Лев Толстой

Всем кажется, что он был странный,
Как будто даже не в себе.
И день пришел тот окаянный,
Когда ушел он, на судьбе
Своей поставил все же точку,
Раз жизнь была невмоготу,
Последнюю оставив строчку
И этой жизни маяту.
Толстой про прачку молодую
Узнал, как мучилась она,
Шепча губами: “Негодую!
Будь эта проклята страна!”
Все это раньше начиналось:
Как будто было на роду
Написано; как ни старалась,
Но видела одну беду.
Ее хозяйка, очень злая,
Из дома выгнала в мороз.
Та вечером пошла рыдая,
Ища ответа на вопрос,
За что так к ней судьба жестока,
Чем провинилась перед Ним,
И в жизни лишь одна морока;
Ни зги не видно, только дым.
У церкви, бедная, сидела,
Там подаяния прося,
Потупив очи; не сумела
Пойти за правдой, голося.
А ночью женщина замерзла,
И было ей лишь двадцать лет.
И тут Толстой, случившись возле,
Вернул создателю билет.
Домой пришел, там возмущались,
Что осетрина не свежа.
Молиться истово старались,
Чтоб в рай направилась душа.
А он от церкви отказался,
Увидев в ней и фальшь, и ложь.
Свой путь найти потом старался,
Поскольку человек не вошь.
Его идеи после смерти
Обильный дали в мире всход,
А значит не забрали черти,
Как то сулили наперед.
Пришел он к Богу, но вне церкви:
Нельзя войну благославлять.
В войне той Мировой, той Первой
На небо шла за ратью рать.
И вот оказия, Распутин
Вдруг отлучился из дворца.
Пусть говорят, что был распутен,
Но уберег бы от конца
Империю, царя, Россию.
Не дал бы он войну начать.
Прогнал бы Ленина, витию.
Сорвал порочную печать.
Священники благославляли,
Когда не прав был русский царь.
Без счета люди погибали;
Все повторилось так, как встарь.
Толстой не выносил насилья
И церковь здесь не понимал.
Неправедных идей засилья
Он никогда не принимал,
За что был отлучен от церкви,
Но все же верил во Христа.
В России праведник он первый,
Хотя могила без креста.