Псалом. Из сборника Мера

                ПСАЛОМ

слово ль измучит? заблудишься ль в строчках ночных?
ах, пастушок мой, погонщик отары словесной, –
слышишь, Давид, этот цокот глаголов ручных
над пустотою безгласной, на скалах отвесных?
в ночь ли такую любая овчарня годна –
чтоб, вдруг проснувшись и глянув на небо у входа,
только сказать: “Вот еще покатилась одна
чья-то звезда – словно плошка с замшелого свода...”
только и ждешь – вот опять колокольчик замрет,
чтоб, чуть помедлив, в испуге поведать нам снова
то, как на травы иссохшие с шелестом льет
свет свой луна да на сердце шевелится слово;
или напрасно – в отместку крылатой тоске –
вновь серафим псалмопевцу дарует прозренье:
в полуслепом человечьем нелепом ростке –
благословить эту жаркую тяжесть творенья?
благословить эту душ наболевшую тишь
средь соловьиных Двуречий дремучего свиста –
только бы музыки ливень над стойбищем крыш
хлынул из бездны в пещеру пастушью арфиста!
о, как невмочь еще слуху словесный разлом,
и не найти на небесного стража управы:
по сердцу – как против шерсти – проводит крылом,
и – как косою – звенит среди строчек кудрявых;
смертный ли звук – так прижизненно красноречив –
заживо словом ложится в посмертные руны,
клинопись глин – с глинобитною песней сличив,
с трелью курчавою – простоволосые струны?
или и впрямь лишь правдивее то – что немей?
и непомерно – сиянье незримое мрака?
пусть полуправдою – правда незримых корней –
но прорастает тростинкой упрямого злака!
может, и нам – где Евфратом полощет кусты,
за руки взявшись в святой наготе мирозданья,
в пышные кущи, в звенящего лета листы –
всей немотою упасть в Пятикнижья сказанья?
может, и нам – эта слова сладчайшая дрожь?
чтоб возопили Завета премудрые камни –
по одиночке мы ляжем под песнь, как под нож,
словно на плахи – скрижали: о, Господи, дай нам!
дай – о припасть к тем истокам могучим, где ночь
исподволь жаждет зачатья и звука и цвета,
и в слепоте оставаться вселенной невмочь –
наедине со всевидящим оком поэта;
пусть лишь на миг, но средь райской еще тишины,
где – ни свирели, ни лиры, ни трубного зова,
так беззащитны, так хрупких имен лишены
травы и твари – о даруй же снова и снова! –
то, как с улыбкой младенца блаженно-чужой
сладостно уст чуть коснуться хоть призраком речи –
там, где у вод первозданных, не тронутых ржой,
хищных хвощей распрямляются нежные плечи;
то, как еще с пуповиной божественных пут
первопроходцы любого глухого Эдема
с чудного древа впервые украдкою рвут
яблоки слов – в ожиданьи грядущего Брэма...

1986, 1988