Лес... заклятье..

Ах, уж этот леший – всегда пытался пристроить меня лучше.  Впрочем, я тоже всегда рвалась ему помочь.  Но он почитал себя должником.  А я почему-то  даже никогда не думала – просто, если могла, делала. – Он же, получается, искал случая мне помочь – выдумывал и строил планы.  Даже вот так изменившись и тоже начав строить планы и на жизнь, и на час, - я все равно так и не научилась делать добро специально.  Смешно как-то.
И тут  вернулась в лес, думала – ох, хорошо снова заживем – а мне с порога нежданно-негаданно - сватов.   Задумывал доброе дело – а  получалось, предавал  меня.  Я даже не успела опомниться, рассказать  что случилось. И – он-то  думал с моим нравом, ничего плохого со мной не могло приключиться, и сам не спросил. И нахрапом  дюжину веселых и беззаботных мужланов прислал, а я все еще в небо смотрела звезду искала.  Не вовремя он избавлялся, перекладывал часть заботы обо мне на другого.   Ведь только он и мог бы сейчас утешить, спасти, из омута выудить. Я смертно огорчилась, но почему же не сказала ему о том, что это глупая затея? - слишком ошарашена была. Молча приняла, кивнула и заревела на весь лес. Стала кусать лешего – он начал понимать, но опять  виноватая я, – я уже кивнула – он не мог повернуть время вспять и  мягко поворотить сватов - все, вроде – того -  невеста не готова,  передумала связывать себя и подобное.
Ох, и застрадали мы отныне. Я вздыхала и сказала ему все, что думала об этом – он нахмурился:
 – какая часть забот о тебе, никогда никому не отдам эту должность. Я рассмеялась.
 – А чего ж тогда меня замуж отряжаешь? – ведь забота о жене это привилегия мужа, а не друга мужа.   Я еще долго смеялась, даже когда он заплакал, я не могла остановиться – и он это знал, случалась такое в молодости, и он не обижался. Оба виноваты, дуралеи.   Потом попросила лешего рассказать мне об отшельнике – Раз - уж стану его женой – надо же знать - где искать положительные черты нашего будущего союза.
 - Деревенька была давно рядом. Ушли мужи на войну. Лишь один вернулся – ночь у реки заночевал, утром решил идти домой.
вернувшись с кровавой сечи,
речною водою вымыл мечи.
водяной  обозлился  и застращал,  так и бежал человек  в деревню, не оглядываясь, а там и деревни уже нет, погорелище.   В горе рванулся, куда глаза глядели. Вот так и попал в лес – сам даже не помнит – кто его потянул сюда.  Может, решил – эх, а пусть звери растерзают. С этих пор полностью отверг  свое прошлое – ему ненавистны войны.
- Знать не уживемся мы с ним – я воин, – стукнула я по колену. – Леший, друже мой верный, может все поправимо еще?
Махнул вихрами и ушел не ответствовав. Долго не было, только на свадьбу явился – хмельной березовым соком и ветром.
Но, после, став женой отшельника, скитника - калики перехожего, как ныне бы сказали, - изменилась я. Забыла печали, отпустила себя. Вырезала из памяти кус жизни в дружине.    И зажила в лесу, значит и дружбу с ним вести. И изменилось все. Лешие  замолили обиды и звали к себе. Никто уже не пытался переделать моего любимого лешачонка.  этот  мудрый и добрый лесовик – имел силы и быстрый хваткий ум. Запутать так, что и не заметишь. Или вывести так, что, кажется, плутать еще здесь вечно.  И никто из попавшихся ему – не смогут сказать, где они заблудились, как шли, и как вышли. Потому что глядь, и почти у тына родного стоишь, а миг назад бурелом лапы тянул.
Лес и тогда и теперь - не ведал от нашей семьи зла.…Но и добра не сразу узнал. 
Ведунья – посмеялась мне, и сказала – родишь. И все.  Толи  ошибкой все это было, или все колдовство в этом.    …Нет, ошибка ошибкой – но уходить или нет, вопрос тогда  не стоял. - Уходила не из-за своей «немочи», а от неприязни людей. Нет, здесь оплошности не было. А мудрого слова так и не дождалась.     Может и проруха,  наша деревенская старуха. Но дело все равно не в том….
Обрядили в рубашку повивальную – усадили на скамью, разделили волосы на две половины, в первый миг я не выдержала, уронила  тяжкую тугодумка. - Что ж я делала!? Зачем? - главное.
Правую половину косы заплетал жених, левую сваха, что как раз и была та ведунья. Подумалось мне, она так часто со мной. Может, потому так потихоньку  лечит меня,  каждым касанием  забирает хворь, немочь, обиды и наговоры. Все что сказано обо мне – прошлой, - сбросила с моих плеч. Я теперь другой человек.  Никто из моей деревни, там, на просеке  мне теперь не родня. И тем, что там, на берегу реки,  почти открытые взору чужому, никем давно не тронутые, разросшиеся.  Я теперь дочь леса, а не реки. И это действительно была боль. А не просто обрядные слеза, - вроде того не по своей воле иду, - отдают, а по живому. Рвать старые связи в душе никто не поможет. Сам себе хозяин.  - Омрачишь новую жизнь, или - убьешь пол жизни в себе – решать тебе.
После,- нас двоих осыпали зерном, били перед ними горшочки. Вязали нас  друг к другу травой. Ломали праздный каравай. Мой кус оказался больше – я не гласно буду верховодить в доме. Радостно не радостно. А  что-то было не так. Понятно – не любили мы друг друга. Хоть и общались, приглядывались, но оба знали, гляди - не гляди, милее не станет, а деться все равно некуда. Выбор у него не богат. Лешачиха, или я, - хоть и ладная красавица, но нраву скверного. И у меня то же самое. А я вот бы с радостью за лешачонка пошла. Но как он тут разбушевался, весь лес перевернул, -  кикиморы завыли на болотах.  И это я только намекнула. А может, действительно надо было прямо сказать, и так чтоб стало ясно – это дело решенное.  Это я сейчас думаю - уже сидя за свадебным столом возле болота под кустом.!.. Гостями были все лешие, омутники, да звери чащобные.
 А милый леший веселится пуще всех, и тоже представьте себе,  не искренне веселится. Надо было настоять. Теперь кукуй в тоске. Ну и сам дурень, значит.  А что тоска, так не беда – не запрет же муж  меня в избе…аль с горем лютым я обручилась!?
Чай не с горем.  А леший утешится с лешачихой. В соседнем подлеске живет одна, сейчас замирает при нем вся. Аж сладкой истомой заходится. Я вдруг нахмурилась и сбросила мысли. Не дело. Все же свадьба... и тут же обратное - ну и сколь я буду себя этим упрекать и стреноживать - совсем извелась я. И конечно не слепые собрались вокруг – кто улыбнется ободряюще, кто приятное что скажет.  Вроде приходила в себя.  Лешачонок обмирал сам. И задумывался. Так и  сидели за столом  два безумца несчастных.      
   Всю жизнь вместе пробегали, в общих портах.  А пришло время - отпрянули, и захлопнули двери друг от друга. Тьфу. Ну что, и после этого разве умные и сознательные люди?  И лешие, похоже, не лучше, насколько б  древнее они не были.
Я  думала, - уже завтра пойдем вместе с лешим по миру – убежим из леса - я от лесника, он от лешачихи. Никого ведь лучше меня для него нет. Вот кто  никогда не отвернется – будь я проказой или хоть бы  убивала леших на право и налево.
Ведунья хмурилась, но была бессильна - что-то с нами поделать. Я чувствовала – она пыталась  отвернуть мои мысли от  хозяина леса, но ей мешал сам леший. Он сам хотел, что б я о нем думала. Чего доброго -  всех гостей разбросает по кустам и заговорит со мной.  Наконец нормально объяснит, почему захорохорился, поцелует и   как-нибудь сотрет всем память. Но свадьба не шутка – боги не простят. Была б я тоже лешачихой – изменять слово  смогла бы, отказалась и ушла. Но я человек. Маленький,  беззащитный.
Почти так и случилось, он просто замутил всем умы, и половина гостей, уйдя, не вернулась – остальные лишь через час.  За это время – мы, обнявшись, просидели. Диво-то какое, стало легко, и так как будто не было этих мыслей. Да ведь действительно он - друг.  Друзей бесчестно травить  должностью мужа. Смешно. Да.  И два друга смеялись и  любили друг друга бесконечно. Глаза  светились, души рвались на волю. И одному - плохо, но и так оказалось не лучше.
Мы еще не раз пожалели, что отказались с лешим от  союза.

Он услышал наш разговор с ведуньей. – Может, не сразу понял… или смерился уже с тем, что я безумная. Он слышал мои слова:
 – …если уж выбирать, то любимого. 
Ведунья поставила условие:  - остаешься с отшельником человеком – будет ребенок. А уйдешь к лешему так и останешься пустой. Я смолчала и убрела думать да  выбирать, получше.
Столкнулись, я за порог, лешачонок из-за дерева ближнего. Он хмуро посмотрел на меня. Понял, что дело сделано, назвал дурой и ушел.  Вернулся потом, и сказал,:
 – Ну а если я все так же буду против – и совсем прерву на корню нашу любовь – с чем ты останешься?.. – ты променяла твердую реальность       на        иллюзию – тут  что-то в нем взорвалось – правда? но.. это же было так давно – ох, боги – ты все такая же. - Девчонка, которой не страшно терять все.  Ты не изменилась! – нет, ты не очерствела,  ты замкнулась в себе. Ты разочаровалась, но не во всем мире.  Он обнял меня, и больше мы о том не говорили.  Любовь победила все.… А обман победил любовь.
обманом и лешего оженили.
Слишком усердно ведунья призывала Зевану – богиню лесов, – и та все же согласилась отдать свою дочь за лешачонка. Ну вот и охолынулись: ни мне, ни лешачихе из соседнего леса, а - богине. И он теперь полубог… да, - за силу свою и ум – получил  по заслугам. Но не - по желанию… да что нынче делается по желанию. Прав не тот, кто прав, а у кого больше прав.
Это раньше – Лада защищала невест от невольного брака – а сейчас вздохнет, и пошлет утешение – сына богатыря, или смерть  счастливую - что б не мучилась лебедушка в когтях ворона,  да соловушка - в клетке золотой.
Но у нас все вывернулось куда хуже. Смерть почуяла наши терзания, слабость нашу, тоскливые усталые взгляды на мир и жизнь.  Навлекли сами на себя.  Задела его,- милого моего, подолом дева – Морена. Задела, а потом укрыла. Напоила вином веселящим, накормила хлебом забвения. Целовала его уста медовые, очи его  дражайшие  заполняла образом своим и собою всей.  Не стало полмира, когда не стало друга.
Во ржи смеялся раненный бог -  я в безумии неслась ему на помощь.
- Ну вот, смотри, я здесь! -  во мне силы – дюжина и с головой, с лихвой... Ну, хватит! - не смейся, ты захлебнешься – возьми мою руку!
- ты сама-то  кровью  говоришь – вона грудь как у снегиречки  - черной гладью,  красным крестиком.  Утешься солнышко – в речном омуте. А омут не примет – живи, пока счастье не сбудется.
- что ты? за что братец?! за что  заклял!? почто печать выжег?! – я упала рядом и рвала косы -  твоя я, твоя! -  своей рукой режь косу, а я кровь отворю. И  бери меня с собой – хоть в  смерть хоть в муки. Но с тобой…  ведь ты мое счастье!..
- Как будто не знаешь, кто…. – усмехнулся он,  схвативши за косу – притянул к себе, сильно встряхнул.- Я слов не ворочу. Сказал – да будет слово мое крепче булата,  крепче секиры перуновой – он захлебнулся – и в болезненных судорогах намотал мою косу на кулак.
Во ржи кровью смеялась смерть – колоски поднимались с земли и красовались  алыми зернами… – нет, этот хлеб не отравлен – он  впитал силу бога и каждое его зернышко стоит ста колосков.
       Из мертвой руки мне не вытащить  космы – и впрямь только резать. Но полежу еще немного… – полежу.
….И тогда я поняла, что тоже стою на грани – и уже готова отвернуться от мира, и замкнуться навсегда.
Но не дано, - другое дело нашлось. Как бы еще не побежала наоборот - открываться кому.  Заступы искать.
Пережив смерть, и время, с неделю после свадьбы – я достала кожаный лоскут, подарок Снегиря, свое счастье… и долго любовно просила прощения.  Обещала не забывать его, но любить мужа. Что б ему не было стыдно, что когда-то любил такую эту девушку.
ничего особенного не произошло, не считая того, что все волки в ближайших лесах решили завыть в один и то же миг. Я же отвыкла вздрагивать, и лишь нахмурилась… ох, детство, юность и легкость - где они?
 Пошла к омутнику.  Сложила руки на коленях и потупила взор, вздохнув.
– Ну, вот я и узнала его имя.
- Я уже понял – красиво выли – только никогда не воют к добру. А ныне к великой беде.
–Я выпустила великое заклятье?..
– Плохо будет не всему миру, а только двоим, и тем, кто рядом с ними.
-  Понятно.  Значит, скоро ко мне придут, как к открывателю тайн.  И как глупую девчонку поволокут на расправу…
- первый  голос помнишь? – заботливый  водяной провел рукой по голове – убирая выбившуюся прядь волос. И очень внимательно поглядел в глаза.  Меня передернуло.
- Помню. – Прижалась я к его руке и отвела глаза.
- а последний?  я с тревогой распахнула вежды.- Не помню. А что?
 - Как ты толкуешь - на расправу, придет или первый или последний.  Хотя по твою душу и оба не замешкаются.  Я слышал и помню - оба. Одинец – первый из первых. А второй - вожак славной стаи – ярый и гордый, не хуже первого.  Поглядел против солнца, и добавил:
- Трудное время наступает.  Прикажи руке мужа резать косу.  Я таки отшатнулась. Слишком много лихого за один присест выдал дедушка. – Во-первых, легче бегать от них будет.  Во-вторых, если - возьмут тебя силой, но не убьет, и такое может статься – ты не станешь считаться  законно женой. Законы почти везде одни, и в волчьей стае тоже.
- а Одинец. Ему-то ведь никто не скажет против. Некому говорить.  Я удивилась себе.  Через страх – а все равно додумалась спросить, даже нет, спрашивала не я, а другая третья разумная и спокойная.  Нет, что-то изменилось.  Три лика во мне: слабая милая мечтательница.  Зверь, и вот еще иногда появлялась  разумница, она не часто брала слово, только в случаях, где выбора нет, но я пытаюсь идти по иному пути. Изменилось, то, что обратно,  уже не повернешь. Может и рада бы, да и не надо уже. Все так и произошло бы все равно. Но буде я слабой и мечтательной веселухой, как до побега из роду, - не убежать бы  мне от волков.   А в этот раз можно и потягаться.
Схватил за грудки.
– Ан нет, – думал уже – совсем себя потеряла.  Все хорошо дитятко. Я вижу – есть теперь в тебе все, чтоб  вывернуться. Сила и решительность. Разумность и  дальновидность. Зрячая доброта, и  любовь ко всему живому.
Через несколько лет тоски и безжалостного боя с приходящими за ней зверями  – любовь к живому взяла верх.
Оборотнем был Одинец –   И все те звери, что  еле живыми от нее, ее стрел, ножей,  уходили – это все он. Кроме десятка волков во главе с черногрудым вожаком.  Схватки каждый  раз  у них  были жестокими и смертельными, непримиримыми и непоколебимыми в своем стремлении. Он знал, что она его когда-нибудь окончательно убьет, но снова шел,  до умопомрачения бился, но падал и ждал смерти.…  Стая вновь и вновь зализывала его раны и глядела с восхищением и ожиданием победы.  И от того каждый раз все  злее и  сильнее становился  живодер.  Но однажды стая увидела другую тень. Когда уходила  Вверена, волоча кровь и  бессильное тело подальше от леса, появился  другой, кто  взревел как сто зверей, нанося  смертельный удар непобедимому вождю. И Одинец  продолжал  выть и реветь и бежать по следу того, кто отнял  частичку его славы. И того, кого - ему, только ему, самой судьбой, и заклятьем текущем в темной крови -  было суждено убить это жестокое существо в человеческом обличье. Он, наконец, нашел в себе силы стать тем, кто сможет ее убить, и стрела не возьмет и нож затупится. Он  не волк Одинец, – он человек.
Однажды утром Вверена почувствовала лес становится тесен, - мир сам делается мал для ее тоски.  И просто собрала  пожитки и, подперев кулаком щеку – тихо запела, глядя во вьюгу, но скитник отлично чувствовал ее взгляд на себе.  И он уже начал понимать и искал  слова, что б образумить   прыткую женку.  Вверена - то подвывала вьюге, то  звенела сталью голоса.
Не ищи моих следов,
не зови меня назад,
даже волку на тропе замела метель глаза.
 тот,  кто встретился со мной
видел только мою тень.
я ушла и вслед за мной,
крался в полночь зимний день.   (Крался в сумрак мертвый день.)
позабудь мое имя и песни мои,
не тревожь мою душу и не плачь обо мне,
по мосту через вечность не пройти нам двоим,
я ушла, чтоб погибнуть на войне.
Лесник вздрогнул – ну вот и счастье привалило. Опять  к Воиславу, - к памяти… отравил Снегирь ее - зимой и войной. А Гайдамак только колышки эти глубже в душу забил.
Под ногами нет тропы,
 заметает ночь следы,
в чаще леса чертит путь,
 свет невидимой звезды. 
одинокий волчий вой,
потревожит спящий лес.
только снегом белый бог
заметает мир с небес.
на душе снова рана,
и больно дышать,
и тоска плачет песни на высокой струне,
 - Я - сильнее тебя значит, мне и решать.
я ушла, что б погибнуть на войне.
Снова сказка умерла
и вернулись боль и страх
бесполезно быль искать -
в не родившихся стихах.
я ушла, махнув плащом по дороге - в никуда.
пусть забвенье придет,
 да хранит тебя звезда.
Все равно я умру так чего же тянуть,
не тревожь свое сердце и не плачь обо мне.
мне уже все равно где закончится  путь…
я ушла, чтоб погибнуть на войне.
- Добре, хватит. …Делай, что хочешь только не уходи совсем - был вынужден согласится муж,  пойти на уступки, прикрывая свой позор от леса.
И теперь звери на двор являлись  -  стая того волка, что вторым выл, подходили  к самому тыну. Придут, постоят – и смотрят.  Иногда – кого из скотины сволокут.  Вот бесился Мечеслав.   А потом, не остановленные, ни псами, ни  хозяевами двора, на людей бросаться стали.  Половину  лесовик и леший перебили, да, - жаль, в последний миг новый леший примчался. Другую половину – хладнокровно и устало разметала Вверена.  Одна – со злостью, чуть ли не голыми руками.   Псы  же кровью ходили.  После  того как кувыркались в тот раз с волками.  Еле вЫходили.  Люди сами сторожили теперь, на сеновале чутко дремали. Пока псы в  сарае   нутро сращивали. 
с тех пор  ловле  оборотня, не только не строилось преград, но еще и сам  – лесник и муж Вверены, Мечеслав, присоединился.
       Эта охота была, как и сто других доселе. В лесу вымерли все звуки и вообще живое, деревья окаменели, ручейки застыли, будто исток завалило камнем. Ничего кроме звука лая, и ярых прыжков,  вырывающих и разметающих слои мшистой земли по сторонам.  Волкодавы загнали волка.  Но как шавки снова и снова мешкали  перед его статью и мощью. Да и гон длился слишком долго. Он убил многих и многих, он снова вырывался из кольца и бежал,  и оттого они устали как собаки. 
Но вдруг послышался протяжный  клич, тоскующий, безмерно одинокий. Он звал того, кто оборвет этот бред, этот вздорный путь в кривду.   Псы неуверенно отступили от полузатравленного зверя. Человек, но не хозяин. Их глупые умы - метались и не могли понять: – охранять добычу, пока не появится человек? или отбивать добычу для своего хозяина?  или разбежаться, и уступить прохожему. Тем более что псы услышали в этом человеческом кличе – тоску сродни своей. Но еще и желание борьбы, ибо только бой покончит с неизвестностью, рассудит – кто прав, кто виноват. И каждая подумала украдкой, что уступить  умнее, что  драться им с этим волком  бессмысленно.  В других условиях иная убежала бы сразу, иная  достойно поклонилась бы.
Так и тянулись мгновения, тяжело  выбрасывая остатки сознания в явь.  Все очнулись, когда охотник, и хозяин псов подоспел и  пустил две стрелы подряд в застывшее тело  волка. Тот метнулся в валежник, и только после понял, что произошло. - Теперь конец, - НЕРАВНЫЙ БОЙ.
Но послышался голос, и второй ответил.
- здравствуй муженек. Милостивый господин не убивай этого зверя. Довольно  мы уже  душ сгубили. Не тем мы усмиряем свою тоску, и свой пыл, не тронь, – возьмем лучше на двор – я его поставлю на ноги.  Шла она - взять этого зверя, но дрогнула ее рука и вспомнилась песенка.  Вроде сотню раз слышала – а ныне  страшно защемило сердце.
 Закрыв все двери на засов,
С клыков своих слюну роняя
Загнала волка свора псов,
От бега пасти разевая.

Вокруг стоит ужасный визг
Все шавки брешут, надрываясь,
А он стоит как обелиск
Бежать, уже не порываясь.

Но вот осмелилась одна:
В своём стремительном прыжке…
Так и осталась там она,
Поломанная на траве.

И, действо это увидав,
Завыла стая псов во мгле
И разом на матёрого упав
Живой комок запрыгал по земле.

Всё ближе клацали гнилые зубы псов
И всё сложнее было отбиваться,
Всё гуще настилала тьма ночной покров
Удача перестала улыбаться:

Уже повисла лапа, бок распух,
Из холки кровь струится водопадом,
Но шавки разлетаются от оплеух
И опадают на поляну градом.

Но вот послышался вдали протяжный вой
И стайка псов сию минуту разбежалась
Так и закончился ночной неравный бой
Лишь груда туш вокруг волка осталась.

И он, влекомый ветром и луной,
А может и другим инстинктом
Заковылял, как пьяный по кривой
К раскидистым дубам старинным.

Дошёл, постоял там немного и лёг,
Соблюдая странный обычай
И умер Свободным раненый волк,
Так и не ставший добычей.
- Не роняй разум, Вверена, от тоски своей. – Недовольно пророкотал муж. - Только щенков  еще взять возможно – а матерый хоть и подранок – сам тебя  съест.
- А я уверена в своем решение.  Мне видение было.
- От кого же? – фыркнул  лесник.
- От лешачонка… если так угодно.
- Уйдем отсюда,  пусть его. Выживет – его счастье. А нет..,  и нам горя нет.
- Отзывай собак и уходи.  – Она повернула коня и ушла в чащобу.
- Сивку бы хоть пожалела. – Ноги доброй животине переломаешь! – крикнул он мне во след…
Они ушли, с большой охотой. А я вернулась, лошадь на дворе оставила, и вернулась.  Сидела и думала: – ушел зверь или сейчас в валежнике, еще,  гадает, как убить меня?
Он выполз, полный  злобы и отчаянья. Однако не кинулся, а даже показался вражине - человеку.  За это благородство всегда любила волков. Однако это не мешало мне убивать их направо и налево – потому как они  первые в тот день поклялись, - каждый из них, – убить меня.
Он ушел, но я знала, что он поймает загодя раненного мною зверька, с сон травой, только его он смог бы сейчас поймать.  Так и случилось – вечером я сыскала его в какой-то норке, связала, и, взвалив на плечи унесла домой.  В клети  укутала, обмазала, перевязала.  Через час  отнесла в конуру. Еда сносная – хоть и знала, что за обман он меня не простит, и лучше с голоду умрет.  Волк вел себя, как и подобает объегоренному хищнику.  Зло, люто, слепо, и решительно, без сомнений.     Мечеслав рвал и метал. Но здесь лес – здесь решает сильнейший.  Одна  я - слаба и неправа, но за мной весь лес. А за ним только хитрость и бабка повитуха.     Терпел, и строил козни нашему подневольному гостю. Цепь, надежней некуда,  надел – кол в землю в бил – мне со всеми своими силами не вынуть.  Осталось  звенья рвать.
 - О Марена, владетельница  нави, отведи глаза моего немилого мужа.  Осталось еще немного. Еще миг и он станет свободен. Проклятая цепь…. – стонала девка, а лютый зверь уже неуверенно тыкался ей носом в руки.
- Будь по-твоему. Он свободен, неугомонная… - волка смело со двора метелью, только серая шкура  и мелькнула.
- А за это ты сама просидишь на его месте до утра. До последнего крика петуха.   А я развлеку тебя сказкой.
- Знаешь ли ты, почему дрогнуло сердечко твое птаха безумная?  да ведь это ж любовь твоя. – Может, показалось, но потеплел ее голос. – Да, славная у тебя судьба… счастливая ты.  Даже я тебя не трону.  Ты радость для всех, и для яви и для нави.   Твой Снегирь сейчас в лесу поет. А ты здесь послушаешь его.  Все те звери, что встречались тебе в лесу после того случая с именем - это все он. Ты думала, отвернулись боги: что – Зевана щедрая – осерчала. Лесовиков, да омутников  ты сильно обидела, ан нет, они тебя берегли из любви. Ждали когда же твое сердце - само отведет руку от оружия, и ты не замахнешься ни на волка, ни на зайца. Ох, как он хотел быть с тобою рядом.  Только тень твою хоть видеть. К следам твоим припадать и драть  морду о кору деревьев, которых касалась твоя рука.  Он стоял над твоим плечом  верным стражем.  Никто тебя не обидит. Да и кто теперь посмеет, после того как  вожак  Стрый стаи  бывал не раз ранен тобой смертельно.  А к слову - добил его твой Одинец, ох как он сокрушался, что  кровный вражина был не в полной силе.  Он вопрошал у меня, то молча желтым зраком, то душераздирающим воем – кто же его опередил. И я указала ему на тебя. Он прорычал –« ах вот мой главный враг!». А первый раз, ткнувшись в твои следы – как щенок сел на зад и водил ушами, вставал и ходил и нюхал, все нюхал, потом лег и животом  ерзал по твоим  следам.  Он загрустил теперь тем паче. Как шалый, не разбирая дороги  слонялся.  Могучими плечами  деревья задевал,  поскальзывался и кубарем под откос и там лежал и плакал….
 
Тут уж разревелась я, да так неуемно, что Марена стала невольно улыбаться. Скрипнула лавка, двери сеней, потом  матерый недовольный муж  протопал по крыльцу.
- Вот скотина развылся…  ну что теперь без лешачонка делать? Не спокойным стал лес…. и нынешний лесовик здесь не хаживает – загулял в соседнем ельнике. ох, где ж ты бродишь.. об руку с любимой. А о доме-то скоро забудешь. И о друзьях.  И  мимоходом прошел мимо зверя.
– странно даже не ворчит, присмирел что ль? не так ты и силен… -  глумливо оскалился человек. - а может, хитришь?...   я потом поняла, что это он мне.  Пока понимала,  его окованный железом сапог  на долю  мига пронзил  под ребрами.  Удар под дых.  Я,  опешив,  отлетела подальше,  и  смешно хватала ртом воздух…
Скрипнула дверь и мой муженек - лесовичок оглянувшись, ругнулся, всматриваясь в даль, - меня  помянул.
– Опять со двора ушла. Что ее к прялке привязывать что ль? - посмеялся… - Вот морока.  И    ей со мной и мне с ней.  Но ничего не поделаешь, коль роженного ума  у обоих нет,… а чужого,  да умудренного, - и подавно не приставишь.… Вот она  все - и покоя не найдет – и этот ей тоже  не ровня оказался. Да еще  мне это юдище  и оставила. – Может, чаяла – сорвется с цепи – и клац - клац – нету муженька? ан нет.  Я еще поживу, рядом с ней, и скоро ли, поздно ль – поставлю все  на свои места, на человечий лад, родной уклад. 
Утром сбросила  цепь с тела, и крадучись вынырнула из конуры. Да в лес снова. А вернулась -  тут же язвительно встретил меня  дом. 
- ушел твой зверь.
- и что? - стало быть - окреп, знать хорошо я его полечила. А коль  ты о том, что он с привязи  ушел – то это значит, что  ты  дал маху – цепь  хилую достал.   
Вот тебе и кроткая жена….
   А теперь вперед  в лес – пока далече не ушел мой милый  ненаглядный ворог. Сколь мчалась не знамо, только пала тяжесть к ногам, - с сердца, и затерялась где-то позади. Долго еще будет потом путь обратно ко мне искать…
 За деревом послышалось тяжелое дыхание и  человекообразный  рык.  - Если ты увидишь меня – будет нам обоим несчастье.
- да уж дружок мой милый, - хоть зверь, а добрый… не думала я, что природа заклятий - так коварна: – снегирей превращают в волков – и зашла за дерево, мило улыбаясь.
–О боги, неужели ты меня нашел и догнал.   А я тугодумка, надо было сразу понять – я влюбленными глазами  рассматривала  оборотня.
 – И что ты удивляешься? – Страха-то нет, когда ты со мной. Ну, наконец, – если бы знал, сколько я натерпелась. Расскажу -  ужаснешься…. Тут зверь вскинул морду верх и взвыл, так, будто пытался сорвать  себе глотку, - лишь бы не говорить сейчас ничего. Он отдышался и прохрипел:
 – Я сначала спою, а потом скажу.  Но ты не сомневайся…. я никогда тебе не лгал и сейчас не лгу. Это нечто другое…
Над болотом туман,
волчий вой заметает следы.
я бы думал, что пьян.
 так испил лишь студеной воды,
 из кувшина, что ты мне подала,
 провожая в дорогу,
из которой я никогда не вернусь
жди - не жди – никогда не вернусь.
и не сомкнуть кольцо седых холмов
и узок путь по лезвию дождя.
 ты не ищи ты не найдешь следов,
 что воин вереска оставил уходя.
       словно раненный зверь,
 я бесшумно пройду по струне.
 я не стою, поверь,
что б ты слезы лила обо мне.
что б ты шла по следам
моей крови во тьме
по бруснике во мхе.
до ворот, за которыми холод и мгла.
ты не знаешь - там холод и мгла.
ты однажды вдохнешь
терпкий ладан октябрьской луны,
 в сердце сдвинется нож.
боль поднимется из глубины.
неужели ты ждешь – воплощенье беды!?
 духа сумрачной стали!,
чтобы снова дать мне напиться воды,
 этой пьяной, хрустальной воды…
я  повисла у него на шее. -  Не верю,… я уже уходила навсегда я знаю, что это – заумь, вздор.! все равно не уйти.   … И почему ты не можешь словами сказать – что случилось, что снова встает между нами препона?! – немного нахмурившись, я нашла его глаза, что  ныне колебались меж звериными и людскими,   я скорее тревожно, чем возмущенно – молчаливо просила ответа своими глазами.
– словами… он с болью зажмурился. - Я волк – мне вообще не положено разговаривать – он,  слабо щурясь, усмехнулся.
 – Идем к реке – вода  облегчит мучение.  Я омою твои раны… - потянула я его за руку.  Он вырвался и поспешно нырнул в тень, смущаясь своего облика.  Меня  окатило холодным потом. Но потом я усмехнулась: – дурень, - мне ли  отворачиваться от милого лишь из-за страшной наружности. Ты не видел лешего в гневе… - вспомнив, я рассмеялась, и тут же загрустила.
- Для начала мне нужно окончательно стать человеком.  И сходить за одеждой – не гоже нагишом щеголять.  Я порывисто обняла его, упав на землю. Схватила его за роскошную холку – обняла и утонула в жесткой пыльной шерсти: - 
- а ты не обманешь – не уйдешь совсем?.. -   чем бы там не руководствовался, – будет только хуже, если бросишь, и не объяснишь мне все…. что б я поняла – простонала, чуть не плача от бессилия, и неуверенно отняла я его от себя.
Зверь тут же вскинулся, стряхивая  истому. И даже оскалился оттого, что позволил себе слабость.
После сидели мы на берегу.  И дрожали, сталкивались взглядами и порывисто отворачивались,- то от нежности, то от боли. Воспоминаний и просто волнения, и незнания - что дальше?  Мы не знали, чужие мы, или…
- А  должен я был или тебя убить или быть убитым тобой – таково оказалось заклятье, что лежит на мне, я и сам не знал. Если бы я бы испугался.  Но, однако, боги или кто другой, милостивы – и мы оба живы. - Тоскливо и чуть слышно пробасил Снегирь. И долгим-долгим взглядом обжог меня.
- любовь все  на свой лад коверкает.  – Усмехнулась я, оттирая  грязь с его лица.  Смиряясь с тем, что никуда от него навсегда не уйдешь.  И с тем, что мы снова, через столько времени, - родные.
 Он вот снова за свое, - за стихоплетство:
позвала волчица волка на горУ.
не вернулся волк домой на гОре.
плачет и клянет мать, волчицу ту,
волк несется по дальним просторам. -
Свита Перуна и Даждьбога.
знала б мать, не кляла б.
волчья доля  гордость, честь и седая дорога.
твой сынок  бегом рвет небесную хлябь. 
- тебя дома чуть не прокляли.  Батюшка с матушкой  - пускать меня не хотели. Вот так. И не знали они, насколько я счастлив, что ты разгадала мое имя.   Мне честно, нравится быть зверем. – Немного неуверенного, но блаженно потянулся ненаглядный мой.
 – Да, ты и учил меня драться как зверь.  Если  достойный враг - быть благородным. Если трус – позорно его прирезывать. И никогда ничего не бояться. И не бояться за что-то. Не имея – по-настоящему, навеки-вечные, - нельзя это потерять. – Уткнувшись взглядом в небо, промямлила. Он  заурчал от удовольствия, что я не забыла его науку.
- тот  волк, второй – ведь это я его убил, после того как ты ранила его… Стая волков – это враги. Люди якобы «друзья»!... – он горько оскалился. Слушай дальше:-
А на теле моем знаки выжгли  враги.
А на коже моей выжгли братья врагов.
  И смеялась ночь – не устав бить под дых.
поклонился я ей, и она унялась. 
Очи выжгла огнем, повела за собой
не увидеть уж вам меня други мои.
Но зато вы враги приготовьте мечи. 
вас пронзят ваши луки и ваши ножи.
 я уйду одиноко - курган позади.
- выжгли? – я не видела ничего.
- это так называемый знак, что и есть -  то, из-за чего я обращаюсь. 
-  значит, в имени  знак?- отвлеклась я от перевязки.
- в душе? – ответил он и потерся о мою руку. и снова надолго замолчали наши уста и стали кричать наши глаза, тела, души. устав и оглохнув от этого бешенного – полу- радостного полу- отчаянного  вопля, он  упал на спину и посмотрел в небо – там все было спокойнее некуда. 
-Сшила ты мне, помнишь, рубаху? в то утро, перед уходом, клала последние стежки  еще, - что б не осталась пустой и ненужной вещь. - Так вот это она.
- Она же не белая. – Повертела я в руках истрепанный лоскут ткани.
 - Это кровь,- голубушка, сердце мое, - это все моя кровь. – Он погладил руку  держащую рубаху и пятно, наверно, самое памятное и «дорогое».
- Так, что, стирать тебе - некому?  - я удивленно сморгнула, и решила в воду бросить – а он руки схватил, зацеловал и говорит,
- не дам. Слишком много мы с ней натерпелись. Она моя память.  А еще она память о той  кем,… какой ты была тогда.
Вот так… горестно  снова  замечать, как все больше растет во мне,  та другая – черствая и скаредная - скупая на понимание чужих тонких чувств.  Вот уже даже милый наблюл.  Ах, как я не заметно разучилась радоваться,  и наивность утеряла – как раз то, что имеют - не знающие мира,  кроме круга семьи, кто не узнал яви- реальности. Кто не утонул в ней. Самое обидное, что Снегирь-то  – ведь не утонул.  А я оказалось больно-то слаба.
И вот ведь чудо какое, - он меня все равно любит. – Думала я, глядя в звездное небо.  Иногда я искала там глаза наставника. Наверняка Гайдамак не сводит глаз с меня оттуда.