Просто прости

                Моей маме

1

Она никогда их не видела. Ни разу. Нет, все эти лубочные картинки, коллажи, открытки, фильмы – не в счет. Там они, как бы это сказать… стереотипные, что ли. Ну, вы знаете. А настоящего не довелось встретить. Хотя пару раз ей казалось, что она чувствует его присутствие где-то рядом…

Теперь она и не думала об этом. Евгения засыпала, так и недосмотрев концерт по телеку. Кто-то продолжал извиваться по сцене, но она уже закрыла свои посеревшие с годами голубые глаза. Ее грузное тело камнем лежало среди подушек, одеяло толстым слоем покрывало ее до груди, и она сама себе казалась горой, этаким Аю-Дагом, неподвижно застывшим у моря. Она так любила это море! Ей было невдомек, почему это бирюзовое безбрежное пространство, сияющее изнутри голубым свечением, называют Черным морем. Плавать она не умела, очень боялась глубины, хотя не могла вспомнить ни одного лета своей долгой жизни, в котором бы не было поездки на Южный берег Крыма.

Она засыпала и думала совсем не о море, а о завтрашнем дне, когда почтальон Лариса принесет пенсию, и еще она думала о своих проблемах. Они заключались в детях. Она помогала детям, помогала и деньгами, и советами. Деньги они брали, а советы игнорировали. Старшая строптивая дочь никак не хотела жить по ее, матери, правилам, советам, приказам. Приходилось угрожать, требуя беспрекословного подчинения. Младшая дочь со всем соглашалась, но часто делала по-своему. Евгения пыталась распространить свое влияние на внуков, подчинить их своей сильной воле, но и внуки хотели жить своей, а не чужой жизнью. Никто кроме нее не хотел хитрить, лицемерить, обманывать, искать выгоду во всем, даже в дружбе. Евгения давно перестала верить людям, и у нее никогда не было друзей. Она засыпала и прокручивала в уме все свои завтрашние ходы, встречи, посещения, она придумывала, как обойти острые углы и показать все в выгодном ей свете, склонить других людей на свою сторону, не дав им возможности принять собственное решение… Так она засыпала каждый раз…

Сегодня ей почему-то приснилось море. И в этом сне - она сама, юная, пронзительно красивая, с точеной фигуркой, с очарованным взглядом голубых глаз, медленно шла по Ялтинской набережной, глядя направо, где чуть слышно хлюпали волны. Было так хорошо, что хотелось кричать об этом всему миру! Она даже не удивлялась тому, что обычно многолюдная набережная была совершенно пуста. Только там, дальше, у самого порта, сидел какой-то старик. Женя подошла к нему и увидела, что он неподвижно разглядывает цветущую магнолию. Дряхлые руки опирались на клюку, чем-то похожую на лыжную палку. Седые волосы перебирал соленый ветерок. Старик даже не повернул головы, когда Женька присела около него на разогретый солнцем парапет.

Они сидели молча, разглядывая магнолию, ее большие глянцевые листья, белые, словно восковые, огромные цветы… «Цветут. Значит, сейчас - конец июня…» Прямо над ней подрагивали от дыхания ветерка бело-розовые пушинки ланкеранской акации, что тянулась ветками прямо к сидящим на парапете… Женя сорвала один пушистый цветочек и воткнула его в свои тяжелые черные волосы. Она всегда так делала, приезжая в Ялту – украшала прическу этими пушинками...
 
Вдруг старик повернулся к ней - и они встретились взглядами. Удивления не было: это был знакомый взгляд. Только где же она видела этого мужчину. Сосед? Попутчик? Коллега? Бывший друг? Чей-то муж? Нет, все не то… Он первым нарушил тишину:

- Ну, здравствуй, Женя. Ты хотела меня видеть?

Она что-то не припоминала такого своего желания и недоуменно глядела на его морщинистое лицо.

- А вы кто, извините. Я не могу вас вспомнить, – насторожилась девушка.

- Ты просто не можешь вспомнить человека, внешность которого я принял. На самом деле у меня нет внешности. У меня даже нет тела. Меня нельзя увидеть – можно только почувствовать. И потрогать меня невозможно. Попробуй.

Любопытство было больше, чем стыд, и Женя протянула руку. Ее пальцы прошли сквозь ладонь старика, сквозь его колено и лыжную палку, не задев ничего, даже ткань одежды. Осязания не было.

- Ой! – прошептала она.
 
А потом, догадавшись, выдохнула:

- А, вы, наверное, мой...?

Старик перебил ее, не дав договорить:

- Ну, вы, люди, привыкли нас так называть. Вам ведь непременно нужно всему дать название, присвоить порядковый номер, внести в католог… Ладно, пусть так и будет. – Он улыбнулся и морщинки сеткой покрыли загоревшие скулы, лучиками разбежались от грустных глаз.

- Но где я могла вас видеть? Я знаю, мы с вами были знакомы, - она чувствовала, что совсем обнаглела, но не могла не спросить об этом.

- Не торопись, скоро все поймешь. И когда ты это поймешь, я снова стану невидимым. Но ты, как и раньше, будешь чувствовать мое присутствие. Эх, Женя, Женя… Я часто помогал тебе, а ты ни разу не поблагодарила меня. Ты очень изменилась, Женя. Что стало с той 2-летней девочкой, которая прятала от немцев под кроватью единственного петуха, пока кованые сапоги разгуливали по дому, шептала ему: «Молчи, Петя…»? Ты стала черствой, завистливой, подозрительной, нетерпимой к другим… Вот я и принял вид человека, которому ты обязана своей жизнью, чтобы напомнить тебе о тебе самой. Посмотри мне в глаза и постарайся не мигать.

Его глаза были серо-зелеными, с желтыми крапинками. Черные зрачки сузились от солнечного света и бликов на волнах. В этих глазах замерцали, замигали золотые искорки. Они мигали все быстрее и быстрее, расплывались, сливались друг с дружкой, и, наконец, превратились в одно ослепительное облако. В облаке появилась картинка, будто киномеханик зарядил пленку в проектор, и фильм начался.

2

Знакомые улицы, дома, деревья – защемило сердце. Это был ее родной город, город детства и юности. Тихий, зеленый, уютный шахтерский городок. Здание вокзала. Жене сразу вспомнились ночные поезда, привозившие и увозившие ее. Сотни проходящих поездов, с остановкой 3 минуты. И фигура мамы у ворот. Мама любила стоять и смотреть ей вслед, махать рукой на прощанье, стоять до тех пор, пока дочь не скроется из виду за поворотом во тьме. И тополь у ворот, самый высокий на улице. Ее тополь…

Жене снится вокзал. Но на огромном сером здании – что-то чужеродное, неприятное. Картинка становится четче. Вот уже видна свастика на огромных свисающих из-под крыши красно-черных полотнищах. Слышна немецкая речь, фигуры фашистов – везде. Они бегают, стоят, маршируют по площади. С балкона здания напротив болтаются три фигуры повешенных.

Может, это кино? Ведь она родилась за три месяца до войны, а, значит, ничего этого не видела, не помнила. Но чувство реальности происходящего не покидало ее, словно красная лампочка в темноте памяти мигала под надписью: «Внимание!»

А вот – переполненное людьми помещение. Женя никого из них не знает, но уверена, что все эти перепуганные, жмущиеся друг к другу люди – такие родные, знакомые. Женщины, старики, дети, подростки… Мужчин очень мало. Лающая немецкая речь из динамика и русские причитания в потной толпе. Отправка в Германию. Вот уже слышно, как на первый путь подан состав: лязгает железо, скрежещут тормоза, отдаются приказы…

В этой толпе, у самых дверей – ее мама. У Жени упало сердце. Мама. Располневшая от недавних родов, но высокая, красивая, крепкая молодая женщина, мама прижимает ее, трехмесячную Женю, к груди. Малышка начинает кричать, мама покачивает, поглаживает ее по спинке, что-то успокаивающее шепчет. И вдруг охраняющий выход бритый наголо худющий парнишка со свастикой на рукаве приоткрывает дверь и, кашлянув, шепчет маме:

- Тетя Оля, бегите, только быстро!

Площадь пуста. Только фигура бегущей женщины с орущим во весь голос ребенком. Мама бежит быстро, слишком быстро, и падает, споткнувшись о камень. Падает на левую руку, правой придерживая дочь. Женю обожгла такая боль, будто она, а не мама, содрала до крови колени. Мама поднимается, бежит к скверу, а ей вслед хлопают выстрелы. Немцы стреляют в воздух. Они – тоже люди… Колени саднит, кровь стекает в обувь, ступни скользят, но мама все же добегает до крохотного скверика и скрывается за деревьями и кустами.

3

И тут безо всякой связи Жене видится продуктовый магазин. Ольга за прилавком. Очередь за хлебом. Мама рассказывала, как она, работая продавщицей, ухитрялась припрятать несколько буханок в день, чтобы, разрезав их на большие ломти, незаметно подсовывать тем, кто особо нуждался. После войны жилось нелегко, хлебных карточек не хватало. Люди голодали, и, бывало, теряли сознание прямо в магазине – от запаха этого серого, невкусного, но все же хлеба. Несмотря ни на что, все радовались, ведь война закончилась, и выжившие не собирались умирать. Они хотели жить любой ценой…

Дверь в магазин распахнулась, впустив двух парней, и захлопнулась. Один стал у входа, другой, с оружием в руках (Женя не разглядела, это нож или пистолет) подбежал к прилавку и выдохнул: «Деньги!» Мама испуганно схватилась за прилавок и… В налетчике узнала того полицая, что спас ее от отправки в Германию. Впалые щеки, грустные глаза, и сдавленный туберкулезный кашель. К магазину неслись, свистя, два милиционера. Через минуту они будут здесь. Парень у прилавка переменился в лице и спрятал оружие в карман. Ольга рванула дверь в подсобку, взглядом показав непрошенным гостям путь к спасению… Парни нырнули в спасительный выход и скрылись, оставив тех, кто стоял в очереди, молча недоумевать…

4

Ноябрь. Темнота. Холодный ветер в открытом поле. 18-летняя Женя спешит на электричку. Ей нужно перейти это бесконечное поле, добраться до платформы и вскочить в вагон. Домой. Женя красива. Голубые глаза, брови шнурочком, длинные волосы заплетены в две косички. Дальний поселок, где она после окончания техникума работала библиотекарем, рано засыпал: люди боялись. Они боялись даже зажигать огни в домах. Страх был всеобщим, и никто не мог чувствовать себя в безопасности, особенно сейчас, когда рано темнело. Слухи расползались быстро: в округе уже полгода орудовала банда бывших уголовников. Идти через поле в темноте не отваживались даже мужчины, ведь бандиты грабили всех подряд. Они не убивали, но тех, кто сопротивлялся, могли пырнуть ножом.

У Жени не было выбора: ей нужно было домой. Старенькое пальто не спасало от ветра, чье холодное сырое дыхание уже добралось до кожи. Наверное, мама уже уложила сестренок спать и приготовилась ждать, когда стукнет калитка. В печи трещат дрова, будто рассказывают добрую сказку… Пахнет едой…

Три фигуры бесшумно возникли, будто из-под земли.

- Ну все, красавица, ты уже пришла. И что же нам с тобой теперь делать?

Все напряжение, весь страх, холод, спешка, волнение – все это прорвалось рыданием. Женя плакала и умоляла:

- Пожалуйста, пожалейте, у меня совсем нет денег, а мне надо на электричку, домой…

- А-а, так ты городская, краля? И где живешь? – тот, что пониже, подошел совсем близко. Каким-то чутьем она уловила в его голосе слабину, а значит, не он главный. Парень поигрывал перед ней ножом, как ребенок, что хвастается новой игрушкой.

- На Шевченко…

- Что-то я тебя не знаю… А фамилия как?

Она назвала. Стоявший в стороне худощавый мужчина сделал шаг, парни расступились, пропуская его вперед.

- Так ты тети Олина дочь? Какая же ты красивая! И взрослая совсем. А что здесь делаешь, не боишься, что ли?

Хлюпая носом, Женя сбивчиво рассказала и о техникуме, и о библиотеке, и об электричке…
Мужчина помолчал. Казалось, он задумался о чем-то своем и совсем ее не слушал. В темноте она разглядела седые виски, впалые щеки, грустные глаза… Это лицо врезалось в память, и она была уверена, что не забудет его никогда. И тут она поняла, что спасена.
Главарь словно прочитал ее мысли. Сказал вполголоса:

- Беги, девочка, ты успеешь на поезд. И ничего не бойся, здесь тебя никто не тронет. И в городе тоже. А если что – скажи, что ты от меня.

Он наклонился и назвал свое имя, тихо так, словно стыдился этого перед своими «шестерками».

- Ну, беги же, а то мы передумаем!

Женя побежала, а троица хохотала ей вслед. "Нет, - подумала она, - смеются только двое"…

5

Последнее, что видела Женька, - это приближающиеся огни поезда. Они ослепили ее, слились в одно огромное облако света, затем рассыпались на мелкие искорки и погасли, мерцая, в серо-зеленых глазах старика, сидящего рядом с ней на пустой набережной Ялты. Старик улыбался. Грустные глаза, впалые щеки. Седые волосы шевелил соленый ветер. Он улыбался и становился невидимым, вот уже сквозь него видно море, четкую линию горизонта, белых чаек, качающихся на волнах. Засмотревшись на море, Женя не заметила, как старик исчез, оставив в ее памяти свою улыбку…

Она проснулась…

Пожилая женщина лежала с закрытыми глазами, пытаясь снова уснуть, чтобы поговорить с удивительным "человеком". Ей так много хотелось ему сказать! Она уже не собиралась сегодня никуда идти, не хотела ни с кем спорить, никому ничего доказывать. Она вспомнила все. Всю жизнь. И стало почему-то так неловко и стыдно. Так стыдно, что теплые слезы потекли прямо на подушку. Ее разум не мог объяснить, что значил этот сон, хотя душа давно все поняла, просто не смогла этого сказать…

И вдруг ей так захотелось попросить прощения у всех – даже у птиц и цветов, ни за что, просто попросить прощения, что она заплакала еще сильнее.

- Да что случилось? - Проснулся муж.

- Прости меня, пожалуйста, – прошептала красивая чернобровая голубоглазая Женя. – Не спрашивай… Просто прости…