далеее... жизнь на заставе...

***
Городок стоял  будто бы отодвинутым, спрятанным в лес. Для того, что б не зная - не беспокоили.  Пока чужие глаза отыщут, десять раз приметят на воротах. 
деревенские  заходились гордостью, – возле них, ни других, строиться стали 5 лет назад.  С их деревней притоку речную - делили.  Вместе рыбу ловили. На охоту, кто  из дружинников горазд – тоже - прибивались, не режа глаз, не на показ,  к деревенским парням. А, в общем, все просто объяснялось. Потому выбрали, что крайняя, – к земным и водным путям ближе.  Из этой протоки – открытый водный простор.  Лес дальше не тронут, не обжит.
     На воротах скучали двое, этой весной, совсем недавно, ставшие из отроков - младшими кметями. Даже распрекрасный  рассвет отталкивал  взор. Только через час им разрешат сойти со «стены».  Гордые, умудренные за год жизни в дружине – пришли  оголтелыми, ныне через лето, попритихли. Им теперь хоть и казалось – не такая и ужасть жизнь здесь  – ведь больше сам увеличиваешь свой страх,  но совсем разнежится,  и увериться – тоже не дано. Начнешь сдавать позиции  пойдешь стирать порты, или совсем за ворота.      
Застыли двое, вяло и лениво, водя глазами, и то, что б не закрывались. А тут забава им подстать. – Просили дела? – получайте.  Шла  к ним девица, да нет, сначала думали старик. 
- старичина какой-то идет. Вроде не из деревни.
- конечно. Да и совсем не с той стороны пришел.  А для старика больно прыткий человек.
- калика перехожий.
- это по-нашему – скитник, отшельник, что ль?
 - вроде того.     Вмешался третий:
–  Надо звать воеводу – не к добру  они ходят.
- здесь согласен, – они во всех сторонах света несут не радость.
- побег я.- Подхватился младший друг.
- погодь – нет, не калик.  Это баба.
- баба?  смотри-ка и, правда. Красивая какая.
- где? - чуть не споткнулся воин. – Какая ж она красивая? – из леса тем более. Покачал головой: -  Ведунья значит. Беги тем паче…
Припустил молодчик к дружинной избе, пыль столбом.
Седогривый муж вырос на пути, спокойный, статный,  пышущий уверенностью: 
- почему не на посту.
- а я к тебе с доносом – за воротами… пришла к нам… дева там. Такая…  такая. – По мере вспоминания, голос - от мечтательного,  до тревожного, сорвался. - Грудь лебедина, походка павлина, очи сокольи, брови собольи.
– Ты чего? – толкнул его подоспевший друг. – Замечтался?
- еще раз – старший кметь недовольно зыркнул на второго. – Лебедина?
– да - совсем смешавшись, промямлил вояка.  Нет... Вру – страшная как баба яга...– он развел руками.
- Ладно, посмотрим. Не часто приходят девки в дружину.
- Да притом еще и к Воиславу?- подоспел уже третий. Старший кметь споткнулся.-
-  Так и сразу к нему?
встрял второй:
- Ну да, котомку с плеч уронила, поприветствовала нас, и сказала
– Примет ли меня воевода Воислав, если я скажу, что его друг?
- Ну, я и - к вам. Не побегу же я к воеводе…
- Почему же, - побежишь – усмехнулся старший кметь.  Даже, если девка врет и не краснеет, то хотя бы повеселимся и подивимся ее смелости. Просто так с такими заявлениями к здоровенным мужам, в числе  сотни,  не приходят. 
- а может, умом слаба?- пожал плечами друг дозорного.
- ну, да, и прошла долгий путь, только, что бы перед нами этим похвастаться… - ткнул его в бок первый. 
– Да ладно, - сам-то как мямлил – лебединая… яга… - ответил уколом на укол товарищ. Так они и перебранивались, шуточно, роняя друг друга в пыль. Кметь уже шел сам по себе, понял, от них толку много не дождешься.
        -  Гварто – обратился кметь к воеводе. – Воислав – добавил, уже чуть помедлив.  Потом справился с собой и насмешливо доложил:
- К нашим воротам пришла девка и говорит, что твой друг. 
- так пусть заходит,… что ж не пустите.. любых гостей  принимать - богами завещано…. А тьма сюда не пройдет – отмахнулся воевода.
- Она из лесу… потому - сами решить не можем, - пожал плечами. Застыл вдруг: – Не пройдет, говоришь, тьма-то…?– не дал ответить, тут же проворчал: - знаю, знаю
- А гнать пробовали? – обернулся воин, явно занятый другими мыслями.
- Да нет, к тебе сразу. Может, примем. Хотя бы посмеемся.
- Сколько мы уже вместе воюем, а женщин уважать ты не сильно-то  научился.  - Сейчас приду, вы все одно запустите ее, пока.
Гварто - значит – чтящий, славящий твердость – на северном языке. Так же, его прозвище здесь чаще звучит как – Твердят, да, - Твердят Метко.
у ворот собрались все от мала до велика. – Кто-то  уже заметил, приглядевшись – что сразу не проймешь: - страшна, или страх как хороша? А иные  уже точно думали - ведьма – вострили копья. Другие еще смеялись, и хорохорились, не додумавшись. Старики же хмурились, и нетерпеливо ждали приказа воеводы. У него  глаз меткий – разберет, что за диво  разноноликое к ним пришло.     Я стояла, и не знала – смеяться мне со всеми или гордо ждать дядюшку. Так и думала, что в лесу одичаю, позабуду людей, их норов и повадки.
Он вышел на крыльцо дружинной избы – мне сразу понравилось это длинное и большое, коренастое, но не лишенное статности, и украшательства, строение.  Уже на таком расстоянии были видны надежные, верные стены, подкрепленные надежностью людей.  Этот дом их любит.  Значит – справные мужи. Да у великих князей других не бывает.   Не зря так сложно попасть в эту дружину. Даже когда она далеко от самого князя, уступив именитое место другому воеводе.
Сам Твердят – был высок, поджар, почти безлик за сединой.  Он часто закрывал глаза. Потому нельзя было выделить что-то особое в облике. Волосы перетянуты  тканевой полоской, обвитой кожаным шнурком. Замысловато.  Рубаха, когда-то синяя как небо – полиняла и была вся  вкривь и вкось заштопана, но глаза мои  уже  нашли собственные ровные – швы, соединяющие полотно в вещь, предмет одежды.  Я поморщилась, – если останусь, - переложу все заплатки по-своему.
Хоть бы - узнал бы. А то назовет самозванкой и, посмеявшись, вытурит за ворота,  в голый пыльный свет. И шагать мне обратно в лес – к мужу, как пообещал леший.
 Я решилась, - поклонилась ему. - Привет тебе славный воин и воевода Воислав,  - у кого-то вырвался подвздох, и он закашлялся. Все конечно знали, но не все осмеливались, называть его настоящим именем.
Воевода лишь нахмурился, а потом пошире открыл глаза.
- Голос мне твой знаком. И поступь, и глаза,… а вроде нет, - страх страхом – Прости за слова,  может грубые. Но в пути ты явно долго пробыла,  может и красная ты девица, как знать.
- Что привело тебя сюда дитя мое?
- Принесла привет тебе, воевода, от воина и кметя твоего бывшего, – Снегиря. Тут весь  гонор и слетел с хозяина крепости.
 –От Снегиря.  Проходи – что ж стоишь, кровница - ровница. Ты прости, девица – давно не виделись мы с ним, скажи – кто ты? а потом подробно поведай, как он, и что с ним? – Воислав пошел мне на встречу, распахивая объятья. Старые кмети загудели пчелиным роем, наперебой рассказывая,  и поминая свое знакомство с ним.
- ну, дядька Воислав – ты даешь. Давно я не видела ручейка, да чистых портов, но ведь  не забудешь же ты ту, -  рубаху, чьей работы носишь чаще остальных. – Сказала чуть тише, все же не для всяких ушей.
- Ба, - да ты не бойся - говори в полный голос.- Кричи, вопи, и славь богов! – Воевода подхватил меня и поднял над головой.
- Вот она, други мои. Изменилась-то как.… Пообожди,  да что случилось, коль  лебедь превратилась в сокола? ты и так  была маленькой да статной. А теперь пушинка, не тяжелее самого меньшого в крепости отрока, но крепче любого младшего кметя здесь.   Я была на две головы ниже их всех, и на одну голову того самого младшего кметя.  И конечно почти не весома рядом с ними.
- так я думаю, вы отроков кормите не как меня в лесу. И младшего гоняете меньше других – успевает набрать  веса.  - А что случилось, что я в лесу оказалась – ответила я на взгляд - вот это и взаправду не для  чужих ушей, простите меня братцы, - как только могла ласково улыбнулась я  им. – Скажу сразу -  беды Снегирю нет,  и род - стоит, и будет стоять. Случай – меня выгнал из дому. И замолчала устало, прижимаясь к плечу воина, от которого пыхало  уверенностью.
- да, наперво бы тебя в баню. – Разглядывая меня, вздохнул Воислав. А потом…
- А потом я зашью твою рубаху - страх смотреть.  Кто клал заплаты?
- Чернавочка - девочка. – Махнул рукой воевода, заглядывая в глаза.
- Ну, ничего, - научим, шить лучше меня станет. Воины ликовали, чувствуя праздник, и очень долгий.  Воевода  давно так не светился.
Младшие остались на дворе, кого-то послали топить баню.  А старшие кмети облепили меня и расспрашивали про Снегиря. Я рассказывала  до момента, с которого началось мое похождение.
Они трепетали, вдруг проговорюсь, но я промолчала:
 – это все что могу сказать покамест.  Это их обнадежило, и они  каждый похлопали меня по плечу, и убедились - сколь дюжа десница.
Я все еще робела. И украдкой вздыхала под тяжестью длани воеводы.  Сперло дух, - вот уж чья лапа  могутна.
Да вот еще на мою головушку  - напраслина не напраслина, но  почти пустая болтовня, хоть и приятная. Не сговариваясь, стали величать Ражной, да Ражей.
 –Я ж ничем и  не отличилась, и может, не отличусь. Ни  силой особой. - Разве что красива, да видная. Но рядом с такими девками, какими сделались лебедушки при дружине – я и взаправду краса ненаглядная. Всемила бы вмиг рассказала им, напомнила – что они женщины, и как подобает себя вести.  Я же научила их лишь шить самые лучшие платья, которые знала. Это и все сделало само.  В таких уборах  – и  заморыш смотрелся бы  пригоже. Наши же таковыми не были. Вечерком третьего дня пир принял крайний разгон, – и вышли барышни еду подавать богатырям. По столу застукали кулаки, хмыкали в бороды, кмети, молча глазами провожали. Пока не спешили в голос восхищаться - приглядеться надо. Платье надеть не много толку, -  случилось ли что внутри?     А вышла я – люд забыл дышать. И не из-за красного платья. Всего-то сменила лоскутные штаны на более удобные кожаные, травчатая рубаха, пояс - в руке не согнешь, да сапоги новые - красовались. Коса  черным ужом вилась – узором цветастой ленты красна.   Воислав сразу понял две вещи: -  что я не знала, куда мне садиться, и что - пройти мне свободно не дадут. Сам встал навстречу, с собой усадил. Девоньки  улыбались, глазами меня благодарили. Лаково речи с войнами вели, ленты теребили, вздыхали и трепетали.  Муж, хошь не хошь оттаивал, быстро шептал девке слово, и та, зардевшись, отворачивалась.  Метко надивиться не мог.
- Ну и как ее после такого Ражной не звать? – тихо заметил друг воеводы.
- Я отвернулась и нахмурилась. Прошлась взглядом по бранной стене, и тоже тихо, - спросила - Скажи, где меч Снегиря?
 –после трапезы  Гайдамак  - покажет,  – улыбался, и поглаживал усы воевода.- Забрать Снегирь велел? или твоя  блажь.
- некогда ему было мне что-то велеть. Да и не знал он, что сюда пойду. Ничего ему не сказала – сама не знала потому как.  А меч… – я собрала все силы, всю решительность и стойкость голоса, медленно молвила:
 - с вами буду – не знаю, надолго ли, но год точно… - дело решенное.  Идти мне некуда, а гостьей вечно быть не намереваюсь. Если будешь учить – благодарна останусь.  Не будешь – сама выучусь.
- Ох, какова, смелая – Гайдамак, тот самый кметь, что сообщал обо мне воеводе,  искренне восхитился напором.
Твердят тяжко вздохнул, и стал теперь пощипывать бороду,  - Да неужто оставлю тебя…хотя ведь осталась же батюшкина изба в соседней от вашей деревне.
- там - те же люди, и даже - злее поглядят. Да и не была там столько лет.  Пришла – а может я с проказой – в этаком-то виде. Да и изба, верно, давно сгнила, или растащили люди добрые на свои потребы.
 - и такое могло статься. Добро, оставайся ладо мое, принесла ты нам свет и счастье.    Но про ративания   забыла бы. Отступилась бы…
- не бывать… - и больше ничего не сказала. Сама встала – сжала плечо дядюшки, и широко шагая, вышла из гридницы.
Отошла к уже  полюбившемуся мне дому, прижалась к венцу сруба дружинной избы, точно - обняла. Горемыка я. Ой, в опалу  попаду, Твердят-то души во мне не чает. А князь приедет – отвинтит голову и мне и ему.  Изба вздохнула и будто зашептала   ...
Тихое такое увяданье…
Вон из сердца!. ну хотя бы ты…
Люто не признавшая свиданья
Зимушка – зима… Притих
Снег под платьем, бьющийся,
Лишь на губы падает,
Локон в танце вьющийся.
Только ветер радует…-
Баю – баюшки-баю,
Ляг в мою постелю,-
Я те песенку спою,
Как любовь метелит….
Глазки свет мой закрывай,
Тает снег,- и ты растай…
Увядай – не увядай –
То весны и осень дело…
- Сердце ты мое отдай.-
Вон зима из мово тела …-
Я весне отдам себя
Косы – ручейками
Растекутся, вон зима!-
Я с тобой в печали…
 Я разомлела, и очнулась лишь когда, посмеиваясь, крадучись вышли кметь с девушкой - чернавочкой. Я повернула за угол, и повела меня изба вдоль своей стены. За каждой пядью я чувствовала руку.  Вот это бревно тесал Воислав, – укладывал ласковый Светозар. То - уязвило Оглашенного  в ногу, что б меньше ругался на дерево. А одно даже помнило Снегиря. Крепость только закладывалась, когда он бесповоротно ушел. Ох, как заболело у нас обоих, у дерева почуяв мое родство, а у меня от мысли о ненаглядном и желанном.
..когда все повалили из избы в дружинный дом – я стала ждать Гайдамака. Оглашенный тут пытался подкрасться. Да, игры присущи младшим кметям, но что бы - важным мужам.. хм…я шагнула назад и в сторону и  сама уже оказалась у него чуть за спиной.- Здравствуй ватажник. Кого ищешь, - околесишь тут?
- тебя лебедь моя белая. – Голос дрожал. Он будоражился.
 - Зачем же это? дядька Метко заволновался? – я искренне верила, в то, что спрашивала. А он  обозлился.
– Как будто не знаешь!…- и шагнул прижать меня к стене,  обнять за тонки плечи.
- я,  Оглашенный, - не лебедь, – Твердят как всегда метко наблюл, что я соколом  красуюсь. Тут же я услышала  Гайдамака и шагнула из-за угла к нему:
 – Постой господине.  Оглашенный ступил следом.    Друг воеводы нахмурился и презрительно смерил меня взглядом.  Ох, уж быстр он был на расправу.
- Не гляди сычом… Тебе ли не знать – Оглашенного. Да и со мной  не первый год знаешься.
- не так уж много я знаю тебя... да и - ты  изменилась. А Оглашенный… – не всякая ему откажет. – Кметь пожал плечами.
-  благо я не обидчива, любая бы озлилась – скажи ей, что она изменилась в худшую сторону, когда она гоголем ходит. – Мы рассмеялись оба.
- Ну, в гриднице вроде никого не осталось. Старики поймут, коли что.
- Ну как же, - так же исколют насмешками, – фыркнула я.
- А ты учись отмалвливаться, - не молчи, плохой знак, - остаться охаянной. Пока мы за тебя – отшучиваемся, но не век же.  Тут он взбеленился: А угадаешь ли сама  надобный?
– А  чего ж мне, - распознаю. – Я внутренне напряглась и заскользила взглядом по телам мечей. Я и со сталью зналась, из которой ковался помощник Снегиря. Потом из остатков мы  отливали – браслеты-запястья, и руки мои до сих пор белеют шрамами, слишком спесива была и горяча, доказала любовь – голыми руками горячее железо взяла. Меч любил меня с тех  пор без памяти, как и Снегирь…  Я услышала его, а потом и увидела вышитую ленту на рукояти. 
 - Чем бы после закрыть? Резать глаз станет пустота. -  Я улыбнулась клинку и гордо кивнула.
- Найдется замена. -  Он тоже, почему-то посмотрел на мои руки.  Понял? может, рассказывал Снегирь.   Только это не меч оставил на руках  шрамы, а браслеты. Вместе с кожей их сбрасывала. И кричала больше от обиды… - смешно так было, как оголтелые ринулись все залечивать  раны: звери лизали, реки омывали, Снегирь зацеловывал. А я барыней глядела, цвела, и пела.
Ходили мы потом со старым кметем  долго, как одурманенные, встречаясь - хмурились и лихорадочно начинали думать искать в себе что-то,  и каждый вынашивал слово. Смеялись над нами, от хохота пупы трещали.  Улюлюкали: – мол, полюбились. И что злее всего Гайдамак не отвечал на колкости.
Так я и решила идти сразу к Воиславу. – Легко сказать - решила. Вспомнила, как это было в прошлый раз. И помолилась - лишь бы не осерчал на   избалованную болтушку, второй раз уже – насторожиться,  а после третьего так совсем не пройдет этот трюк – прикрикнет и скажет, что б на шею-то не садилась. Что здесь мне не дом – деревня,    и вседозволенность тут не в чести.        Подошла  и нервно поискала его глаза.  Твердят покосился в мою строну, остановил собеседника, и подозвал  к себе:
 – Говори. – Коротко позволил он.
– Дай добро, воевода, стану  воспитанницей  Гайдамака. Тот стоял при этом и говорил даже что-то, так и - опешил.  Твердят – залился, стукнул кулаком о колено. - Толи вы сговорились, толи сошли с ума оба. И мы одновременно мотнули головами… – дружина слаженным смехом испугала деревенских коров и собак.
Мы вдвоем вынашивали одну и туже просьбу – и кметь  хотел стать моим наставником. Но было у меня прошение – хлеще того. И спустя денька два – осмелилась.
После неустанных сходок в рукопашной с веселыми кметями, ближе к вечеру, когда на небе горел умопомрачительный закат,  уже на тряских ногах, с неуемно неверным дыханием – подошла к наставнику:
 – дозволь девке глупой молвить. Нет  у меня побратима, и нет среди младших отроков  мне близких и надежных. Я узрела - Гайдамак был готов прослезиться.
- дитя, но это уже претит закону – ты  моя подопечная... да впрочем, Твердят прежде  подумает, чем отказать, – выдохнул, и махнул он рукой.
  - Вот учудила. Смотри, скоро мужем своим наречет, обнимет, и не отвертишься – усмехнулся Воислав, и Гайдамак вспыхнул, тут-то Твердят  и понял, что - в общем он  был не против, если бы я так поступила.
- ох, ты старый  пень. Оглянись, - думаешь, ей  мало на кого засматриваться?..
- молчи – тихо оборвал его кметь – сам знаю.  Но они все олухи  и охальники, и она это знает.  Не кривись. Это просто доверие. Немудрено - ей нужна рука - способная защитить, а родная - что б твердо знать – не предаст, не отвернется.
- а ты, … а, да и, правда, ты  стал другим, раньше таким же невежей был, а ныне – хвост распушил.
Кметь вздохнул,  и горько хмыкнул: – ты прости  друже – вспылил. По нраву девка, не стану отрицать, а решает пусть сама.…  Как когда она решила  походами баловаться, – усмехнулся,  вспомнив, воин.
- Где она? веди – нареку вас… и кровь смешаю.  Кметь вздрогнул.
- Метко,- чуднО, но  промахнулся ты ныне в слове.
- Нет,-  кровниками станете, иначе не быть…  Что б решать ей насчет тебя больше нечего было – скривился как от боли воевода…и рубанул воздух рукой. 
- Жестоко  - как оглушенный, кметь  крутнулся на пятках, постоял – сокрушенно махнул вихрами, да  пошел искать меня.
А мне не давал покоя лес – все твердил:
– Поберегись, береги косу. Я вслушивалась и знала – еще немного и я услышу второй голос – как в музыке – одновременно идет совсем другой мотив и ритм. 
Ох, как испугал меня кметь, как ведьмак - показался. Думала, беда случилась – бежал меня утаивать, или, наоборот, за поддержкой  ко мне руку тянул.  Лес выпрямился и замолк, ох, не счастливится, а я уже была готова  понять, почему мне беречься?
Подхватил на руки,  посмотрел так в глаза, не знаю – мне показалось - Снегирь только так мог, ан нет.
Не гневись, – смутился,  качнул он головой,  впился в мои бескровные губы и крепко обнял. – Это был прощальный, – вздохнул кметь. Ох уж эти переростки – мальчишки – я слышала его сердце всюду, он сейчас стал одним сплошным нервом, и я не стала задевать его.
- Идем – пересохшим горлом  просипел Гайдамак:      - Воислав выполнит твою волю – будешь ты мне сестра, а я тебе брат…
Мне стало смешно, да, и впрямь, последний поцелуй. И грустно, я ведь для чего все это придумала, - что б не влюбиться в наставника.   Иногда мне думалось - из корысти. - Что б не смеялись боле отроки и кмети, над нами, когда мы рука об руку целыми днями ходим.
Я горько отметила, что где-то внутри уже знала, что Твердят крепко нас свяжет родством, и даже не удивилась.  Мы выпили чашу молока с нашей кровью, и обменялись оберегами.  Теперь перунов и даждьбожий знак – изображение солнце и молнии, пребывал на моем ремне. А он носил  мой знак Стрибога: - вырезанную из дерева стрелу со знаком Даждьбога и Перуна, и обмотанная струной от гуслей. «Стремительность небесных братьев» - оберег воплощал в себе – луч, молнию и ветер.