тенью

Идёт без слов – за вдохом вдох,
И взмах ресниц – как бег эпох.

XXYI

На дне кириллицы – могила -
Болгарией полуприкрыт
Мефодия монаший стыд,
Сословье подлое Кирилла,

И, русской речью языкат,
Богов покинутых обрат,
Змеиной памяти отрава,
Велеречивый, многоглавый

Славяно-финский частокол,
На севере язык извилист,
Следит осколками стекол,
Хранит во льдах зерно на вырост,

То – оттепель, не то – потоп,
А всё язычество из стоп.

XXYII

Изыскан ужин нищеброда –
Полбрюквы, репа, зверобой,
Полна приятностей природа –
Так, за заброшенной избой

Произрастают корнеплоды,
Пониже протекают воды
Ручья, звенящего в камнях,
И я, что инок иль монах,

От общества иду подале,
Его следами покормлюсь,
Воде и камню поклонюсь,
Луне и звёздам молвлю «vale»,

И вдоль по просеке – в тайгу,
От костерка на берегу.

XXYIII

Мы то минутами богаты,
То ожиданьями щедры,
С любовью мы – гомеопаты,
Разлука стоит всей казны,

И так изводит непрестанно,
Что смерть становится желанна,
Не то хотя бы не страшна,
И часто смотрит из окна

На сожалений акварели,
Элегии забытых мест,
И одобряет всякий жест,
И оставляет след на теле

Из линий, медленности, снов -
В сети не удержать улов.

XXIX

От миннезингеров до бардов
Дорожка слишком завилась –
Двенадцать дюжин Скотланд-Ярдов
Не обнаружат эту связь –

Там то сонет прекрасной даме,
То «игитур» в эпиталаме,
Божба и клятвы на крови,
А не случилось – се ля ви,

Как говорят у нас в Одессе,
Где годы процветал шансон,
Пока не вышел из кальсон,
Не опаскудил лавры в прессе,

Ужасны рифмы и музон –
Закат Европы – страшный сон.

XXX

Холодный разум равнодушен,
Безмерен, неостановим,
И механически послушен,
И не завидует живым,

Так безупречен, бестелесен,
Что не возникнет даже плесень
Внутри, и не научит «чизз»,
Ни преступленье, ни каприз

Ему (и мне) неинтересны,
Необходимое творишь,
И человечество, что мышь –
Вредитель неразумный местный.

Могу понять – зачем он дан,
Но мне нужнее боль от ран.

XXXI

И несть числа моим пожарам,
И заморозкам, и звездам,
Что низвергаться Ниагарам,
Что воздвигаться городам,

Тянуться полем васильковым,
Искать счастливую подкову,
Изношенную в кружева,
Растягивать в любовь слова,

И петь, и слышать обертоны,
Снаружи пусто и темно,
Чей прах прядёт веретено? –
Рекою пепельной Хароны

Сплавляются то вверх, то вниз,
Не освежает лёгкий бриз.

XXXII

Остаток вечности конечен,
Хотя предел неразличим,
И шумом бесконечность лечим,
Когда мучительно мычим –

Сними, Герасим, галстук с шеи,
Смотри – поголубели феи,
Вода кристалльна и чиста,
И жизнь, как с чистого листа

История – неприхотлива,
Опять пещеры и закат,
Что делать? – разум виноват
Что обернулась перспектива

Изнанкой – пропастью во ржи,
Какую сказку ни скажи.

XXXIII

Люби историю, как шлюху.
Как непорочную вдову,
Дари её любому слуху,
В хоромах, поле и хлеву,

Свидетелям и очевидцам
Не верь, и магам и провидцам
Не верь – они безбожно лгут,
Им внятен пряник или кнут,

А не дорога без возврата,
Так называемый прогресс –
На поле Кадма лес чудес,
Намного меньше лжёт Эрато –

И верит песенкам своим,
А мы – историю творим.

XXXIY

Сорочьи крестики кривые
На свежевыпавшем снегу,
Вверху – возвратно-кучевые,
Собачий след на берегу,

У проруби дымок и наледь,
И то недвижимо, то заметь,
То отражение светил,
Сорочий след перекрестил

Собачий, прорубь потемнела,
То день, то ночь – уже весна,
И вновь разрушится, тесна,
Одёжка, что белее мела,

Прозрачней зеркала миров –
Холодный ледяной покров.

XXXY

Скорби потерянным пигмеем
По великаньим сапогам,
Котами спрятаться сумеем,
Метнуться крысой по ногам,

Драконьим выворотнем в яму,
Собакой, стерегущей воз
И Камасутрой вместо поз,
Юнцом, влюбляющимся в даму.

Перерекайся великаном
С Лаэрта сыном окаянным,
Никто свободы не вернёт,
И музыкой сгоревших нот

Звучит любовь любого толка,
И кормят ноги нас и волка.

XXXYI

Сведи потери воедино,
Воспой гармонию и строй,
Нужна ли случаю причина,
Дабы свести меня с сестрой –

Удачей, или дать другую
На час в подруги – я тоскую,
И выхода не нахожу,
Хотя с обеими дружу,

И не расстаться полюбовно
С одной из полюбивших дев,
И, сам себе поднадоев,
Решу, что вовсе не греховно –

Любить двоих блажных сестёр –
А случай пусть идёт в костёр.

XXXYII

Ищи любителя клубники,
Икры заморской, овощной,
Мы – дети побеждённой Ники,
И поздней радуги смешной,

Ненужных подвигов кочевье,
Ночами дивье, чаще – девье,
Язычество без языка,
Без перевозчика река,

Осколок солнца раскалённый,
Свирель, разбитая в паху,
Что не внизу, то наверху,
Гранит дорической колонны

Нам заменяет кровь и плоть,
Чуть-чуть – и небо расколоть.

XXXYIII

Стать пылью книжного развала,
И в беломраморном строю,
Подобно мухе Ганнибала,
Попасть на песенку свою,

Пусть не янтарь – цвета пустыни,
И звуки варварской латыни,
Где монотонная жара,
И пыльной пальмы веера,

Египет с вязкой дельтой Нила,
Папирус, манускрипт, кора,
Все книги умерли вчера,
И нас не влага сохранила,

А отпечаток чьих – то крыл,
Я имя бабочки забыл.

XXXIX

Размыты надписи на стенах
И не уводят за собой,
В былых ли каемся изменах,
Любовь ли кажется рабой -

Скучна, поддельна переписка,
Ни доказательства, ни иска,
И тёмны воды в головах,
И сонны почки в деревах.

Не иероглиф, не картина,
Ни глубины, ни топора –
Слова и звуки, что вчера
Творила мыслящая глина,

Что может камень и вода? –
Ты знаешь – то же, что всегда.

XL

Пора привыкнуть расставаться,
За годом год, за часом час,
К антрактам, смене декораций,
К огню, что всё-таки погас,

Быть легкомысленным учиться,
Не помнить имена и лица,
Жить меж поверхностных реприз
И не проваливаться вниз,

И не гореть в огне геенны,
Небесный холод не смотреть,
Заранее войти во смерть
И взять её обыкновенной,

Ещё одной привычкой в дом,
С её забвеньем и стыдом.

(-)

Изольда говорит Тристану –
Я – изо льда, я хрупкой стану,
Когда любовь твою приму,
Зачем мне покидать тюрьму,

Где я – живу, для растворенья?
Ты – рыцарь, сталь – девиз – и честь,
Твоя любовь – благая весть,
Огнём благословенно пенье,

Я – одинока и слаба,
Ты – на свободе, я – раба...
Он говорит – я буду рядом
И удержу твой облик взглядом.

Встал, и за миг окаменел,
Течёт вода и точит мел.

(0)

Бывает – подавишься костью и дышишь,
Как будто обычное невыполнимо,
А так и случается – мёртвому пишешь,
И почерк разборчив, да катится мимо,

И смерть каллиграфию любит не меньше,
Чем поле, где сносит и сносит в душицу,
Чем небо, где мы налетаем на спицу,
Чем дети – играть, одиночество – женщин,

И я выбираю дыхание, что ли,
Какую-то песенку – ехали люди,
Какую-то осень без хлеба и соли,
И яблочный прочерк на глиняном блюде,

И навзничь, и оземь, и камни приимут,
И рукопись выгорит непоправимо.

XLI

На всякий век есть передышки,
Температурный тонкий шов –
Слепые пятна после вспышки,
Как после Пушкина – Ершов,

Холмы, где прежде Капитолий
Просил у неба лучшей доли,
И купола макал в закат,
Кто спрятался – не виноват,

Что стены пахнут креозотом,
Былая кость обнажена,
Божбой богаты времена,
На пир дарованные готам,

Не мир, но люди ждут огня,
За передышкой нет меня.

XLII

Среди сердечных вспоминаний
И дружбы тлеющих углей,
Холодных слов, именований,
Звучит, как довод королей,

Венчанье утренней капели
На бирюзе и акварели
С души озлобленной ярмом,
Примите лилию клеймом,

Без гнева хороша рассада,
Есть вкус у златокузнеца,
И никнут розы из свинца,
И дружбы рушится ограда.

И каменные острова
Растут и гибнут, как трава.

XLIII

Пела вода у мыса,
К чайкам гнала волну,
Бедная Мона Лиза –
Взглядом не так ли льну

К этим спокойным формам,
Копии жгут поп-корном,
Птюч, дорогая – кич,
Высшая форма – лич,

Долгая ткань улыбки,
Мелкий водоворот,
Медленный приворот,
Чайки, как звуки скрипки –

Тянутся за смычком,
Прямо на волнолом.

XLIY

Я лес люблю, но жить умею
В урбанистических стенах,
И холм и поле, что камею,
Держу глазами, как монах

Держал бы уксусную губку,
Задрал на радостях бы юбку
Бабёнке, коль она не прочь,
И, стоит ночи обволочь

Предгорье, ельники, озёра,
Погнать волну, угнать волну,
И я, беспамятством в плену,
Держу у внутреннего взора

И чашу гор, и перевал,
И лес, в котором ночевал...

XLY

Жуки в ботве у корнеплодов,
Капуста гусениц манит,
Как искушение народов
Природа тянется в зенит,

Коль не подрежут ей случайно
( листы? – крыла? – пониже? – тайна),
То отделиться норовит,
Как океан, что ледовит,

Повсюду белые медведи,
И гусеницы, и моржи,
И население баржи,
Как коммунальные соседи,

Привыкло к битве за уют,
И пьют, и гадят, и поют...

XLYI

Когда и где сошлись две страсти -
Любви и ревности – в одно? -
И мы благодарим за счастье,
Как за креплёное вино.

Мой бог в случайности не верит –
Он сам прекрасно лицемерит,
И кровью выкупает всех,
Его любовь – не смертный грех,

Но перебор, зеро, рулетка,
Сам страх потери ядовит,
Так начинается Лилит
И белая чернеет метка.

Спасителен случайный вздор,
Разрыв – и снова перебор.

XLYII

Порою начинаю злиться –
Ужели лучше тосковать,
Чужими чадами чиниться,
Воспоминанье воровать

У сна, предутренней не-яви,
Копить вулканом ярость лаве,
Не тихий омут – мир болот,
И мой бессилен эхолот –

Так победительно сиротство,
Любовь – страдательный залог,
Мы в книге смотрим эпилог,
И ждём различье или сходство –

Подсказку – что должно пропасть? –
Слепому козыри не в масть.

XLYIII

Есть имена – измена вкусу –
Цицилия, Анаис Нин,
Но близость к ним сродни искусу –
Порочным ангелом храним,

Ты наслаждаешься не словом –
(не разделить восторг с Орловым!)
И русской славы имена –
Все те, в кого ты влюблена,

Фортуна, та что «non a penis»,
Хотя сомнителен твой вкус,
И вдвое сладостен союз,
Когда привычному изменишь,

Аглаю – Агнией зовёшь,
И с этим именем живёшь.

XLIX

Трагедия – почти безделка,
Не может длиться дольше, чем...
Страдать – и хлопотно и мелко –
Кому печаль свою повем,

Что осыпается извёстка,
В хлеву - и на соломе жёстко,
И потому она – вдова,
Но безмятежна и жива,

А мы, трагедии стигматы,
Что Надсон, валимся в надрыв,
Народовольцем прикурив,
Идём по Чехову в солдаты.

И мокнут письма на просвет,
И любит грозы немец Фет.

L

Как твёрдые сорта пшеницы
Не нашим мельницам молоть,
Так и не надо теодицей,
Для власти освящавших плоть,

В великих пылкостях, порывах,
Вечери в кедрах и оливах,
Беседы, омовений рук,
И крон склоняющихся дуг.

И слышен голос тростниковый,
И виден пруд и тёмный сад,
В природе нет пути назад,
Одни спирали и подковы,

Но то мука, не то - труха,
Дурные крики петуха.

LI

Зимы тринадцатый апостол
Позднее всех заговорит
Казарменною речью – «пост сдал»,
И влажный закружит иприт,

Куда бежать от задыханий,
Теряет речь оттенок дани,
Но обретает простоту,
Как ту, ведущую к кресту,

Святую, хуже, чем во благо,
Глупец, кто хочет удержать
На дно идущую печать,
Апокриф выдержит бумага,

Бела ли речь твоя, черна –
Не сохраняет имена.

LII

Какой реальностью ты дышишь,
Куда летит за слоем слой,
Что остаётся таять выше,
И что уносится юлой,

А та гудит, не умолкая,
И жизнь, что сутолка морская,
Берёт своё у берегов,
Не уповая на богов. –

Какая разница, кто вечен? –
Что неизменно без причин,
То получило высший чин
И скоро выпадет из речи,

Неразличимо, точно тьма,
Как уходящая зима.

LIII
Валериану Бородаевскому

Не торопись во власть сомнений,
Смотри – как кружится листва,
Вдыхай заброшенных селений
Былую музыку родства,

И век пройдёт, как призрак ночи,
Дремотно сомкнутые очи –
Орла ли, филина, совы –
Минерве птичьей головы

Достаточно для представленья,
А ты – завязывай глаза,
Горгоной плещет бирюза
Плаща, что сумеречной тенью

Укрыл уединённый дол,
Как соль – коралловый атолл.

LIY

С белесым утренним туманом
Торфяник смешивает дым,
Как будто прячет по карманам
Расчёску с волосом седым,

И вьётся полоз полосатый,
И белым золотом в агаты
И шпат с обманкою стучит,
А небо смотрит – и молчит.

И я молчу ввиду разора,
На твёрдой кромке слюдяной,
И веет ветер вороной,
Как будто приключилась ссора

Среди стихий, и воздух мал,
Торфяник музыку поймал.

LY

Торговля не приносит прибыль
В конечном счёте никому –
Любой товар, как череп, гибель
Несёт и сердцу и уму,

И мы становимся товаром,
Грешим летосчисленьем старым,
За новым подвигом спешим,
Постельный выдержав режим,

Не то его не соблюдая –
Гори, свеча, со всех сторон! –
Кивнёт приятельски Харон –
Прощай, Россия молодая! –

А с ней – и нажитый курьёз,
Не принимай себя всерьёз.

LYI

Веди широкими кругами,
Мой спутник, я не тороплюсь,
Фиксируй складки оригами,
И зелень в монохромной гамме,
Пока над музыкою бьюсь,

Тяни, как трещины, ступени,
Без запоздалых сожалений
И неожиданных щербин,
Как Перелешину Харбин,

Показывай нефрит и яшму,
Но нет – то угль и перегной,
И речка влагой смоляной
Перемывает наши брашна,

А в центре точка, иль пятно –
Не вижу – солнце или дно.

LYII

Люблю сентябрьскую погоду –
Ещё не заморозок – хмарь,
Ветр отовсюду гонит воду,
Как тень бумажную фонарь

Китайский, радость мандарина,
Ещё в бессмертнике равнина,
Шиповник спел, багрово - ал,
Из хвойной просыпи фиал

Прекрасней розы Индостана,
Над головою переплёт
Из серых, моросящих нот,
Не Штрауса, но Иоганна

Повсюду тень – водой в пруду,
И я бессмертие найду.

LYIII

Салат – по большей части листья,
По меньшей – соус и плоды,
Рекс Стаут полнокровней Кристи –
В нём больше жизни и еды,

А мудрости всегда излишек –
То кошки переели мышек,
То мыши выросли до крыс
И вместо «чизз» услышим «кисс»...

И мисс и миссис – все на месте,
У них вегетарьянство в чести,
Но стейк – услада для души,
Над ним – из листьев шалаши,

Да хоть пещеры и берлоги –
На рыбный день сойдут миноги.

LIX

Отчасти живопись любезна,
Что широка без берегов –
То беспристрастна, то скабрезна,
Дарит потомкам вкус веков,

То льстит, то гневно обличает,
Автопортрет души не чает
То в Саскии, не то – в вине,
Не рукопись – горит в огне,

Но, как батальные полотна,
Всё множатся её полки,
И от народа далеки
Красавицы, что так дремотно

Потянутся вполоборот –
И живопись идёт в народ.

LX

И свет рассеянно забыл,
Куда в пылу чересполосиц
Растратил жар светил и пыл,
Как благородство крестоносец,

Прекраснодушие делец,
Иаков – веру и овец,
Остаток слёз Мадонна Литта,
Глядит в колодезь, неумыта,

В чахотке рудничной, краса,
На срубе высохла роса,
И ни верёвки, ни ведёрка –
Смешна для света отговорка –

Недосягаема вода,
И пыль из холода и льда.

LXI

Сиюминутно наше благо,
Уж ни мозолей, ни штанов,
А всё кричит суфлёром Яго,
Что отравил говорунов,

Гремит игральными костями,
Гусарит Казановой в яме,
И ждёт оваций и зеркал,
А там – классический оскал

Улыбки, судороги, гнева,
Смешна потеря головы,
Когда лишь призраки живы,
И шепчут справа или слева,

И что для нас добро и зло? –
Любительство и ремесло.

LXII

Мы все – потомки классицизма,
У древа нет иных корней,
Лжёт неудачнику харизма,
И ветвь, короче иль длинней,

Но проплывёт под облаками,
И на рыбалку с мужиками
Пойдёт ребёнок слушать мат,
И расковыривать стигмат

От русской речи в просторечье,
Куда смешон высокий слог,
Когда комичен эпилог,
Жаргона корчится увечье,

Но вдруг сверкает чистотой,
Как бог последней простотой.

LXIII

Я видел судороги зала,
Как он вождю рукоплескал,
Порукой круговой связала
Нас череда кривых зеркал,

Былая искренность фатальна,
Разорена изба – читальня,
Окончен мальчиков поход,
Забыты дерево и плод,

И новой искренности фаты
Терзают зрение и слух,
Старухе не набрать прорух,
И в словаре не хватит мата,

Чтоб разорвать порочный круг –
Возьмёмся за руки, мой друг.

LXIY

Я прячусь в сны – они причудны,
То нелюдимы, тяжелы,
Не то, напротив, многолюдны,
Там джинниями Гель – Оглы

Мои любимые резвятся,
Там засыпать и просыпаться,
Переходя из слоя в слой,
С веретеном, не то иглой

У сердца, сломанной булавкой,
Осколком, отблеском твоим,
И кто из нас двоих не дым? –
Безмолвие сменилось давкой,

И строишь план, дневной урок,
Сны не спасают, мой сурок.