Барков

(эпическая поэма)


                (эпиграф):

                Земную жизнь пройдя до половины,
                Я очутился в сумрачном лесу,
                Утратив правый путь во тьме долины.

                Данте Алигьери
 



ПРОЛОГ

В плену волнительного рвенья,
и возбуждаясь, и трудясь,
весь разольюсь в стихотвореньях,
вживаясь в эту ипостась.
И в зарисовках щекотливых,
кутя безудержно игриво,
спою про сборище чертей,
живущих в каждом из людей.


Но быть немного отрешённым –
есть часть искусства зажигать,
так вот и высыплю с полтонны
прямых и точных слов в печать.
И буду пристально серьёзен –
вставляя новый парафраз –
да чтобы век, почивший в бозе,
не мучил домыслами вас.


Надеюсь, друг мой незабвенный –
читатель мой – простит мне всё,
что на задворках у Вселенной
черту запретов пересёк;
наговорив сполна такого,
что сразу трудно и принять,
и, не сказав почти ни слова,
вам попытался всё сказать.


Здесь будут страсти накаляться,
здесь будет демон жарких тем,
здесь будет всё реально, братцы –
на час уйдите от проблем.
И, вторя ритму, улыбнитесь.
(Пусть, пишут, что я не шутил.),
пока, всем преданный вам, витязь
нальёт энергии и сил.


Ну, что ж, довольно для начала.
Здесь предисловию – КОНЕЦ.
Вот и подсказка прозвучала,
тот, кто подметил, молодец.
Их впереди не мало будет
во избежание причин
иметь пассаж на нашем блюде
средь эротических картин.


Чтоб вы смогли соприкоснуться
с моим стихом из первых рук
без поэтических поллюций
тех, кто не знает тайных мук.
Надеюсь, Вы меня простите.
Не отвернётесь, не поняв,
в потоках пламенных событий
зачтёте смелость этих глав.

 


ГЛАВА 1

Пою стране Великой Славу,
где без конца всё, без начал,
где чуть не каждый дом по праву
всех самобытностью встречал.
Где красоту необозриму
поэт безудержно венчал,
где монолит, подобно Риму,
и для Истории причал.


Стоят в любви сосна и кедр,
веков звенящих не боясь.
А в глубине скалистых недр
спят изумруды и алмаз.
И долгих зим искрится пышность
покой закован как в гранит.
И всё, что спит здесь, так уж вышло,
к себе нас искренне манит.


В краю, где пляшут горизонты,
шлифует ветер ширь полей,
и где дотоле ни при чём ты,
пока не мажется елей,
меня по замыслу Владыке
сочлось таким «нарисовать»
и на моём забавном лике
тиснуть поэзии печать.


И вот пред вами уж в купели –
какой ни есть – дворянский сын.
Эй, за бугром, что оробели,
где пресловутый «ваш» аршин?
На бузотёра больше стало,
ещё один пришёл драчун,
ещё один творец скандала
и повелитель страстных струн.


И, коли был Самим помазан,
то к современникам вопрос:
зачем одарен острым глазом
был ваш слуга в стране берёз?
К чему был послан в дух державный
мой до костей мятежный дух,
и над землёю православной
огонь пристойности «потух»?


Перенесёт ли слог мой хлёсткий
пуд недоверия веков,
и доживут ли до подмостков,
слова, что шепчет мне альков?
Но факт, осмелюсь вам признаться,
кем слыть навечно суждено –
шутом, новатором, паяцем,
в каком-то смысле – всё равно.


Прошу «блюстителей» – без шума
при виде мира кверху дном,
и не казните остроума,
поскольку я почти фантом.
Ведь я так мало напечатан.
Ну, взять хоть ваш отвязный век,
так как поймете вы, ребята,
какой был силы человек?


И что не все у «парня» дома –
весьма не точный постулат,
и что сбежали из дурдома
все допустившие трактат
в его фактическом звучании,
и мыслях, явно в неглиже…,
чтоб не мерещилось, вручаю вам
сыр-бор, начавшийся уже.


Хотя и уличная жизнь
была мной образно воспета
под фейерверком укоризн
малоизвестного эстета,
но мне удел, пусть тень печали
над биографией хмельной,
пусть вы доселе не встречали
прямолинейности такой,


всегда быть чуточку в сторонке
литературы мировой.
И всё ж звенит строкою звонкой
мой гений вечно молодой.
Мои стихи – есть проза мира.
Но и поэзия в них есть.
Кому врагом, кому кумиром
предстать готов, почесть за честь.


Слог без заманчивых соблазнов,
в нём лишь здоровый, крепкий быт,
нет пустерни разнообразной,
чтоб был веками я забыт.
Здесь всё конкретно, и по делу –
как наковальня и кузнец:
вот вам сама она, вот тело,
а вот тот огненный венец.


Пусть в большинстве своём мы дики.
Пусть не хватает в нас культур.
Но мне плевать на эти крики
«высоконравственных» натур.
Я за нормальную натуру.
За естество, за жест, и плоть.
И нет волненья, что я сдуру
могу тут лишку намолоть.


И доказали вы мне сами
жизнеспособность этих слов:
кто ежедневно, кто часами
лелеет мыслями альков.
К тому ж, скажите-ка на милость,
ведь с незапамятных времён,
мука словесная крутилась
и до меня, к чему же звон?


И почему про всё, про ЭТО
мы говорим обиняком,
и вновь третируем поэта,
кто с ТЕМ доподлинно знаком?
«Так и гори огнём метафор» –
воскликнет в тему некий сноб.
И дам ответ, подобно графу,
не как вульгарно-дерзкий жлоб:


«Но только здесь не этот случай.
Пусть наш язык певуч, богат.
И пусть он самый премогучий,
не превзойдёт свой русский мат».
И вы весь смысл поймёте сами,
отбросив дрожь и «ложный стыд»,
назвав своими именами
то, что родил наш срубный быт.


Он в нас на нивах подсознанья
живёт до первых петухов –
при самых острых испытаньях
рождает звенья нужных слов.
И их ничем, как ни старайтесь,
вам ни за что не заменить.
Так что, увы, и не пытайтесь
порвать таинственную нить.


Весь наш народ ей так повязан –
структуры твёрже просто нет –
в минуты боли и экстаза
у нас тройной иммунитет.
И, что б не выйти голословным,
вот вам простая из задач:
насколько слог ваш будет ровным,
когда занёс тесак палач,


когда вам гирю уронили
на вашу ногу сгоряча,
когда «без шума и без пыли»
вас вдруг обчистят невзначай…?
Примеров есть живая масса,
что понапрасну воду лить?
Всё в языке и так прекрасно.
Но нам без мата не прожить!


Так наши прадеды держались.
И были словно за щитом,
когда толпе врагов на зависть
её сминали на потом.
И пусть враги другие пляшут,
глазея в наши небеса,
подальше. Так что землю нашу
им не видать и полчаса.




ГЛАВА 2

О целомудренные девы,
поверьте, я не против вас,
но эти жёсткие распевы
для вас, что злу – иконостас.
К веригам вашим не притронусь,
кому же в тягость стали – рви.
Для вас рождаю эту помесь –
секс и театр – «Се Ля Ви» !


И вы, служители монархов,
мастеровые и купцы,
берите всё, чтоб было жарко,
в забой державные концы!
Чтоб никогда не увядала
Страны Великой благодать.
И славься прочностью орало!
И поле, что идём пахать!


Тут дело, в общем, не в свободе,
и не в манере делать па,
а ключ сокрыт в самой природе
сил детородного столпа.
Простите мне певцу и «хаму»,
что пресно стал повествовать,
и вспоминать так часто маму,
природу Вашу – Нашу Мать.


Потомок скажет – пошло стало,
какой ты, к чёрту, есть творец?!
Ну: «в нежных рюшечках – НАЧАЛО».
Тьфу! «И в сукне штанин – КОНЕЦ».
Таким тяжёлым, и пахучим,
как трёхнедельные носки,
всё предстаёт, что отчебучил.
Но знаю, это по-мужски.


В такой вполне конкретной гамме
произведённый звукоряд,
но здесь лишь то, что ищем сами,
что каждый видеть снова рад.
Продукт сверхнезамысловатый
расправит плечи и тогда
луч самобытности, ребята,
осветит наши города.


Но если слог так осуждаем,
и чей-то слух терзает он,
то почему за самым краем,
так много впавших в моветон?
Не скроет ли кромешной пылью
век восемнадцатый мой труд,
не зарастёт ли серой былью
то, что наследием зовут?


Так мы дошли до тем призваний,
до тем любви и красоты,
клянётся кто-то на Коране,
а кто-то с Библией на «ты».
На мне ж нелёгкая из миссий,
поклон Создателю, хвала,
и от меня, и всех, зависит,
чтоб секса жизнь – рекой текла.


«О Боже, что за повороты?!» –
вскипит затронутый ханжа
– «мозги слетели» у кого-то
здесь, в апогее куража?!
Увы, но именно под этим,
неистребимым, и хмельным,
мощнейшим чувством жить поэтам,
под ним идти путём земным.


И чтоб нам тут не говорили
разнообразные умы,
ни в чём не славимся по силе,
как в страсти с женщинами, мы.
Быть может, некто разразится
в посылах строгих за мораль,
мол, коли так, к чему синица –
вот поэтический журавль.


Лови его, и о прекрасном
всё время помни и пиши,
и к людям горсточками счастья,
вплывай в озёра их души…
Но столь возвышенную тему
позвольте мне, друзья, пресечь
и предложить другую схему,
и завести иную речь. *               * (начальный вариант): …подружку, сбрасывая с плеч.


Кому-то выпало быть светлым,
а кто-то призван быть другим.
И всем, сидящим вечно в клетке,
внять не судьба слова моим.
Не лицемерам, не придирам
стихи мои посвящены,
лишь тем всегда звучала лира,
кто лёжа знал не только сны.


Вот так. И может показаться,
что перед вами дилетант,
но вам, живущим в мире «NUTS»ов,
ещё мой встретится талант.
Ведь отчего-то ж ваши папы
и все пришедшие до них
так нежно чтят тайком Приапа –
и берегут мой бодрый стих.


Полярно дяде Эпикуру
о безмятежности души
позвольте мне, как балагуру,
вас до стыда растормошить.
Да не прослыть мне пустомелей
в моих ядрёных словесах.
Надеюсь, что до сих успею,
пока вы все ещё… в трусах.


И здесь охотники найдутся
предать анафеме сей храм.
Но и под страхом экзекуций
своих секретов не отдам.
Организую оборону.
И частокол моих «штыков»
престиж и царскую корону
убережёт от скудных слов.


И полетят по бездорожью,
по над просторами Руси
своей безудержною дрожью
с припевом громким «гой еси!»,
слова и выкладки лихие,
взметнутся вверх как на духу,
вам всем дарю свои стихи я,
чтоб не всплывало «Ху из Ху».


И в тон, скажу как отпрыск бренный,
вас утомлять не стану я,
что время ход явил – Вселенной
нужна поэзия моя.
Через десяток поколений
как никому понятно всем –
таких фривольных откровений
не избежать в плену систем.


Чтоб не сулил, не открывал нам
философический бомонд,
открою вам избу-читальню,
и разверну гражданский фронт.
На постулаты мировые,
сентенций радужную вязь,
я двину оды боевые,
провозглашу, строкой бодрясь.


Да отзеркалю тройку истин,
пусть встречу яростный протест,
оставив слушателя чистым,
взберусь на этот Эверест:
во все века, как ни крутите,
но так и есть, чтоб съесть мне кекс,
народам три кита, простите,
нужны – еда, плюс кровь и секс.


Вот так с архаикой расстаться
мне жизнь сама дала предлог
и в тон среде кабацкой, братцы,
воспеть… объекты между ног.
Ведь тему эту не прикроет
никто, нигде, и никогда –
что так же верно – что игрою
ребёнок тешится всегда.


И, к слову, о стихотвореньях:
вы посмотрите без забрал,
что автор «чудного мгновенья»
мне в посвященье вытворял.
Упомянуть я из названья
могу лишь только слово: «Тень».
И только тенью духа дань я
принесть мог в эту «хренотень».


И пусть она снаружи – ЭТО,
но суть – ИЗЯЩЕСТВО САМО.
И попросту – ИСТОЧНИК СВЕТА,
хоть и похоже на бельмо.
Всю относительность и стройность,
и мир в себе весь отразив,
смешав похабность и пристойность,
звучит в цепи прерогатив.


Хотя, возможно, есть сомненья,
под чьим пером зажглась она,
но суть в другом – сие творенье
достойно плыть во времена.
И наши острые «приправы»
для сердцевин «высоких» блюд
столь бесшабашною забавой
в ИГРУ без пафоса влекут!




ГЛАВА 3

Подобрались мы мимоходом
к породе сущих чудаков,
и нет забавнее народа,
чем сочинители стихов.
Из них всегда течёт потоком
словесной пудры океан,
и омерзительно жестоко
перекрывать им жизни кран.


Народ особый есть – поэты,
везде и всё у них не так.
И самой броскою приметой
вкруг них: пожизненный «бардак»,
его они и не заметят –
в умах полнейший звездопад.
Но в их в поэмах, и сонетах
есть гармонический уклад:


в момент чудного понакрутят,
затылок чешет сам Отец,
перемолотят чёрта в ступе
во искушение сердец.
Меняя запах, цвет и кожу,
разнообразят жизни звук,
неповторимы, но похожи
той страстной силой… в недрах брюк.


Кто непристойным стиль отметит,
бесспорно, будет в корне прав,
но стать значительнее в свете
он не сумеет – мало прав.
Поскольку, чопорность такая
лишь богохульникам дана,
то на защиту языка я,
восстану как кошмар из сна.


Раз критикуют эти люди,
считать нам всем – ошибся Бог,
смысл их писклявых пересудов –
Бог в теме этой вовсе плох.
А я горжусь былым «трактатом»,
жгу по-вселенски, на весь свет:
прекрасно всё, и даже маты,
у Бога лишней темы нет!


И, продолжая откровенье,
готов дать выскочкам отпор.
И жду принятия решений
от вас продолжить разговор.
Тем паче, есть и «понятые»
треск оппонентов загасить:
а попытайтесь-ка «простые»
слова и фразы удалить


совсем из ваших лексиконов
и убедитесь – рухнет всё!
И будет всё не по закону.
Слетит историй колесо.
Ведь, очевидно, что в России,
так органичны и крепки,
так зажигательны по силе,
слов наших матерных полки.


Живут и трудятся веками,
храня для нации покой.
Ведь как пойти приятно… « к…маме»
после разлуки со страной!
И мы всегда возьмём в дорогу,
вдохнём в любое ремесло
всю связку, посланную Богом,
куда б судьбой не занесло.


И, к слову, тут спешу напомнить,
к любому делу – в этом ключ,
и всем нам суть земные корни,
и тем оплот земли могуч.
А всех приспешников безбожья
я под фундамент разнесу,
скрою им рожу всем бульдожью,
заморский «ФАК!» произнесу. 


Чтоб неповадно даже в мыслях
им было б дальше посягать
на нашу, главную из истин –
на нашу грёбаную мать!
Так не судите меня строго.
Всем вам, кто внутренне со мной:
у всех у нас одна дорога,
на всех – наш РУССКИЙ! Наш, живой!




ГЛАВА 4

Душа была младой и чистой,
и по велению отца
слуга ваш стал семинаристом,
в себе скрывая сорванца.
Ветрам Европы, что рванули
в проём, прорубленный Петром,
не мог ответ дать, а смогу ли
стать полноценным игроком.


Настал апрель. В пределах Лавры,
где познавался дух Творца –
О, небо! Туш! Гремят литавры! –
как «зверь», бегущий на ловца:
стоят, светила от науки –
сам Ломоносов, Браун с ним,
с вопросом, кто же на поруки
взят будет, честью одержим?


Судьбы лукавую ухмылку
меня оставить в стороне
отверг я разом рвеньем пылким
в дань судьбоносной той весне.
И, в поле зрения учёных
всё ж изначально не попав,
мне дальше не было резона
молчать, и прятать нос в рукав.


И ждал профессорскую свиту
готовый список в десять лиц
из претендентов, что открыты
вступить в один научный блиц.
Меня ж в нём и «не ночевало».
И случай был как раз под стать.
Я со всей строгостью к Михайло:
«Прошу меня аттестовать!»


И вот он, шанс. Нет смысла боле
просить «шестёрку» у костей,
а покорить усильем воли
столь титулованных гостей,
и стать под знаменем отваги
в начале (личной для меня)
той Александро-Невской саги,
добавив фатуму огня.


И я блеснул перед светилом
предмета знаньем, глубиной.
И факта этого хватило,
чтоб был магистр доволен мной.
И был фурор. И даже база
из перспектив со всех сторон.
И вслед за испытаньем сразу
в студенты был определён.


Преподавательской элите
был симпатичен к знаньям пыл –
и, за помпезность строк простите,
я рвенье к свету проявил.
Духовных книг святая сила.
И благовесты на устах.
Судьба мне так провозгласила –
жить только с грамотой «в руках».


От семинарских шёл я курсов
до Академии Наук.
Затем по полной развернулся.
Во всём был хваток как паук.
И слава знания латыни,
и переводческий талант
мой отмечают и поныне –
пред вами истинный педант.


Страдала только дисциплина.
Ну, здесь полнейший был абзац.
Судьба была в конкретном сплине,
всё ж не загнав меня на плац.
Ваш хулиганствующий рыцарь
меж пьянок с поводом для розг
читал с надеждой насладиться,
и подпитать свой буйный мозг.


Сказать вам, что я пил сверх меры –
то ничего вам не сказать.
Меня, пожалуй, в людях первым
могли кутилой называть.
И это только часть портрета
«новоявленских» строк слуги.
И не одной персоне «света»
знакомы выходки мои.


В довесок к пьянству и скандалам
я сквернословил будто бес.
Огня харизме не хватало –
нет драк, куда б я не залез.
И хулиганские замашки
могли повергнуть и кремней.
Душа повесы нараспашку.
Не мог я быть никак скромней.


Возможно, слушатель извергнет:
«Ну, просто монстр наш герой!»
Печально, но понятью ГЕНИЙ
присущ подобный «геморрой».
Не первый из ловцов удачи,
(но, и не факт, что не везло)
был переводчиком назначен
я не сторонникам назло.


Что-что, а тему знал отменно,
Академический совет
пусть и у рта, бывало, с пеной,
но подтвердит вам сей предмет.
Переводил довольно много.
С высоким уровнем всегда.
Но был и срыв; ведь даже боги
страдали качеством труда.


Так вот однажды по заданью
вышеуказанных мужей
поглажен был научной дланью
под фразу: «Ну-кась, попотей».
Причём, была не просто книга,
был предоставлен раритет.
Я как школяр, успев пошмыгать,
дал утвердительный ответ.


И углубился я в работу.
Не весь (ведь были кабаки).
Когда ж спросить собрался кто-то,
«отбрить» уж стало не с руки.
И я им «вешал» «про погоду»,
что дело движется… И вот,
уже «Совет» поверил «в воду»,
что выполняю перевод.


И что же далее, а дальше
уже плотнее был и спрос.
А я всё врал без тени фальши,
придав лицу сплошной сурьёз.
И заявлял, мол, дело в шляпе,
смолчав, что «истина в вине», –
Академические папы
остались добрыми ко мне.


Когда же чаша их терпенья
перелилась уж через край,
все повскрывались ухищренья,
теперь хоть уши затыкай.
И Провиденье как-то скопом
пролило в дело это свет,
и прогремел на всю Европу
мой остроумнейший ответ.


И Академия, вся в гневе,
поняв, чьи уши тут в лапше,
на мне срывалась старой девой,
таком беспечном ю-но-ше.
И все внезапно и подробно
в причуду «въехали» мою,
и слышал гнев внутриутробный
ещё я долго, признаю.


Вся казуистика открылась.
Сюжет блеснул игрою слов.
И, прежде чем впадать в немилость,
«Совет» был сдержанно суров.
Но ошарашен был: свалилась
на плечи мысль за просто так,
что книга всё «ПЕРЕВОДИЛАСЬ»
из кабака – в другой кабак.


А суть проста была до смеха:
я раритет сей заложил,
затем он дальше переехал,
так постоянно колесил.
Причем тогда, из чувства долга,
заботой искренней казня,
чтоб не залёживался долго,
всё беспокоил он меня.




ГЛАВА 5

Так жизнь плыла, и плыли тучи.
А после всё наоборот.
Быть может, что и этот случай
забавным кто-то назовёт.
И, если б я не стал известным,
там, в ваших суетных веках,
нашёл бы малоинтересным,
чтоб оживлять его в стихах.


Учился, жил. И чтил законы
Уж извините, как умел.
А на судьбы моей препоны
творил свой новый беспредел.
Так пред военным караулом
ответ держать, увы, пришлось.
Их так легко тогда «надуло»
за мой на ректора донос.


Мне были всё ж, как оказалось,
закона рамки все малы,
и за банальнейшую «шалость»
я был закован в кандалы.
И просто всё настолько было,
что рассказать, простите, «в лом»,
так в створ похмельной грубой силы
попал мой ректор светлым днём.


Я в крайне наглой буйной форме
к нему под шелестом угроз,
мол, кто кого «бодрит» и кормит,
ввалился в дом, и произнёс
тираду скромную такую,
что он меня кантует зря,
и что напрасно всё штрафует
меня он, мягко говоря…


Что в поведении не дока,
но в просвещении могу,
и абсолютно нету прока
гнать всю подобную «пургу».
Прости меня, святая юность,
за сленг, «вкультуренный» тобой.
Хотелось мне, что б «прикольнулась»
и ты, узнав «базар крутой».


И пусть не блещут переливы,
(я не такой эффектный спец),
но здесь пока ещё на диво
всей своей публике, игрец.
От берегов Невы к Амуру
всю нашу чувственную стать,
и стройную её фигуру
я постараюсь описать.




ГЛАВА 6

Тут к слову, должен Вам признаться,
был просветительским мой путь:
был Кантемир, Бюффон, Гораций –
и дальше пальцы можно гнуть.
Мне довелось попасть к истокам.
Так Alma mater без границ
благоволит моим порокам
ещё плеядой знатных лиц.


И Карамзин, и Ломоносов,
И Пушкин* вкупе (как без них?)                *спустя столетие
не задавали мне вопросов,
а выделяли смелый стих.
И на разнузданные вирши,
всей отзываясь глубиной,
литература, как вампирша,
была беспомощна со мной.


И эмиссары от которой
брезгливо мялись в стороне,
я ж игнорировал укоры,
флюиды сыпящие мне.
И был такой А. С. Венгеров,
да сходу видно – просто ас!
В суть од моих вгрызался с верой,
что дело делает для вас,


мол, примитивны обороты,
всё – речевой мартышкин труд
(паши хоть до седьмого пота) –
«добра» душе не принесут.
Но спрос на оды не откинешь.
Их популярность не пропьёшь.
И вот исследовательский финиш.
И в пляс пошла ядрёна вошь!


И я, как истинный мессия
и как «послушный» протеже,
всё «неподъёмное» в России
ВЗДЫМАЮ праведно уже.
А то, что нужно, РАЗДВИГАЮ,
ни Бога с чёртом не боясь…
И вот уж грешница нагая,
огнём пылает. Заждалась…


И вот летят уже на плаху
мужи (с годами) и юнцы,
и, будто опытная сваха,
берусь швартовить их концы.
Всё забурлило, всё «ярится»
Поддать! Работайте, котлы!
Сверкают бёдра, ягодицы!
И между них снуют орлы.


И сладких парочек вокруг
обилье. Множится задор.
И я, как добрый старый друг,
как распалившийся суфлёр,
поток фантазий, сорван кран,
готов орать тигриным рыком
«Се ясен правды знак мне дан,
что я в труде был превеликом».*                * Цитаты из произведений И.С. Баркова


«И тем всем бедным дал отраду».
«Взгляните в древность всех времён».*              * Цитаты из произведений И.С. Баркова
И уличать меня не надо,
что сам себя возвёл на трон.
Что коронован был судьбою,
и был забвения лишён.
Нет в интересе перебоев
ко мне – заботой окружён.


Открой, читатель, да обрушь-ка
свой справедливо-резкий гнев,
бестселлер «Девичья игрушка»
в руках твоих ждёт, замерев.
И я, не то, чтоб озабочен,
не то, чтобы нелепо сбит,
открыт и смел, и непорочен,
кручу вам новый свой кульбит.


И вновь, вздымаясь исполином,
и жаром всех своим пленя,
материализованный ДЕТИНА
глядит на вас, и на меня.
И в такт шальным и простоватым
сюрпризам, стекшим со страниц,
такая ж пышная, как вата, –
ОНА! Сокровище девиц!




ГЛАВА 7

Вот так учёба протекала,
претензий как к студенту нет
до вспышки нового скандала,
стезя есть – Университет.
Когда ж опять вползли вопросы,
начальству вставило терпеть –
меня грозят отдать в матросы,
лимит терпенья пал на треть.


Ну, а пока что, чередуя
«Олимп научный» и… вино,
с тем, чем отмечен на роду я,
вас познакомлю заодно.
И средь «прописанных» мне «ижиц»,
и средь штудирования книг
рой рукописных моих книжиц
числа высокого достиг.


И довелось терпенью шефов
вдруг похудеть ещё на треть,
меня готовы уж без блефа
в «матрозской службе» запереть.
Но оставался костью в горле,
и до печёнок доставал.
Из Академии попёрли,
когда совсем лимит «пропал».


И в полупризрачный рисунок
моих тернистых виражей
был в типографию присунут
учеником до лучших дней.
Но потерять меня науке
совсем – не лучший вариант,
и угодил я прямо в руки…
А? К Ломоносову! Талант!


Для лингвистического роста
роль копииста подошла,
и пусть не всё так было просто,
мои поправились дела.
И столь полезной атмосферы
ещё не знал я никогда,
вот, кстати, несколько примеров
столь продуктивного труда:


была и «Летопись России»,
и по «Истории…» трактат…,
Эзоп мне был тогда по силам,
и Марк Аврелий аккурат…
Сам Ломоносов, мой начальник
(ведь я уже в секретарях),
мне не мешал в моих в скандальных,
неумолкающих стихах.


Сказать точнее, так он даже
мне покровительствовал сам,
да что там – был всегда он стражем
ненормативным голосам.
Поскольку сам был «из народа»,
не понаслышке знал нужду.
И сам с телесною природой
бывал с достоинством в ладу.


Не супротив интеллигентов,
и не одних пародий для,
а в тон весомых аргументов
я оставался «у руля».
И были авторы что надо
из современников моих.
Считал их сущею наградой,
не их самих, конечно, стих.


Приятель, скажем, Сумароков,
уж ты прости, отброшу лесть,
не будь таким ко мне жестоким,
(хотя, сознаюсь, повод есть).
За грубый юмор и за шутки,
что порождают мордобой,
когда охальник дерзко-жуткий
так вдруг глумился над тобой.




ГЛАВА 8

Поверьте, люди, ваш «чувак»
я был от пота и от крови,
и был безгрешен – только так –
в своей вакхической любови.
Так утвердился на веку, –
таким, увы, и в вечность кану,
небезызвестного «Луку…»
уместно вспомнить ДО СТАКАНА.


И, славу жирную гоня,
чего скрывать – вещица славна! –
но только, братцы, без меня
рождался ход ея державный.
И лишь с одним тут соглашусь,
что к «дыму» этому причастен,
прости меня, святая Русь,
что был в покоях, «рвал на части»


матрону, Первую для всех.
И для меня, конечно, всуе.
И в ком-то может брызнуть смех,
что без опаски всё рисую.
Но, уж поверьте, как Орлов
трухнул тогда пред Катериной,
и я бледнел с потерей слов.
Всё знают сверху и доныне.


Но тут вам всем признаюсь я,
как на духу, без отклонений,
что нова пассия моя
не поимела сожалений.
Но поимел её я сам,
любиму нашу, Перву Тётю.
И комментариев не дам,
иначе наглым назовёте.


Вслед часть историков промямлит,
что этот случай сущий бред.
Но их послушать – так и Гамлет,
уже не Гамлет, а омлет.
Итак, оставим это мифу.
Кто, как считает, так пусть льёт
вам в уши вязкую олифу
на тему, кто кого… берёт.


К срамным стишкам и небылицам
причислен был со всех сторон,
и мой визит к императрице
был явно предопределён.
««ЛАМПАДОЙ» КРАСНОЙ СОЛНЦЕ ВСТАЛО !!!» –
Тут вам и Байрон, и Ван Гог,
и в мякиш чувств уже как жало
вонзён мой дерзновенный слог.


Так получилось, что управы
рок на меня не мог найти,
хоть тяготел спихнуть в канаву,
столкнуть с мощёного пути.
Но я уверенно и чётко
за гимном гимны создавал,
и выбивал «свою чечётку»,
и был большой оригинал.


Возможно, было б всё иначе,
да всё пишу, и не стыжусь:
пора раздеть саму удачу,
да заглянуть и ей «под куст»!
Вот пусть читатель и запомнит
и намотает пусть на ус,
кто удалец есть, кто есть скромник,
кто есть смельчак, а кто есть трус.


Но всё ж из пазухи из божьей
снёс жизни маятник меня.
И вот хватается за вожжи
«непруха», сбившая коня.
Уже сомкнулась за спиною
железной хваткой злая месть,
со всех сторон внезапно гноя
слетелось, что не перечесть.


Совсем пришлось свернуть «контору»,
лишь только шеф «свернул дела»,
и удалился на просторы,
где нет ни секса, ни тепла.
Вдогонку аж заколосилась
открытым текстом неприязнь,
и мне оказанная «милость» –
организованная казнь.


Се обладатели немецких
фамилий, бывших при дворе,
давясь обидою мертвецкой,
за эпиграммы мстили мне.
И тихой сапой, незаметно
меня совсем свели «на нет»,
без средств оставив и без гетров –
забавный финт на склоне лет.




ГЛАВА 9

С тех пор, как мир покинул, версий
немало ходит про меня.
(Ну, разве той нет, что на «Мерсе»
влетаю в дуб, судьбу кляня).
Из тех, что более весомы
и продиктованы судьбой:
я жизнь заканчиваю дома,
упав с нетрезвой головой.


Другая ж (пусть сияют лица,
что брызжут мне злорадством вслед):
публичный дом мне стал темницей.
«Шер ше ля фам». И всем привет.
Ну и ещё одна из частых
имеет также место быть:
пардон, смешно как «склеил ласты» –
«нужник» закончил жизни прыть.


И всё запиской подытожил,
чего уж боле – всё одно –
тебе часть фразы, милый Боже,
в её начале: «Жил грешно»*.             * первая часть посмертного послания И.С. Баркова
Какой ЛАМПАДОЙ ни всходило б
при жизни Солнце – вот оно:
свой свет и образ мне закрыло,
часть два – «и умер»* я «смешно»*.      * вторая часть посмертного послания И.С. Баркова


Остепенись, хула людская.
Я всё, что мог, до вас донёс.
И пусть холодным стал, как свая,
судить вам: в шутку, иль всерьёз
жизнь протекла моя чудная,
и долетит ли строчек дым
в Отчизне без конца и края
всем соплеменникам моим.


И по иронии беспечной
всё, что в века строкой сказал,
вернулось мне игрой-картечью
в такой насмешливый финал.
Но я как истинный словесник,
пусть, вероятно, не для всех,
вернусь на Русь в бравурных песнях,
преумножая дух и смех.


И к вам спешу я обратиться,
прекрасный милый женский «класс»,
пардон, но «древа» в наши спицы
совать не стоит, ведь для вас
предметов этих категорий
у нас полно и у самих –
и подарить вам мандрагору
готов любой из нас жених.


И поперёк словесной фальши,
скажу без лживой мишуры,
мы будем вас хлЕБАТЬ и дальше,
вставляя в «ножны» «топоры».
В борьбе за нравственность, лютуя,
быть может, вклинится герой.
Его туда же приплюсую,
пусть наслаждается игрой.


И всей честной мужской ватаге
позвольте разом пожелать
забыть про скрещенные шпаги,
и слить амбиции …в кровать.
И, разобравшись всем попарно,
(Но только, чёрт, не меж собой!)
своею пылкостью ударной
вступить в природой данный бой.


И доказать собой на деле.
И залудить, где создано,
да так, что б звёзды захотели
увидеть это полотно.
И вам, великим живописцам,
поющим страсти, нет числа,
дарую миг собой гордиться
в стихах, что муза принесла.




ГЛАВА 10

Пою стране Великой Славу,
где всё, как прежде – для начал,
где каждый отчий дом по праву
всех гениальностью встречал.
И где, робея, Запад реже
к нам проявляет интерес.
И где сквозь ЕЛЬник ПУТь МЕДВЕжий
проложен к пасеке небес.


Кукушка ж странно всё летала,
по-над гнездом, не видя кров.
И то, что муза наиграла,
всё в глубине моих стихов.
Ведь «настоящих буйных мало»,
так «вот и нету вожаков».
Но стал один – отважный малый –
Иван Семёнович Барков.


Какой стеной бы ни пытались
меня от всех отгородить,
стою как 21-й палец:
не сбить и не перепилить!
И в вашем веке 21-м
я снова жив, и снова жгу,
кому-то действую на нервы,
кому-то снова помогу.


И под конец скажу вам, други,
блистая сердца чистотой,
не уповая на заслуги,
мир наполняю красотой.
А в пищу критикам подброшу
я мысль одну, пусть не мою:
в стихах – не теме слыть хорошей –
тому, как тему подают.


И пусть Фортуна улыбнётся.
И пусть останется вблизи.
Пока страна расцвесть клянётся
и пробирается в ферзи.
И мне на помощь и в награду,
уже предвижу, что спешит,
супермагической тирадой
влететь игрок моей души.


Он в вашем времени сказитель,
высокой доблести герой,
от хворей светских избавитель,
по бровь охваченный игрой…
И прижигая будто лекарь
закостенелые мозги,
там ярко-белым вспыхнет светом,
где не видать уже ни зги.


И горизонт раздвинут будет,
и отразится белый свет
весь в нововыращенном чуде
цветными вспышками комет.
И к вам, размазанным «по стенке»
от взрыва чувств в узле времён,
весёлый парень – мистер Фрэнки
со сцены выйдет на поклон.


И он такой же разноликий.
И суть такой же озорной.
Такой же, как и я, Великий.
И умерев – всегда живой!
И может длиться бесконечно
сам разговор, растущий вширь.
И, путь прокладывая Млечный,
здесь снова я, ваш поводырь.




ЭПИЛОГ

Какой ни есть, но точно – труд.
И будет рыбка. Будет пруд.
И рядом тот, чей труд – вода,
и так, увы, но есть всегда.
И он её за добрый нрав
вернёт воде, и будет прав.
А Вам всем, люди – чистых вод.
И пусть вам всем всегда везёт!



               
                21. 07. 2008

_________________
С любовью и благодарностью