Я чувствую себя жуком на веревочке...

Я чувствую себя жуком на веревочке.
И ты
выводишь меня поплясать на карниз безумия.
Но
пляшут только твои пальцы.
А мой рот
остается болезненно сжатым.
Как и мои слова –
                сухи и отрывисты.
Я как будто вправду отрываю что-то от себя
(может быть, листья лжи,
как щетина, покрывшие мое тело).
Но от этого меня не становится меньше.
Во мне её
                не становится меньше.
Добавляется отвращение.
А чтобы разумно относиться к этому,
я даже откапываю целый Вавилон внутри себя,
о существовании которого
                мог только догадываться.
Но камни нынешней лжи
                по отношению к тебе
(это была и та ложь, на которой вроде бы
                выросли наши отношения) –
это основа для будущего фундамента.
Я строил таким образом Новый Вавилон.
Я спрашивал себя,
                стою ли я этого.
Я спрашивал Господа
Положил ли я камень этот
в основание своих ног?
Или
разбил в кровь и не могу идти дальше?
Я часто думал о своем снобизме: что это?
Был ли это голос Господа.
Или тень Его.
А не ты сама стала Тенью?
А Господь не оставил ли тебя?
Оставил ли меня?..
Здесь, с тобою.
Это иллюзия.
Как статуи из песка.
Песка,
               на который писает дождь.
И улыбка:
                это тянется к солнцу цветок,
он раскрывается –
это улыбка,
выросла из моей головы
                и тут же оставила её.
Ветер сорвал лепестки…
А твоя статуя
                снобистична.
И песок на твоей груди
холоден и неутомимо снобистичен.
А все,
                что ниже пояса –
                размыто дождем
(Мои ли это слёзы?
                Слёзы ли Господа?).
Ты –
              статуя
                без нижней половины.
Точнее сказать,
                нижняя половина твоя –
                это всё море песка вокруг.
Но мои руки
                черпают тщетно,
сжимаются в яростном бессилии
(так это говорится?
                Яростное бессилие – бессильные попытки
                подбора слов, как подбора воображаемых
                частей конструктора к той половине твоего
                тела, что была бесконечным морем песка,
                Вечным Небытием. И я дорисовываю).
Я потерял чувство материального.
Того, что всегда было на языке.
Прежде – твоего вкуса,
а затем уже –
                – слово.
Ох уж, это Вечное забытие!..
И я –
словно каждый раз отстраивающий себя заново…
Я должен был держать этот вкус
                пальцами
или прибить гвоздем к языку (прибить ли словом?
                Но слово – попытки лгать, отрывая от тела,
                попытки отрывистой лжи).
«Постой. Почувствуй». – Хочу сказать я.
И понимаю,
                что не умею говорить.
Но только пробовал всю жизнь.
Впивался,
но не отрывал,
не уносил этого чувства,
этого вкуса
                с собой.
Не ласкал его в одиночестве.
Так, как подсолнух над твоей головой
ласкает тебя черным рылом,
вышелушивая,
                словно любовь,
                свои черные зубы.
В том саду,
                где ты,
                как слепого жука,
                нашла меня,
придавив пальцем к земле.
Оо!
Кряхтя и стеная, я трепещу
                от твоего прикосновения.
Да,
я не умею говорить,
но шорох твоего голоса уже знаком мне.
Так шелестит дерево над крышей дома.
Вершина, где я провожу бесцельно часы
                тихого одиночества.
Я уже тогда любовался тобой.
Я был так близко.
Был нем.
Но,
как будто мы с Господом – большие друзья…
Я поглядывал вниз, свысока.
И теперь ты,
                забавляясь,
                распластала меня на земле.
Ты ходишь, вздернув подбородок.
Почти ухмыляясь,
                но добродушной своей улыбкой
                белой в черную полоску…
Распяла ли ты меня,
                забавляясь?..

Твой подбородок – это снобизм…


февраль 2003 г.