Давалось с трудом пониманье...

Давалось с трудом пониманье
изученных скопом доктрин,
пред миром единым живым
представал я один на один,
как в схватке с врагом,
как в капкане тревожащего свиданья
с предметом одухотворённым,
не претворённых в жизнь упований.

Как шаг на обрывистых тропах,
пареньем, паденьем гранёных,
на тропах, безумцами (зрением
дола) светло проторённых,
давался мне миг жизнью
схваченных узнаваний, роднящих
с другими над бездной - воскресной,
лишь в сфере передаваемых
свято из поколения в поколенье
небесных, по сути, хранимых
корнями земли обещаний.

Ладони в ладони
и сердца у сердца –
всегда не хватало!

Над кроной грядущих агоний,
растущих по душу мою,
в умозрении, волею Бога,
ни много, ни мало –
единоверца лицо, словно солнце,
пред взором вставало,
простором дарило
и вечную жизнь обещало.

Достаточно слова, обрывочка фразы,
улыбки, с которой лишь взглядом
мгновенным, но в памяти сущим,
вне тюрем, вне моргов, вне рынков
я трепетно связан,
чтоб чувствовать волю
великого братства
нетленных народов,
чьё честное поле –
вне святотатства: железом
и золотом объединяющих
в паствы, питающих
пастырей огороды...

Свобода
всем данного небосвода
и правда земли
с её пеплом и солью
юдоли,
помимо приговорённой
к распаду
жизни под порами
дышащей кожей,
неодолимо
влекут меня в общие,
Божьей
мечтой окрылённые
горы.

Мне данной тропой
рву уставов и статусов
вожжи.

Вершина – одна, но мне мило
представить
все устремлённые
к ней
пониманью доступные тропы,
и след свой оставить
не на могилах,
а в небе, в котором
парить все мы вправе,
отвергнув приказы,
проклятья
и ропот.

Вот счастье:
быть частью
заметных не брюхом,
но – духом.

Ни о какой другой славе
и думать не смею.

Я верен
покрытым лобзаньем
Христовым всем мыслимым
язвам.

Мой рай –
вездесущее Слово,
с которым
я личною жизнью,
мной ощутимой,
сквозь жизни и жизни,
пьяняще, неистово связан.