На Сенатской

На Сенатской поземка вьюжит,
воздух пенится и дрожит, —
это ветер, собранный стужей,
мнет из воздуха миражи.

Петербург зимой не пустеет,
но густеет по точкам: вдруг
в переулке возле музея
вырастает взалкавших крюк,

вдруг из пестрого дилижанса,
словно семечки на паркет,
высыпаются иностранцы
и бегут снимать монумент.

Но пока последние метры
их автобус ползет до нас,
стоя здесь в окруженье ветра,
мы увидим все, как сейчас:

строй «московцев» подле Сената
в уходящий день декабря,
каменеющий император
отдает приказ пушкарям,

не бледневший на поле брани
белый домертва Бенкендорф...
Гром орудий. У Грома-камня
кровь-копейка ложится в кровь...

Беспощадное слово делом
вымел царь. Но не минет век
и потомок его несмелый
снова выплеснет кровь на снег.

Бесполезно! Мойры допряли.
И, оплачивая долги,
грохнут выстрелы на Урале
эхом питерской злой пурги.

А пока — просто все и страшно:
долг нарушен; исполнен долг.
Вот соратник позавчерашний
генерала ведет в острог…

…Но подъехали. Чуждым ором
обезличен мираж. Пойдем
от гранитной реки к собору,
не спеша говоря о том,

как жестокая справедливость
гасит дружескую приязнь…
…Эхо шепчет нам вслед тоскливо:
«Константин, конституция, казнь…»