Записки сталкера - Душа

За окном был виден рассвет. Светлое небо вдали от Его дома, наполненное песочно-желтыми красками засыпающего берега океана, в который светлой полосой окуналось уставшее Солнце. Чуть правее свод резко переходил в грязно-серые мускулистые тучи, неподвижно стоявшие над крышей соседней шестнадцатиэтажки.
На диване лежали совсем недавно прокипяченные струны. «Так странно»,- подумает кто-то – «Чем возвращать кипячением былую звонкость, не проще ли купить новые?». Он не собирался экономить на любимом инструменте и , погладив его нежную шею-гриф, сказал: «В этом году». Возможно, она не поверила Его словам. Что ж, это было не так печально. Если не он поверит, то кто же?
Несмотря на все, Он хотел, чтобы в глубине ее металлического сердца – тонко обмотанных сердечников – теплилась взаимность к Его стараниям.
Для Него струны были не просто возможностью извлекать звуки, а проводником в  Его собственном Мире. Мир пах, наверняка, иначе, чем чуяли его окружающие. В нем не было привкуса серого горячему бетону, покрывающего дома; в нем не было палящего Солнца с раскаленным песком на миллионы миль повсюду. Нет. Здесь он чувствовал прохладу летнего ветра, ворошащего деревья в девственном лесу. К этому запаху подмешивалась слегка резкая от своего обилия цветков сирень. Каждый день запах менялся.
Он задавал своему Миру разные вопросы:
- Какой Ты?
- Какого цвета?
- Большой ли?
- Что в Тебе найду я?
- Что в Тебе живет?
Но Мир не отвечал: С каждым Его вопросом он лишь делал непонимающую игривую улыбку, словно желая сказать: «Найди ответы сам».
И он искал. И находил ответы. И каждый раз, приближаясь к своей цели, неподвижные античные статуи героев мифов и сказаний приобретали утраченное ранее движение, герои мультфильмов и компьютерных игр оживали и становились продолжением Мира. А стихи приносили мудрость. Тени его друзей и знакомых ложились уже иным образом на плоскость Его Мира.
Даже он сам не представлял, каких истинных размеров Его Мир, потому что там нашлось бы место всему. Но было в нем одно правило: Все должно приходить тогда, когда следует. И всегда было и есть так: зимой Мир пахнет хрустом плотного серебристого снега, осенью – промокшими кленовыми листьями и нагревающимся системным блоком компьютера. Весной запах более цветастый и отдаленно похож на засвечивающийся негатив – за переизбыток эмоций и чувств.
И неважно, сколько стоили эти струны, прожившие с ним бок о бок около года.
Вместе с прикосновением к гладким изгибам гитары внутрь к нему приходило ощущение собственной необходимости, приходило желание показать каждому их Мир – пролить краски на их печаль и грусть, однообразие и скуку, радость и счастье. Он хотел открыть дверь в их настоящую Жизнь, чтобы они смогли заглянуть внутрь себя.
Пускай он ничему не научился в музыкальном кружке, пускай не получил музыкального образования. Та чайка, что хотела вырваться на волю из его сердца, убеждала его в том, что вместе они смогут сделать многое.
Никто не видел его колдовства. «Тем, наверное, лучше», - с улыбкой думал он. Впрочем, этим Никто не были доступны и Его сказки. Пока. Впрочем, эти Никто и не верили в них. Собственно, с чего? И если не Он поверит в Себя и Свои сказки, то кто еще?
И он верил и в Себя и в них. А его сказкам было суждено сбыться. Потому что Он жил в сказке. Хоть и по-взрослому. И, не желая никого обидеть или травмировать, Он не говорил своим многомиллиардным сожителям о правде.
Наверное, Он был полименталом. Так предполагал Он. Для Него существовали другие миры. Но там, где жил Он, Земля была лишь одним из слоев бесконечной кожуры капусты. И когда Он хотел, Он видел перед собой непонятного цвета субстанции другого слоя. И тогда менялись запахи и ощущения. И Ему незачем было покидать один мир для того чтобы попасть в другой. Он присутствовал сознаниями во многих слоях.
Словом, Земля делилась на миллионы точек восприятия – миллионы слоев. А он иногда видел более чем десяток их. Разноцветных. Забавных. Трагичных. Понятных где-то на уровне второго дыхания и шестого чувства. Но понятных.
За столом сидела только машина, что записывала его мысли и играла на его инструменте. Машина, к которой он старался относиться бережно.
Которой только что отдал на съедение пару потемневших блинчиков с мясом.
И он изо всех сил старался, чтобы Его чайка не была поглощена насыщением Его машины.
Он сел рядом с гитарой, пытаясь вновь прочувствовать ту мелодию, которая должна была быть более чем развлечением для слуха. Мелодия, что не забудется, пусть если даже забудется автор.
Но он никогда не хотел быть мелодией, только что сочиненной. Потому что мелодия не могла создать Его, но Он мог воссоздать ее.
И он знал, что ему не суждено стать ни мелодией, ни каким либо еще утонченным предметом искусства.
Он  хотел быть только Собой. И он им был. У него было все свое, что бы ни говорили другие.
И когда кто-то скажет: «Рядом Он», а не : «Рядом Мелодия»…