Пока курится сигарета

               

             Неузнаваем мир. Все тропы перетоптаны, исхожено вкривь и вкось, а он все меняется…
Я пью чай на кухне вдвоем со своим отражением. Оно – то есть я- ухмыляется.
Летом я припер с помойки огромное зеркало. Просто шел по улице, и бац – оцепенел прямо –мне шел навстречу я же. Не сразу понял, в чем дело, испугался, метнулся в сторону ближайшего подъезда, постоял, перевел дух (кстати, часто в книгах пишут: перевести дух, а кто-нибудь вдумывался, как это?). Ну, разумеется, потом понял, что увидел себя в зеркале. На помойке.
Решил притаранить его домой. Долго таскал по квартире, пока не нашел ему приют. И вот, теперь пью чай на кухне и смотрю (или смотрюсь?) в него.
И вроде бы не одинок…
Вообще-то, говорят, что зеркала хранят память обо всех, кто в них смотрелся, и, будто бы, если долго в них всматриваться, то можно запросто вылететь в другое измерение. Ну, там, в прошлое попасть, и все такое…
Не знаю. Но что-то все-таки в этом есть: вот, например, сам я – плоский, как нарисованный в нем, сижу и курю неспешно, а дым, выплывающий из меня, почему-то приобретает объем, взлетая вверх, плавно оседает в складках лица, заползает за воротник, и рассеивается в недрах халата.
 Я рассказываю зеркалу свои думы. Ну, не рассказываю, а мысленно делюсь с ним переживаниями. Ничего, так, прикольно. Почти как другу, почти как себе, но не так. Как-то душевнее, что ли…
Не, я не нарцисс – просто так удобно. А человек ведь всегда ищет удобства, правда?
Помню, впервые задумался о свойствах этой стеклянной поверхности еще  в классе пятом-шестом, это, знаете, когда нужно было написать словесный портрет лучшего друга, ну, сочинение такое, по литературе.
Санька Стасов тогда писал обо мне. Дружили. Я нутром чувствовал, что он про меня пишет – все-то он оглядывался, (передо мной сидел) все-то елозил… Шустрил, в общем. Не знаю, что во мне он во мне такого высмотрел, чего никому в глаза не бросалось – но поставили ему пятерку. Пять-три, как обычно, из-за обилия авторских знаков, как думается.
Ну, и, разумеется, он даже не сомневался, что я про него напишу тоже, какой он замечательный, какой он ДРУГ, и бла-бла-бла…
М-да… А я вот про себя написал. Не про себя самого, конечно, а про отражение свое. В зеркале.  И так меня, помнится, это увлекло, так захлестнуло, что расписался я не на шутку. Бред, конечно, был, редкостный, стыдно даже. Но, все-таки… Я мысленно убрел в такие дебри со- и подсознания, что к финалу еле выгребся из этой литературной конюшни. За что, собственно, и схлопотал примирительно-уничтожающую «три-два». Тоже, из-за знаков преткновения.
Слава богу, никто не узнал об этом позоре, кроме любимого мной учителя, дружелюбно позволившего мне переписать всю эту бредятину. Переписал – куда ж деваться… А со Стасовым дружить перестал. Точнее, само как-то отвалилось.
Да, впрочем, и не жалко совсем.
Давно было.
             В жизни, как и в парашютном спорте,  существует пять ступеней укладки парашюта. Детство, отрочество, юность, зрелость, старость. Ну, и, конечно же, вечная молодость – но она не ступень, а не зависимое ни от каких обстоятельств, существительное. Это – сущность всего борющегося, всего карабкающегося, копошащегося на поверхности, всего того, что, вне зависимости от возраста, что не дает сгинуть. Так вот, думается мне, что зеркало обладает свойством вечной молодости (читай: вечной жизни). Женщины смотрятся в него гораздо чаще нас, мужиков, точнее, не смотрятся, а проверяются: «это все еще я?», или: «О боже, неужели это я?» Часами готовы вертеться.
            Вы никогда не замечали, что дети более равнодушны к  этому предмету – наверное, в них самих столько всего копошится, что им просто некогда заострять свое разбегающееся внимание на  столь скучной детали. Им больше нравятся зайцы солнечные, они забавляются с помощью зеркала. Странно, кто еще так может с ним вольно обращаться, как не они…

Эх, сигарета последняя. Высмолить до фильтра – и спать!
Ноют суставы. Проклятые рудники…
Последняя затяжка. Передо мной только кусок глянцевой поверхности.
Кто наделил тебя явью? Кто и зачем обронил тебя – слезу, застывшую в холодном мире людей… Стеклянные глаза меня молчат – видимо, знают, да вот не хотят поделиться. Ладно, пустое. Спать. Ну что, друг, пока. До завтрева!?