Под занавес спектакля. Глава вторая

                ПОД ЗАНАВЕС СПЕКТАКЛЯ

                ГЛАВА ВТОРАЯ               

                ТО БЫЛ НЕ СОН

  Текут часы, сливаясь в дни, дни - в месяцы, а месяцы - в года,
  а  годы - в жизни стог прессуются. У родника и у ручья вода
  почти всегда и в каждый миг нова и молода. Всё остальное, увядая
  обновляется уже в других, родившихся за ними следом и, постигая
  эту истину простую, не понимаешь - почему  живут страдания
  без изменений, перемен, набрасывая пелену на разум, заключая
  в плен страстей, когда один из многих, для себя, не для других,
  свободы возжелает, уничтожая всё  за личный, призрачный успех.
  И русский человек живёт, страдая, терпением, мучением, доверием
  без воли, без земли и вдохновения, склоняясь перед чёрной силой
  не чужой, а доморощенной, с насилием мирясь. Зовёт любимой,
  матушкою – родину свою. Стыдясь, - убогой, обездоленной и сирой.

  Никто не нападал на Русь со стороны, но кровь ручьями льётся,
  пока ручьями. Понять откуда, из каких источников она берётся -
  не возможно, но льётся здесь то морем, то ручьями. Истребляется
  народ  под игом тсинуммоков без малого уж век, а тут ещё Полынь –
  Звезда над Припятью взойдя, своей невидимою силой обожгла
  живое всё, доничтожая генофонд, мутируя его, калеча беспощадно.
  Однако, то минувшие дела, но метки две сошлись тогда - въедино
  и жертвам их нет счёта и числа, Россию та беда испепелила
  и стал концом исток Руси. Пришло оттуда всё, откуда начиналось
  для Малой, Белой и Большой Руси, но больше всех беды досталось
  Белой от Полынь – Звезды. Она же потом сыграет роковую роль
  в позоре худшем, но будет то уже потом. Пока же, даже моль
  сбежала и покинула Россию. Тут для неё настали времена такие,
  что не плодиться и не выжить с голодухи. Загажены места святые.
 
  Исход великий начался, по счёту третий,  для народа в стороны чужие.
  А болтовня, разбой приобрели масштабы бедствия такого, что те,
  которые остались и, которым некуда бежать, сидели в своих норах,
  не смея носа высунуть и только за едой толпились днём в очередях.
  Под вечер жизнь как - будто вымирала, но это был ещё не ад.
  А что же Екатерина наша, как её дела? Какой её на всё тут взгляд?
  Шёл девяносто первый год двадцатого столетия и лихо правило
  страной без рвения, в своём преклонном возрасте телом истлевало
  и государство рушилось. Оно по швам и вдоль, и поперёк трещало.
  Закон то был - сухой, но болтовня бессвязная лилась уж не рекой,
  а морем разливанным. Доконала. Природа от тоски то сохла, то рыдала.
 
  Всё городское население, страна пока к сельхоз - работам принуждала.
  Под Вознесение Христово с коллегами привлечена была Екатерина
  к работам этим тоже, но прежде надобно отметить, что она - не есть
  и не была воцерковлённой  никогда. За веру почитала совесть
  в единстве с честью и любовью, и церковью поместной не страдала.
  В существовании БОГА и Христа не сомневалась, но у неё теория была
  своя, со словом же своим она и обращалась. Умом остра, талантами
  награждена сполна. Щедра, стройна и хороша собой, особенно глазами.
  Горда с достоинством. Знаком ей компромисс разумный. Дипломатична,
  но бывает и резка, когда бесчестие встречает по дороге. Не безразлична
  к перспективам ближнего, страны. Аполитична, воспитана, тактична.
 
  Достигла в жизни всё, чего хотела, трудами в бескорыстии своём.
  Совсем недавно раскрылась тайна родовая происхождения её.
  Род древний, славен и велик по всем приметам. Семью не миновали
  беды, но у неё свои победы и тем она довольна и светла. Порою упрекали
  за присущую свободу духа, свободомыслие и независимость от всех,
  за исключением долга. Пока немногим больше ей за тридцать и в тех
  своих годах она резва, смешлива, как девчонка. Ей довелось страдать
  не мало, но с честью всё превозмогала и мести, зла в себе не содержала.
  Самоирония и юмор помогали выживать. За всё сама же отвечала.
  Её любили,  уважали, завидовали тайно, настойчиво мужчины докучали,
  но умудряется она того не замечать и жить без страха и тоски в печали.

  А до отъезда на сельхоз - работы пока ещё три дня свободы.
  Проснулась на рассвете. Рассвет ещё едва светлил полоску неба.
  Такая лёгкость в теле и уме, что кажется взлетишь, начав движение.
  По хронотипу - Катенька «совой» была и никогда так рано не вставала,
  но сон бежал. Без дела полежала, встала, в кухню вышла, подошла
  к окну. В молочном небе – ни луны и ни звезды, сирень в окно дышала.
  Но тут, откуда ни возьмись, звезда на небосклоне ярко засияла.
  Она была большой, она мигала. С ней рядом вдруг вторая заморгала
  и меньше первой та была. Сорвавшись с неба, полетели прямо к ней,
  затем попятились назад. Зависнув, помигали и снова к ней, назад, мигают,
  зависая. Вперёд - назад. Возникло ощущение, что кто-то с нею не играет.
 
  Говорит. Их свет не ослеплял, не раздражал и, почему-то, не пугал.
  Теряют скорость, то стремительно летят, то зависают две огромные
  звезды. Екатеринин взгляд прикован к зрелищному чуду.
  Вернувшись в первые позиции и, замерев на несколько секунд,
  пучки из платины лучей пустили к ней. Лучи коснулись сердца, глаз,
  «проникли» в мозг, «проникли» в душу. И вот они в последний раз
  ей помигали и исчезли. Что это? Что же это было?! Она себя спросила.
  Ответа нет и ей - никто не даст ответ, рассказывать нет смысла.
  Редкое явление сие природы подивило, но толку думать - даже нет.
  День торопливо пробегал в обычном ритме - студенты, лекции. Свет
  дня, свет вечера чаруют в мае свежестью, стоящею в подножие лета.

  Рассвет опять встречала, как и накануне. Все повторилось,
  словно по канве, один в один. И тут уж стало любопытно.
  Казалось, кто-то пробивается в сознание к ней. Ей что-то
  говорят, она не понимает, забыв язык. Себя же звёзды так
  вели, как будто были с ней родные, всё будто понимали, знали.
  А в третье утро, пообщавшись безуспешно с ней, влетели
  прямо к ней в глаза. Та, что поменьше, влетела в левый,
  а  побольше - в правый. При чём, чем ближе подлетали,
  тем становились меньшего размера и как бы закрывали
  несколько часов прямой обзор глазами, примерно до полудня.
  Ни острота, ни яркость взора не менялись, но возникало желание -
 
  За край их как бы заглянуть. Из зеркала отображение
  смотрело неизменно, звёзд не было в глазах. На просьбы
  к окружающим: вглядеться пристально в глаза - отличий
  поискать, в порядке ль всё с глазами? Нет ничего - ответы
  получала, всё в порядке, нет изменений, нет  различий
  и посторонних нет предметов. Хорошо, но к окулисту побежала.
  И тот отличий не нашёл, хотя исследовали даже дно глазное.
  Но, это же был не сон!!! Ей, как учёному, загадка досаждала.
  Екатерина не грешила чернокнижием, мистикой, не верила в приметы.
  Привычным было – на все вопросы находить разумные ответы.
  Сельхоз – работы отвлекли, но в вечер следующего дня

  Доставили домой с дыханием затруднённым. Там укусила
  в шею мошка, которую и разглядеть то было очень трудно,
  а через час - озноб бежал по телу. Ей стало худо, просила
  отвезти её домой. Хотя и были рядом все - врачи, но смутно
  представляли что – к чему. Консилиум профессоров решил,
  что аллергия. Таблетку дали. Отрядили на извоз в Москву
  Горшкова. Он врач и диагност, так - равных нет ему.
  Реанимацией владел, как БОГ при сотворении человека.
  Он делал всё, что мог. Екатерина умерла, но до того, пока
  могла, смеялась и шутила, чтоб никого не испугать: не сына
 
  И не мужа, и не мать. У её тела безутешно мать рыдала,
  муж словно столб окаменел. Сын в комнате своей беспечно спал,
  его оберегли от этой суеты. Екатерина тут немного «полетала»,
  пытаясь всех утешить. Поняла, что потуги напрасны – даром
  речи звуковой уже не обладала. Явившись не откуда белым шаром,
  простёрся Белый Свет. Ей было хорошо и так свободно, так легко!
  Покой вселенский наполнял, как воздух. Бедный же Горшков
  пытался воскресить без духа тело. Екатерина понимала –
  без неё теперь уж будет плохо всем, но главное - о сыне заскучала.
  Он ещё мал и слаб, и духом не окреп, и за него она переживала.
  Никто кроме неё не сможет дать ему того, о чём она мечтала.

  А в измерении ином настолько было хорошо, что было стыдно
  за такое счастье Кате. Екатерину поражало всё! Было обидно
  за невежество своё. Ей представлялась смерть Ягой с косой,
  одетой  в траурное платье. Здесь не было пространства,был покой.
  Нет чувства времени и ощущения движения, полёта. И неизвестно
  как ты оказался там, о чём подумал. Белым Светом повсеместно
  заполнено «пространство» всё. Границы нет и даже – очертаний.
  Сомнений, вкуса нет, нет запахов, разочарования, нет страданий,
  Покой и воля. Белый Свет и цвет не те, как видят люди на Земле
  и представляют. Как человек нелеп в познании всего и о себе
  он ничего не понимая, стремится глубже в тень и света избегает.

  Но, то ещё была не смерть, как в понимании человека. Она себя явила
  с неземною красотою лика. В одеждах белых, сотканных из Белого же Света.
  Екатерина обомлела от восхищения красотою лика. Величава была Дева
  и стройна! Невозмутима телом и лицом, добра и терпелива, и молчала.
  Над её челом - звезда сияла и белый месяц за плечами блистал, как два
  крыла. Белым шлейфом, струилась от звезды на два крыла, прозрачная фата.
  Жгуче чёрный волос. Глаза большие тепло светились цветом чёрного агата. 
  Кораллы губ сомкнуты. Не мимики, не жестов, звуков нет. Всё безмятежно.
  Вселенская любовь, вселенское всезнание, признание вселенское, покой.
  Смущению и растерянности не было предела для вновь представленной. 
  Движением мягким, как к малому дитя, протянула к Екатерине Дева руки.    

  Расстояние меж ними сокращаться стало и тут Екатерину осенило:
  так это – Смерть! Не поленилась и сама за ней пришла, и что,
  как только Дева коснётся её «тела», Екатерина уж обратно не вернётся.
  Да, да, здесь хорошо, здесь счастье, радость и покой, гармония,
  которой  на Земле не сыщешь. Но как же сын?! Она ещё не завершила
  все дела, ещё так много не законченным осталось, но это всё такая ерунда,
  всё суета-сует. Вот только сын…Екатерина вздрогнула, на миг глаза закрыла.
  Неужто смела и отсрочку попросила и видно рассердила наглостью своей.
  Но Дева на неё смотрела по-прежнему бесстрастно. Плавно руки опустила,
  отвернулась. На спине лежала не чёрная коса, а кольца свитые из двух
  прядей волос. Равновелики  кольца все, их Катя подсчитала как бы вслух.   

  Исчезла Дева. Белый Свет опять свернулся в шар и словно пух
  исчез. Горшков сидел с лицом упавшим, над телом уж никто не хлопотал.
  Катился градом пот со лба Горшкова, он смахивал его ладонью, назвал
  кого-то сволочами, ругаясь с телефонной трубкой. Екатерина взглянула
  свысока на своё тело еще раз, вдохнула и словно эльф в него впорхнула.             
  «Ку –ку», - чуть слышно прохрипела. Горшков вскочил  оторопело.

- Любимый трупик мой, жива?! Жива и дышит! Нет, вы видели такое!
  Ты знаешь сколько ты гуляла там?! Поправишься, вот я тебе задам!
  Давай  ка хлористый ещё введем, не помешает, а то преднизолона
  закачал я столько, что мама - не горюй. Щас будет больно твоим почкам,
  то лазикс за работу принялся. Ну, что ты лыбишься?! Молчи, молчи,
  но труп смеющийся я вижу в первый раз. «Скорой» нету, ждите – говорят.
  Вот сволочи! Ну что ты ржёшь дурында? Что, что ты шепчешь там?

- А помнишь  старый анекдот -  За всё воздам?               

               

 


© Copyright: Валентина Ахапкина, 2009
Свидетельство о публикации №1906121724