Варлам Тихонович Шаламов

               
                (1907 – 1982)

Лагерный опыт Шаламова был горше и дольше моего, и я с уважением признаю, что именно ему, а не мне досталось коснуться того дна озверения и отчаяния, к которому тянул нас весь лагерный быт.
                А.И.Солженицын


                ПЛАН


1. Биографические сведения.
2. Рассказы и очерки В.Шаламова как энциклопедия колымской жизни.
3. «Очерки преступного мира»: правда об уголовном мире и протест против его  романтизации.


                ЛИТЕРАТУРА:

1. Геллер М. Концентрационный мир и советская литература. Лондон, 1974. С. 281 – 299.
2. Рудик Н. Варлам Тихонович Шаламов/Рус. яз. и лит. в ср. уч. зав. УССР. 1991. №8.  С. 67 – 70.
3. Шкловский Е. Варлам Шаламов. М., 1991.


Имя Варлама Тихоновича Шаламова стало известно сравнительно недавно. Тогда, когда утратившая бдительность власть позволила людям узнать всю страшную правду о сталинских преступлениях.

В.Шаламов родился в 1907 году в Вологде. Его отец был священником. Правда, со своим отцом В.Шаламов духовной близости не чувствовал. Он вообще не был религиозен. Его привлекала другая сторона духовной жизни – книги.

В 1924 году 17–летний Шаламов покинул родной город. В 1926 году поступил на факультет советского права в МГУ. Жажда деятельности переполняла его, Шаламов вел активную студенческую жизнь, участвовал в митингах, дискуссиях, демонстрациях. Но тут произошло роковое событие, предопределившее всю его последующую судьбу. В 1929 году Шаламов был арестован по обвинению в распространении якобы фальшивого политического завещания Ленина. Это было знаменитое «Письмо съезду». Трехлетнее заключение Шаламов отбывал в одном из лагерей Северного Урала, где зеки строили громадный химкомбинат. В 1932 году, выпущенный на волю, Шаламов возвратился в Москву.

Главным делом его жизни стали литература и журналистика. Многочисленные очерки и статьи, фельетоны Шаламова печатались в журналах «Вокруг света», «Литературный современник», и др. Наконец, в первом номере журнала «Октябрь» за 1936 год был опубликован его рассказ «Три смерти доктора Аустино».

Но в 1937 году не только литературные, но и жизненные планы писателя были разрушены. Шаламова ждет почти 15 лет жизни на грани умирания в сталинских лагерях. Сначала он был осужден – как бывший заключенный – на 5 лет, потом еще на 10 – за антисоветскую агитацию. Свой срок Шаламов получил за то, что назвал эмигранта Ивана Бунина русским классиком. Писателя направили в самое пекло «архипелага ГУЛАГ» – на Колыму. Там добывали золото для страны десятки тысяч ни в чем не повинных людей. В этом аду Шаламову помогли выжить фельдшерские курсы, которые он окончил в 1945 году, за 6 лет до освобождения.

Выпущенный на свободу в 1951 году, длительное время выехать с Колымы  Шаламов не мог. Он работал фельдшером в маленьком якутском поселке. С 1949 года Шаламов писал стихи, которые в 1952 году ему посчастливилось переслать на большую землю – Пастернаку. Это были знаменитые «Колымские тетради». Пастернак высоко оценил стихи, причем отозвался о них без скидок на тяжелую судьбу автора.

В 1956 году Шаламов был полностью реабилитирован.
Первые сборники стихотворений, опубликованные в 60–е годы, удовлетворения Шаламову не принесли, так как были изуродованы редакторами, выпускавшими их в свет. Кроме того, колымские стихи, которые поэт считал наиболее важными, не были пропущены цензурой.
Одновременно с созданием стихов Шаламов писал и прозу – коротенькие рассказы на лагерную тематику. Эстетическое кредо автора этих рассказов – правда жизни. Все до единого они отвечают этому высокому критерию.

Рассказы Шаламова в 60–е годы начали публиковать за границей. Это еще больше отодвинуло перспективу встречи с читателем на родине.

В последние годы жизни уделом Шаламова стали одиночество и болезнь. Он потерял зрение, слух и медленно угасал в доме престарелых.

Больше всего его тревожило стремление общества забыть о сталинских преступлениях. Этому беспамятству писатель противопоставлял свою твердую этическую позицию, сформировавшуюся параллельно с эстетической: «На свете нет ничего более низкого, чем намерение забыть эти преступления».

Можно утверждать, что понятие ада относительно. Произведения Солженицына, о которых мы говорили на предыдущей лекции – это как бы ступени, низводящие в ад. Ведь даже в самом широком произведении на лагерную тему, «Архипелаге ГУЛАГ», писатель делает оговорку: «Я почти исключаю Колыму из охвата этой книги». Солженицын объясняет это тем, что о Колыме уже писал Варлам Шаламов: «Может быть, в «Колымских рассказах» Шаламова читатель верней ощутит безжалостность духа Архипелага и грань человеческого отчаяния».

Гитлеровские лагеря истребления были адом. Колыма была адом. Выжившие в аду редко пишут мемуары. Необходимо необыкновенное мужество, чтобы сказать всю правду о себе и людях.
В поэме «Последний круг» Зинаида Гиппиус писала:

Будь счатлив, Дант, что по заботе друга
В жилище мертвых ты не все познал,
Что спутник твой отвел тебя от круга
Последнего – его ты не видал.
И если б ты не умер от испуга –
Нам все равно о нем бы не сказал.

У самого Шаламова есть рассказ «Прокуратор Иудеи». В этом рассказе говорится о том, как главный хирург центральной лагерной больницы Кубанцев принял 5 декабря 1947 года пароход «Ким», привезший три тысячи заключенных на Колыму. В море заключенные взбунтовались, и капитан залил трюмы, в которых они находились, водой. При температуре минус 40 трюмы превратились в склад замороженного мяса.

А заканчивается рассказ так: «Через 17 лет Кубанцев вспоминал имя, отчество каждого фельдшера из заключенных, каждую медсестру, вспоминал, кто с кем  из заключенных «жил», имея в виду лагерные романы. Вспомнил подробный чин каждого начальника из тех, что поподлее. Одного только не вспомнил Кубанцев – парохода «Ким» с тремя тысячами обмороженных заключенных.

У Анатоля Франса есть рассказ «Прокуратор Иудеи». Там Понтий Пилат не может через 17 лет вспомнить Христа.

Человеческий подвиг Шаламова состоит в том, что он, проведя долгие годы в колымских лагерях, на самом дне ада, не забыл ничего и в своих произведениях рассказал о том, что видел и чувствовал.

В прозе Шаламова соседствуют физиологический очерк – «Зеленый прокурор», «Бани», «Как это началось», биографическое повествование – «Мой процесс», «Надгробное слово», рассказ –  «Шерри–бренди», «Последний бой майора Пугачева». Шаламов пишет рассказы, в которых использует факты из собственной биографии, пишет очерки, пользуясь повествованиями других заключенных и своими наблюдениями. Иногда он ведет рассказ в третьем лице, иногда в первом. Кроме того, в произведениях Шаламова выступают два alter ego писателя – Андреев и Крист, и в одном рассказе – «Мой процесс» – героя зовут Шаламов.
Писатель стремится показать события или поведение людей с разных сторон, но категорически отказывается анализировать «душу» своих героев. Как прожектором, выхватывает он из темноты лагерной жизни событие, не стараясь его объяснить или даже понять. Ибо жизнь в лагере иррациональна. Это, по выражению заключенных, «страна чудес», где происходят вещи непонятные и необъяснимые для людей, живущих вне лагеря. Естественность чудовищности, примирение с чудовищностью, согласие на нее людей показывает в своих произведениях писатель. Он говорит о себе:

Я вроде тех окаменелостей,
Что появляются случайно,
Чтобы доставить миру в целости
Геологическую тайну.

Шаламов раскрывает повседневность, обыденность лагерной жизни – с 1929 года до 1956 года. За это время Колыма меняется лишь количественно: в начале 30–х гг. кормили чуть лучше, били чуть меньше, но первая и последняя ступень ада – это ад. Правда, спускаясь по этим ступеням, человек перестает быть человеком. На какой–то из ступеней человек достигает дна.

Чтобы описать человека, достигшего дна, Шаламов ищет язык простой, скупой, строит фразу короткую, используя часто блатные слова, язык мира, в котором живут заключенные. Сжатость стиля подчеркивают короткие – обычно в одно или два слова – названия произведений.

Говоря о человеке в лагере, Шаламов отмечает то, о чем другие писатели не могут или не хотят говорить – в лагере умирают даже те, кому удается выжить. Лишь немногим потом удается воскреснуть. В рассказе «Инженер Киселев» сказано: «Лагерь был великой пробой нравственных сил человека, обыкновенной человеческой морали, и девяносто девять процентов людей этой пробы не выдерживали».

Причины физической и моральной смерти носили характер чисто материальный – голод и труд. У Шаламова почти нет рассказов, в которых не говорилось бы о еде. Голодали во всех советских лагерях, но редко где сочетание тяжелейшего труда, холода и недостатка пищи принимало такой убийственный характер, как на Колыме.

Достаточно сравнить «Один день…» и рассказ Шаламова «Хлеб», чтобы понять, что и голод носит относительный характер. Иван Денисович случайно съедает обед без хлеба. Герой Шаламова никогда не ест свой суп, баланду с хлебом. Хлеб он съедает отдельно. Вот как об этом сказано в рассказе: «Не следовало торопиться, не следовало жевать, не следовало запивать водой – мы сосали хлеб, как сахар, как конфету».

Хлеб становится синонимом жизни. Но убивает не только полное отсутствие хлеба. Выполнение нормы, дающее право на полный паек, не спасало заключенного, ибо даже полный паек был недостаточен для восстановления сил, затраченных на добыче золота в холодных шахтах, на рубке леса в сорокаградусный мороз.

Именно отношение к лагерному труду является главной чертой, отличающей творчество Шаламова от всех других книг, написанных советскими писателями о лагерях.
Горький воспевал лагерный труд. 35 советских писателей ( в их числе А.Толстой, М.Зощенко, В.Шкловский и др.) приняли участие в написании печально знаменитой книги «Беломорканал» – единственной в своем роде апологии рабского труда. Книгу эту редактировал Горький. И даже Солженицын в «Одном дне…» изображает «симфонию труда», показывает заключенных, увлекшихся человеческим делом – работой.

Для Солженицына Иван Денисович, добросовестно, с увлечением работающий в лагере – символ человека не сдавшегося, сохранившего самое важное – любовь к работе, к творчеству.
Шаламов смотрит на это иначе. Для него работа в лагере – это прежде всего рабский труд, недостойный человека.

Работа в лагере убивает. «16 часов работы без отдыха, голод, порванная одежда, ночи в порванных палатках при температуре шестьдесят градусов ниже нуля, избиение охраной, уголовниками и конвойными» – человек не может этого выдержать. Шаламов пишет, что достаточно 20–30 дней такой работы, чтобы превратить здорового, молодого человека в «доходягу».

Работа в лагере, и это подчеркивает писатель, воспитывает лишь «отвращение и ненависть к труду» («Сухим пайком»). В лагере не может быть «честного» труда. «К честному труду в лагере, – говорит один из заключенных, – призывают подлецы и те, которые нас бьют, калечат, съедают нашу пищу и заставляют работать живые скелеты – до самой смерти».

Ненависть Шаламова к лагерному труду объясняется также отрицательным отношением писателя к морали концентрационного мира. В этом мире господствовал принцип: морален тот, кто выполняет норму, и чем больше он ее перевыполняет, тем он моральнее. Шаламов пишет: «Мы поняли… удивительную вещь: в глазах государства и его представителей человек, физически сильный, именно лучше, нравственнее, ценнее человека слабого… Первый моральнее второго. Он выполняет «процент», то есть исполняет свой главный долг перед государством и обществом, а потому всеми уважается» («Сухим пайком»).

Показывая человека перед лицом смерти, писатель говорит о нем всю правду, если даже она противоречит общепринятым представлениям, нарушает установившиеся каноны. Шаламов опровергает миф о дружбе, выдерживающей самые тяжелые испытания. «Дружба, – пишет Шаламов, – не зарождается ни в нужде, ни в беде. Те «трудные» условия жизни, которые, как говорят нам сказки художественной литературы, являются обязательным условием возникновения дружбы, просто недостаточно трудны. Если беда и нужда сплотили, родили дружбу людей – значит, это нужда – не крайняя и беда – не большая» («Сухим пайком»). В рассказе «Причал в аду» говорится, что уже через три недели по прибытии на Колыму заключенные навсегда отучиваются делить хлеб с товарищами.

Шаламов утверждает, что в настоящей нужде, в условиях, находящихся «по ту сторону добра и зла» человек остается один, наедине с самим собой. И в этих условиях он проходит последнюю проверку, испытывает свои физические и моральные силы.

Вывод оптимистичен: на самом дне ада человек может найти в себе силы, чтобы не сдаться. Писатель находит необычный символ для изображения этой борьбы человека за самого себя, борьбы в одиночку против всего лагерного мира. Мы встречаемся с этим символом во многих рассказах, иногда он лишь упоминается, иногда подробно описывается, иногда становится стержнем повествования. Символ – простой шарф, подаренный однажды заключенному в больнице. Едва он возвращается на работу – начинается охота за шарфом. Его хотят отобрать уголовники, бригадир, все, кто чуть сильнее героя. Борьбе за шарф он отдает все силы. И всегда – во всех рассказах – шарф у него отбирают. Казалось бы, напрасная борьба, лишающая героя последних сил, приносящая ему лишь дополнительное горе и неприятности. Но в этой борьбе герой Шаламова утверждает свое достоинство, свое право быть человеком и свою способность им остаться.

В одном из лучших своих рассказов, в «Сентенции», Шаламов с беспристрастностью медика рассказывает о смерти и воскресении человека. Умирающий, почти мертвый от голода герой рассказа оказывается в тайге, в бригаде топографов, на очень легкой работе.
Сбросив с себя непомерную тяжесть лагерного труда, герой рассказа впервые осознает, что он умирает и, анализируя свои чувства, приходит к выводу, что из всех человеческих чувств у него осталось одно – злость. «Не равнодушие, а злость была последним человеческим чувством», – утверждает Шаламов.

Само освобождение от работы, даже без дополнительной еды (вся еда – кусок хлеба, ягоды, корни, трава) – производит чудо. К человеку начинают возвращаться чувства: приходит равнодушие. Ему все равно – будут его бить или нет, дадут хлеб или нет. А затем является страх. Теперь ему страшно лишиться этой спасительной работы, высокого холодного неба и боли в мышцах, которой давно уже не было. Потом приходит зависть. «Я позавидовал мертвым своим товарищам… Я позавидовал и живым соседям, которые что–то жуют, соседям, которые что–то закуривают… Любовь не вернулась ко мне… Как мало нужна людям любовь. Любовь приходит тогда, когда все человеческие чувства уже вернулись».

До любви к людям возвращается любовь к животным. Герой не позволил застрелить самочку снегиря, сидевшую на яйцах.

Самой последней к человеку возвращается память. Но, вернувшись, она делает жизнь невыносимой, ибо память вырывает человека из ада, в котором он живет, напоминая, что существует и другой мир.

Приходит воскрешение человека, но одновременно кончается перерыв и надо снова возвращаться в шахту – на смерть. Героев Шаламова ждет только смерть. «Специальная инструкция гласит: уничтожить, не позволить остаться в живых» («Лида»).

На вопрос «почему люди продолжают жить в нечеловеческих условиях?», почему лишь единицы кончают жизнь самоубийством, Шаламов дает два ответа. Одних, очень немногих, поддерживает вера в Бога. С глубокой симпатией, но и с некоторым недоумением перед явлением ему непонятным, необъяснимым, рассказывает он о заключенном–священнике, который молится в лесу («День отдыха»), о другом священнике, которого – в виде редчайшего исключения – позвали исповедать умирающую («Тетя Поля»), о немецком пасторе («Апостол Павел»). Истинная вера, облегчающая страдания и позволяющая жить в лагере – явление не частое.

Большинство заключенных продолжает жить, ибо надеется. Именно надежда поддерживает еле теплящийся огонек жизни у колымских узников. Шаламов видит в надежде зло, ибо очень часто смерть лучше жизни в аду. «Надежда для арестанта всегда кандалы. – пишет Шаламов. – Надежда всегда несвобода. Человек, надеющийся на что–то, меняет свое поведение, чаще кривит душой, чем человек, не имеющий надежды» («Житие инженера Кипреева»). Поддерживая волю к жизни, надежда обезоруживает человека, лишает возможности умереть достойно. Перед лицом неизбежной смерти надежда становится союзницей палачей.

Отвергая надежду, Шаламов противопоставляет ей волю к свободе. Неукротимую любовь не к абстрактной свободе, а к индивидуальной свободе человека. Этой теме посвящен один из лучших рассказов Шаламова – «Последний бой майора Пугачева». В рассказе майор Пугачев бежит из немецкого плена, но, попав к своим, арестовывается и отправляется на Колыму. Шаламов дает герою рассказа символическое имя – Пугачева, вождя крестьянской войны, потрясшей Россию в XVIII веке. В «Последнем бое майора Пугачева» писатель рассказывает историю людей, решивших, что для них есть лишь одна альтернатива: быть свободными или умереть с оружием в руках.


Важное место в «Колымских рассказах» Шаламова занимают уголовники, «блатные». Писателем было написано даже специальное исследование на эту тему – «Очерки преступного мира». Шаламов пытается осмыслить проблему, проникнуть в психологию «блатных».

Попав в лагерь и столкнувшись с живыми профессиональными преступниками, писатель понял, как ошибался Горький и другие русские писатели, увидевшие в уголовниках бунтарей, романтиков, отвергавших серую, мещанскую жизнь.

В целой серии рассказов – «На представку», «Заклинатель змей», «Боль», в «Очерках преступного мира» Шаламов показывает блатных – людей, потерявших все человеческое – грабящими, убивающими, насилующими так же спокойно и естественно, как другие люди спят и едят. Писатель настаивает на том, что уголовникам чужды все чувства. «Лагерь – это дно жизни. – пишет Шаламов. – «Преступный мир» – это не дно дна. Это совсем, совсем другое, нечеловеческое».

При этом, замечает Шаламов, следует различать человека, укравшего что–либо, хулигана и вора, члена «преступного мира». Человек может убивать и воровать и не быть блатарем. «Любой убийца, любой хулиган, – утверждает Шаламов, – ничто по сравнению с вором. Вор тоже убийца и хулиган плюс еще нечто такое, чему почти нет имени на человеческом языке».

Ненавидя уголовников, не находя для них ни одного слова снисхождения, писатель показывает одновременно одну особенность воровского мира. Это – единственная организованная сила в лагерях. Их организованность, их сплоченность выглядят особенно внушительно на фоне полной разобщенности всех других заключенных. Связанные строгим воровским «законом», блатные чувствуют себя в тюрьме и лагере дома, чувствуют себя хозяевами. Не только их беспощадность, но и их сплоченность дает им силу. Этой силы боится и начальство.

Уголовники и начальство – это две силы, нашедшие свое место в лагерном мире. Они здесь дома. Начальство такое же жестокое, беспощадное и такое же растленное, как и уголовники. Шаламов показывает вереницу уголовников – убивающих за свитер, убивающих для того, чтобы не ехать в лагерь, но остаться в тюрьме и т.д. И рядом такую же галерею начальников различных уровней – от полковника Гаранина, подписывающего списки расстрелянных, до садиста инженера Киселева, собственноручно ломающего кости заключенным.