Болезнь. Чума. Стихов горячка...

Болезнь. Чума. Стихов горячка,
бредовый танец – «Вот бы!» - вскачь
несущихся… И тут же спячка:
«Я – сам большой – советчик, врач».

Читателя взрастил на глине
могильной –
вторя Дикинсон –
аудитории лишён,
как будто бы своею волей…

Но это, как работа в поле,
где личный горб и небосклон
поют, над бренным, в унисон
с непреходящим – всходы пашни,
где день грядущий и вчерашний –
сегодняшним, зело скреплён…

Бежать на встречу от сохи,
из-под которой прут стихи,
как зеленя, прельстившись славой
имён, обласканных по праву,
читающей подряд толпой –
я отказался: сам с собой,
на кухонном, родном просторе,
в не лгущем сердцу, тесном споре…

Перечитал стихи – узнал:
того, другого в них, признал
достоинства дыханья речью,
лицо увидел человечье,
но не спешу на чудный бал:
явленья
Рейна
в Казахстане –
Кенжеева,
уже видал…

Карабкаться на пьедестал,
не важно чей, в ажиотажном
порыве прочих, чтобы впрок
иметь: «Я рядом с ним стоял!» -
Глупа затея! Милуй Бог,
от суеты соседства с плотью,
пусть даже: певчей, на века!

Мне ближе статус дурака,
довольного собой средь книжек,
над чашкой чая, у стола,
знакомого с всенощным бденьем,
с балконным, дымным выхожденьем
на кроны, знавшие ствола
могучего слепорожденье,
чтоб синь весенняя была
за почкой, точечной в Крещенье,
таящей свёрнутость угла,
в котором коренные снасти,
без приглашенья, на ура,
вне скрипа вечного пера,
всем, сущим словом, скажут: «Здрасьте!»
врастая в лес их, через страсти,
не понятого топора…