Ночной барабанщик. Поэма с двумя вариациями

     НОЧНОЙ БАРАБАНЩИК            
  (Поэма с двумя вариациями)    

       2003, 2004 гг.

                А.И. Солженицыну

                В двенадцать часов по ночам
                Из гроба встает барабанщик…
                В. Жуковский.  «Ночной смотр»*
               

В двенадцать часов по ночам
из гроба встает барабанщик…
Проклятые строчки крича,
я, полночи вечный обманщик,
в объятьях бессонниц пою
бессмертные строчки ночные,
но нет! – из могил не встают
святые солдаты России.

Их души давно в небесах,
а кровь и поныне их бродит
березовым соком – в лесах,
березовой песнью – в народе…
Блаженны – Донской и Колчак,
блаженны – Суворов и Врангель.
Вам – эта России свеча!
Вас – помнит России ангел!

…В двенадцать часов по ночам
из гроба встает Император
и смотрит – как рубят с плеча
и с вилами ходят – на брата!
И смотрит – как рвут на куски
земли нашей плоть и умело
вытравливают ростки
великого русского дела.

Несёт русской крови река
крамолу и черные речи:
от Разиных – до ЦеКа
Вот им – эти черные свечи!
Двойною блокадой столиц
не вас ли корить – комиссаров,
ласкавших соседний нацизм
и в свой – посылавших на нары?!

Но свят еще Невского меч –
снята с Петербурга блокада…
И есть – кому в землю здесь лечь,
коль скажет Россия: надо!
И сызнова Питер наш жив,
и с именем лживым – расстался:
анафема вам, мятежи,
и красным вашим повстанцам!

– Анафема, – скажет Москва, –
прощайте блокадные годы!
Устали: от крови – река,
от красной чумы – народы!
Устали – судьба и жизнь;
устала – кривая дорога,
устала правда – от лжи,
и Русь устала – без Бога!

– Аминь, – я вам всем говорю,
очистившимся от мрака, –
да будет Россия в раю,
паденье свое оплакав:
убийство – своих святых,
убийство – знамен и веры,
убийство – за вольный стих
в тюрьмах советской эры!

Вот слезы – позор и стыд,
вот слезы – в ночи расстрелы,
молчанье – глухих обид,
и голос – убитых смелых.
Ты слышишь? Вот всхлипы вдов
и всхлипы детей приютских –
отзвук смертельных слов
свинцовых речей революций.

О, пусть хоть одна слеза
прольется в ответ им – каждым,
кого этот грех связал:
не всё ведь и в нас продажно!
Оплачем бесчестье своё
и искренние химеры,
столетнее забытьё
и мертвых своих – без меры…

Вот слезы – о Русской земле,
о чести российской и славе,
давно оскверненных в Кремле
в безумной октябрьской расправе,
где русский в тех дьявольских днях
рвал брата же русского в клочья,
чтоб лечь всем на русских полях –
средь братских посмертных урочищ;

о павших блаженных полках,
гвардейцах Христовой России –
её не предавших штыках,
о тех, кто главы не сносили,
но, волей Господней, легли –
в Сибирях, Тамбовах, на Волгах –
под своды родимой земли,
под знаменем белого долга;

о россах, пришедших в Берлин,
и тех, кто украл их победу –
твою! – о, советчины сын,
её же отравленный бредом, –
чтоб, так победив, не понять:
лишь чудо Российской Отчизны
да Бог наш сломили ту рать –
не тот твой возлюбленный изверг;

о том, что доселе не внять
простейшей сей истине дедам:
одна нам лишь Родина-мать
да Бог наш – дарили победы;
что в сердце под спудом жила
не свора Кремля, а Россия,
и не большевистской была,
а русской – российская сила;

и маршал служил не ЦеКа,
и свечку не нёс к мавзолею,
но лишь под шинелью рука
крестилась – наружу не смея;
и зэк шел – свободный вполне
для пули, штрафбат проклиная,
в апрельском победном огне –
чтоб в зоне вновь маяться в мае!
 
Оплачем лукавые дни
и жадность надежд тех опасных,
с которой мы верили в них –
прекрасных, проклятых, напрасных,
чтоб сквозь человечье зверьё,
Россия, твой путь обозначив,
полночное слово моё
кричало: Восплачем, восплачем! –

о том, как во тьме пауки,
плели нам смертельные сети,
чтоб в них хитрецы-мужики
ловились – как малые дети! –
и, грабя именье, в огонь
бросали свою же судьбину,
не пашню сгребая в ладонь,
а зоны колымскую глину!..

о том, как засевшая шваль
в святыне кремлевской на троне –
не знала о слове «жаль»,
но знала «сгноим» и «изгоним»;
о том, как в измене народ –
себе же, своей же России! –
не с ними ль водил хоровод?
не адские ль звезды носил их**?

В двенадцать часов по ночам –
ни тени солдатской, ни тени:
как прежде: тела – по гробам,
а душам – чтО наши боренья?
Но знаем и мы ведь теперь,
как честь наша русская пала –
когда Государя на смерть
свели по ступеням подвала;

и знаем, что проклят был час,
когда вслед бесовским усильям
звериное царство у нас
явилось – в обличье России,
когда подменяя её
и образ, и Божье подобье,
громило святыни зверьё –
и пращуров наших надгробья!

И с отчей тоской Патриарх,
взывая о милости к Небу,
вновь видел в сих грешных сынах –
лишь к зрелищам тягу и к хлебу,
когда отрекаясь Христа,
Его предавая Россию,
кричали: «Эх, эх, без креста!»***,
и хлеб этот с кровью месили!

И, ширя злодейства размах,
блаженно его ожидая,
росли на кровавых дрожжах,
проценты и трупы считая –
чтоб – сердцем черней, чем смола –
Иуд легионы поднявшись,
срывали колокола,
как крест свой с груди – чуть раньше!
Чтоб славя свой черный октябрь
и дьяволу кланяясь в пояс,
молились на слово «грабь»,
зверея при слове «совесть»!
Чтоб те, кто сквернил нашу Русь
в затменье том эС–эС–эС–эР-ом,
меняли «Марий» – на «марусь»****,
иконы – на револьверы!

И ангел железный ЧеКа,
кончать москалей всех мечтая*****,
с той юности польской – о, как! –
ты вырос, подряд всех кончая,
чтоб здесь, под портретом твоим,
и внуки твоих комиссаров
считали, что ими храним
народ – тот, что выжил на нарах!

И ныне, и ныне опять,
мечтая о прежней их воле,
не прочь бы Россию распять,
но только, пожалуй, довольно! 
Довольно нам ваших рацей,
и звезд, и кровавейцшх тряпок –
будь проклят и ваш мавзолей,
и куклы бесовской остаток!

Греми же, ночной барабан –
звучанье иных измерений, –
и грохот, как прежде, твой рьян,
и нет нам ни в чем извинений!
И с правдой, как прежде, в ладу,
кричу я две строчки – на память:
– Убийцы России, в аду
пусть дьявол целуется с вами!

В двенадцать часов по ночам
из гроба встает барабанщик –
и бьет в барабан он с плеча,
и тащит его он, и тащит…
Но нет – не зовет он улан,
но нет – не нужны и драгуны,
и сам Император – не зван,
с извечною думой угрюмой.

Давно здесь они не нужны –
баллады истлевшей планеты,
распаханы здесь все межи
меж смертью и жизнью вот этой;
и смертью отравлена жизнь
советчины – чуть ли не века…
Скажи, барабанщик, скажи:
– Я РУССКОГО жду человека!


_________________________________________________________
    
* Тема баллады Жуковского – смотр «теней» французской
армии призрачной тенью Императора Наполеона.
** Пятиконечная звезда,  пентаграмма – «распространенный
магический знак, символ сатанистов» (Новейший словарь
иностранных слов и выражений. М., 2002. С. 617).
*** О написании поэмы с этими словами А. Блок впоследствии,
осознав всю бесовскую суть революции, горько сожалел.
**** «Марусями» назывались машины ГПУ-НКВД, увозившие
арестованных.
***** Известно, что Ф. Дзержинский с юных лет ненавидел Россию
и даже мечтал о шапке-невидимке, с помощью которой он мог бы
уничтожать «всех москалей».






        ВАРИАЦИЯ I


             Там виден камень гробовой
             В тени двух сосен устарелых…
                А. Пушкин. «Евгений Онегин»


В двенадцать часов по ночам
из гроба встает барабанщик –
и бьет в барабан он с плеча,
и тащит его он, и тащит…
И вечно стуча в тишине,
качелью качаясь упорной,
на белой бессонниц стене
все мечется маятник черный!
 
Покорен проклятым часам,
едва уж ползет барабанщик,
и черви ползут по плечам,
и череп глазницы таращит;
и слишком тяжел барабан,
и хочется только покоя –
но снова он полночью зван
и лоно покинул земное.

Я знаю – он должен сказать,
я знаю – к тому он и призван,
что все-таки есть благодать
и в этой вот строчке капризной;
и палочки грозно подняв –
стихов полуночных мессия –
он бьет, этот галльский маньяк,
в твои барабаны, Россия!

Да здравствует эхо баллад
спасенной тобою Европы –
в российских колоколах,
поэтах, певцах и эзопах!
Твои – эти трели тревог,
твои – эти жалобы галла...
– Сыграй, брат, как славен наш Бог,
коль Франция тАк побежала!

Твои – эта дробь и раскат,
и строки «из пламя и света»*,
и лермонтовский закат –
у пушкинского рассвета,
и мельницы плеск на реке,
и «гости съезжались на дачу»**,
и смех, и сирень, и крокет,
и в домике Лариных плачут.

И снова на сердце те дни –
как память наследных надгробий:
от Шиллера и Парни
до Ленского – в том сугробе...
И снова – как тот пастушок
под сенью двух сосен, где камень, –
я тоже плету лапоток
российской Камене на память***;

и я, драгоценный глагол
готовясь распять на странице, –
я сам – головою об пол –
готов Александру молиться;
и вот Михаилу – свеча,
чтоб виделось выше и дальше,
когда по российским ночам
вдруг снова гремит барабанщик.

Ах, память, ах, память, не бей
в глухие свои барабаны:
что толку пускать голубей
в давно нас забывшие страны?
И хлещет не клюквенный сок
на жизни полуночной сцене,
и пулю пускает в висок –
вновь друга убивший Евгений.


…В двенадцать часов по ночам,
из гроба встает барабанщик,
в двенадцать часов по ночам –
как раньше, как раньше, как раньше…

2003


————————————————————————————
* Из стихотворения М. Лермонтова «Есть речи – значенье…».
** Строка из наброска к неосуществленному роману А. Пушкина.
*** Ряд аллюзий на темы седьмой главы «Евгения Онегина».






      ВАРИАЦИЯ II

Блажен нам земной пантеон
под сенью отеческой липы,
но трижды блаженнее он –
где живы все те, кто убиты!
Кто пулей сражен над рекой,
кто смертью в постели настигнут, –
не нужен им – вечный покой,
и души такие – не гибнут!
Кто родины веру и честь
хранил здесь до братской могилы,
и нам завещая не месть,
а правды бессмертную силу, –
они и сегодня за нас
предстатели в мире высоком,
не пряча испуганно глаз
пред Неба Всевидящим Оком…

И Пушкин, и Тютчев, и Блок,
в любви признаваясь России,
ее целовали порог,
но милости – нет, не просили.
Ее не попросишь и ты
в судьбе наших дней окаянных,
следя в ней родные черты, –
как кровью кропящие раны,
они проступают и здесь,
под вывеской этой фальшивой,
но тем уж – что всё-таки есть,
я верю – мы всё-таки живы!

2003