Спи, друг! Спи!

     В подвале было тихо и сухо. Через глазницы редких отдушин слышались завывания осеннего ветра, игравшего с опадающей листвой и голыми ветвями деревьев. Где-то в глубине очередная одинокая капля ударила о поверхность маленькой лужицы. У стены на старом матрасе, припорошенном пылью и сухими листьями, нанесенными ветром с улицы, кто-то пошевелился…
     Он открыл глаза. Боль пронзила мозг, пробежавшись по всему телу. Саднили раны. Кровь, кажется, перестала сочиться и запеклась грубой коркой. Двигаться не было ни сил, ни желания. Перед глазами все плыло. Слух уловил звук редкой капели:
     - Вода, - подумал он. – Вода – это хорошо.
     Жажда вновь напомнила о себе неприятным, вяжущим рот вкусом. Он напрягся, подтягивая отяжелевшее от боли тело, и пополз на звук. Его раз за разом резали молнии боли, хотелось вновь вернуться на матрас у прохладной стены, но звук воды манил: он уже чувствовал ее вкус и запах.
     Пил жадно, почти захлебываясь. Наконец в желудке начала ощущаться приятная тяжесть и прохлада. Он чуть отполз от спасительной лужицы и растянулся без сил на грязном полу. В глазах сначала потемнело, а потом вдруг нахлынули картинки из памяти….
…. Лужайка. Зеленая-зеленая. Одуванчики, белым пухом разлетавшиеся от легкого прикосновения и попадавшие в нос, глаза, уши… Бабочки… Так их Лиза называла. Он любил Лизу за ее доброту, заботу, за то, что она с ним играла. Они бегали по лужайке, она громко и звонко смеялась и называла его дурачком, а потом угощала пирожными – воздушными и сладкими…
      От нахлынувших воспоминаний он застонал и очнулся. Пол был холодным – бил озноб. Поискав глазами матрас - вот он – у стены, совсем рядом и вновь собрав остатки сил,  он пополз к укромному месту. Казалось, что все тело онемело и превратилось в камень. Только мысль билась в голове: «Доползти, еще немного… Там удобно, почти, как на любимом диване…» Пружины чуть слышно скрипнули и приняли изможденное тело своего постояльца. Он опять ослаб, озноб усилился: челюсти звонко стучали друг о друга. Закрыв глаза, он опять начал вспоминать Лизу, поляну, пирожные….
     И вдруг! Солнце, как будто пробило перекрытия подвала и прорвалось бурлящим потоком в эту прохладную мглу. Краски стали яркими. Знакомые запахи защекотали нос. Он услышал громкое и радостное пение птиц. Бабочки, бабочки самых фантастических форм и красок летали вокруг. Зеленая шелковая трава всем видом зазывала к играм – бегать, прыгать, кувыркаться!
     И он рванул. Он бежал легко и красиво. Мышцы и кости больше не болели. Сила и ловкость наполнили его жилы. В голове пронеслось: «Все, что было мгновение назад – этот подвал, мрак, боль – это сон, страшный сон. Ужастик, как говорила Лиза.»
- Привет, брат!
- Привет, брат!
     Голоса раздались неожиданно. Он резко остановился и оглянулся.
- Вы?
- Мы! И ты, и мы – мы все попадаем сюда….

- Смотри! Вот же он! – луч фонарика уперся в нечто безвольно лежащее в глубине у стены.
- А ну, вставай, сучий потрох! Попался! Долго же мы тебя искали! – похожий на гориллу, дурно пахнущий смесью табака, пота и бензина мужик, пнул его ногой. – Вставай тебе говорят! Добегался! Или ты решил опять показывать норов, твою рябую душу?
- Карпыч, стой! Он, кажется, сдох. – второй, пониже ростом и более щуплый, присел возле матраса и посветил фонариком в глаза. – Так и есть – сдох! Говорил я тебе: «Потише, не гноби его, не живодерничай!» А ты знай стараться – ломал ему ребра сапогами, морил голодом. Что мы теперь скажем этой семейке, когда они за ним приедут? Он же у них  - любимчик! И угораздило же их уехать в отпуск….
- А ты, чего хотел, чтобы он диктовал мне, как с ним нужно расшаркиваться? Человек – царь природы и венец ее творения. Я – человек!
-  Заткнись ты! Ты, не человек, Карпыч! Ты – живодер!
     Постояв несколько минут над телом, мужики развернулись и пошли к выходу, ворча себе что-то под нос. У стены на старом, с проржавевшими пружинами, матрасе лежал пес. Некогда сильный, холеный, ярко рыжей масти, с красивой и богатой шерстью, он теперь не был похож сам на себя: все ребра и кости выпирали, живот провалился, шерсть была грязной, клочковатой, почти повсеместно изорванная ранами, правая задняя лапа была сломана… Дыхание пса давно уже остановилось, глаза застыли с бессмысленным выражением, рот растянулся в предсмертной улыбке…. Издалека, в бедном освещении подвала казалось, что он спит.

     Ветер неожиданно ворвался вовнутрь, поднял с пола наметенную ранее листву, смешал ее с полуистлевшей ветошью и вдруг заботливой невидимой рукой укрыл бездыханное тело этим самотканым покрывалом.
     Спи, друг! Спи!