Подземка

«…Едет, качается мой вагон. За мутными его стёклами тянутся жирные бесформенные провода, извиваясь и переплетаясь между собой; напротив меня невзрачные пассажиры стеклянными глазами бегут по строчкам дешёвых книжонок и газет, беззвучно зевают, попеременно поглядывают на часы, что-то бормоча себе под нос; сканируют безразличным взглядом спящих рядом бомжей и с отвращением отворачивают лицо, продолжая в течение всего пути временами коситься на них. Вон один спит напротив меня, повернувшись ко всем спиной и уткнувшись грязной лохматой головой в ободранный воротник своего пальто; он словно уличный пёс свернулся калачиком на сидении и тихо сопит. Интересно, какие сны он видит или же не видит их совсем? Да чёрт его знает. Я не заметила, как меня задело колесо инвалидной коляски, и пробежался по слуху монотонный голос молодого инвалида. Кину десятку. А куда кидать? Вижу… Ко мне тянутся длинные костлявые пальцы с неровными ногтями, которые машинально берут деньги и кладут их в уродливый карман… До следующей станции по вагону бегут слова: «Я – инвалид. Помогите люди, кто сколько может. Спасибо вам. Я – инвалид…помогите… сколько кто может…» Скоро и мне на выход. Как же всё-таки надоедает мотаться почти что каждый день по одному и тому же маршруту, подниматься и спускаться по одним и тем же лестницам, садиться в один и тот же вагон четыре года подряд… Вот и моя «излюбленная станция», - посторонитесь граждане! По-моему кому-то наступила на ногу – уж простите, в такой толкучке не то, что чужие, - свои ноги не чувствуешь. Люди высыпаются из вагона, рассыпаясь налево и направо, толкая друг друга… Скука… И сегодня день начинается как и все предыдущие: мелькают постоянно разные лица перед глазами, чьи-то неразборчивые слова крутятся в воздухе; раздаются непрекращающиеся звуки шагов, отражаясь слабым эхом; гудит эскалатор, дрожа своим гусеничным телом под нашими ногами и в конце пути нас встречает высохший взгляд пожилой женщины, обхватившей одной рукой микрофон. Неужели только меня сводит с ума своим убийственным однообразием тоскливая подземка?...

…Возможно и не одну меня. Просто те, кто привык к метро до такой степени, что не то что не чувствуют вкус подземной тоски, а не замечают даже окружающих людей , не обращают на них никакого внимания, впрочем как и на свою собственную жизнь, уже давно сошли с ума от этого однообразия, хотя сами думают, что они нормальные люди, как и все остальные.

А вот я прохожу мимо знакомого скрипача и не могу не остановиться. Как он завораживающе играет! Смычок плавно скользит по струнам, руководимый его тонкими пальцами, и я уже под властью чудесной мелодии, которая слабо раздаётся эхом по длинному коридору, освещённому тусклыми лампами, и сливается с заглушённым звуком шагов. Скрипач, прикрыв глаза, что-то неслышно напевает, шевеля сухими губами, раскачиваясь из стороны в сторону. Эта мелодия разрывает мне сердце, и отдаляет меня от шумной толпы, гула поездов, криков, голосов – подземки. Окончив композицию, он опускает скрипку и, держа её навесу, останавливает свой взгляд на мне: «Нравится?». «Это замечательно» - отвечаю я и ныряю в толпу по направлению к выходу….

Я вспоминаю, как впервые встретила его на Арбате и просидела с ним целый вечер, который был наполнен для меня волшебным голосом скрипки. Он всё время молчал, только играл и играл, иногда бросая на меня свой уставший взгляд, и тихо улыбался. Сколько в его улыбке было покоя, именно того покоя, что редко увидишь в агрессивных туманных взглядах или дёргающихся вспотевших лицах горожан, которые извечно озабочены своими проблемами, неприятностями, работой; которые постоянно опаздывают на автобус, размахивая руками, крича что-то несуразное вслед отходящему транспорту; которые одновременно, пылко обсуждая и доказывая что-то по мобильному телефону, покупают пирожок в рядом стоящей палатке и курят, стряхивая пепел себе на пальто. Это тихое спокойствие присутствовало и в его идеальной игре и в лёгком движении рук. Мои горячие мысли будто бы ослабевали и не мучили меня, не терзали меня. Когда вечер подошёл к концу, скрипач также молча положил свой инструмент в футляр и, обернувшись ко мне, произнёс: «Спасибо, что слушали»… Теперь я его встретила в подземке, всё стало немного иначе, немного тоскливее, и в его голосе я почувствовала лишь напряжённость и тяжесть.

….Раз, два, три…по-моему я уже наизусть знаю сколько именно ступеней мне остаётся пройти и сколько шагов сделать до выхода. Недавно я видела как на этих ступенях лежал кто-то в сером, с вытянутой белой рукой, на которой виднелись капли запёкшейся крови, его открытые глаза были неподвижны, без блеска, и что-то застыло в них, то, что я не могла понять, так как сердце моё остановилось и я не могла шевельнуться. Я прижалась спиной к перилам. Он был мёртв. Между ним и мной ходили люди, спускаясь и поднимаясь, вскользь пробегая глазами по его телу. До моего слуха доносились диалоги:
- Развалился на лестнице алкоголик.
- Может он умер?
- Может и умер.
- Может позвать кого надо?
- С ума сошёл – мы же опаздываем.
Спустя несколько минут подошли два милиционера и ещё несколько зевак. Его окружили и стали осматривать, жив ли? Пришли к выводу, что давно нет. У меня промелькнула страшная мысль: «Вот умрёшь также в метро на такой же лестнице, скорчившись, как он, и не заметит никто этого, и не скоро заберут с этих ступеней, не потому, что совсем безразлично, а потому, что некогда. И будешь так лежать, гнить в подземке»… Страшно.

Наконец-то скоро я выйду на улицу и подышу свежим воздухом, пусть он пропитан бензином, пылью, а я другого и не помню. По бокам от меня железные люди, железные собаки, железные лица. Я знаю каждого их них, даже их расположение – противно. Как мне больно видеть у выхода в углу этого молодого безногого мальчишку – как он жалок в этой деревянной тележке, как ужасен скрип этих маленьких колёс. Бедный, бедный мальчик. Я чувствую как слабая дрожь бежит по моему телу. Он с кем-то говорит и улыбается и тонкий лучик солнца, прорвавшись сквозь тяжёлые высокие двери, падает на его искривлённое бледное лицо. Он, у кого в жизни нет и не будет ничего, кому ждать совершенно нечего, чья душа каждую минуту вздрагивает от боли, улыбается! Он смеётся – он радуется этому дню, холодному солнцу, тому, с кем говорит и улыбается. Я словно воскресла, ожила, увидев эту искреннюю улыбку. Да на что же я жалуюсь, друзья мои, о чём я грущу, чем терзаю себя, чем мучаем себя все мы?! Разве моя боль может быть сравнима с его болью? А он улыбается, взгляните на него! Но я совсем забыла, что вам некогда даже удивиться этой искривлённой улыбке, даже заметить маленького инвалида и услышать этот странный смех. Вы не можете слышать его – так как он для вас – ничто. А для меня в эту минуту этот смех – всё, это ответ на многие вопросы.

Я оставляю тебя подземка, я тоже хочу улыбнуться этому дню и этому холодному солнцу, как безногий мальчик, и не думать о тебе хоть немного, совсем чуть-чуть. Так как время, связанное с тобой, подземка, становится вечностью; но счастье составляет именно минута, проведённая вне тебя».

14 октября 2008