Сечь за свиягой

С рассвета струги встали за Свиягой,
раздался батьки голос громовой:
"Гой, братцы! В сечь! Полки царевы рядом,
сомкнут бояре рабство! Кнут с уздой".

И отголоском зазвенела тысячным
речная тишь сквозь предрассветный дым:
"За жен, детей царево войско высечем!
Не бойся, батько! Волю на сдадим!"

Татары и калмыки рядом сдвинулись
в одном желанье, сечь, разить врага,
Под звук литавр да с гиком рати кинулись
на ждавшие их за рекой войска.

О, золотая ненависти сила!
Неистов и стремителен удар.
Но хлеще пушки головы косили
армады стрел калмыков и татар.

Они носились саранчовой тучей,
железным звонком, гулом день гремел,
и воевода, прячась сам под кручей,
на отходивших ратников пыхтел.

В пыли, дыму угас и день воочью,
и стон, и крик на сотню верст неся,
как будто степь укрыл навеки ночью
с глухих небес сошедший сатана.

Дышала кровью степь и потом свежим,
и воронье, кружило не таясь,
степана голос дрогнул в мгле кромешной,
Волна людей из мрака поднялась.

О, этот крик лихого атамана:
"За волю, братцы! Дьяволов круши!"
Как будко сами заживали раны
от слов, идущих из его души.

И славно "братцы" дело свое ладили,
не иссякала разинцев стена,
гремели пушки, подымались, падали,
знамена вниз на мертвые тела.

По мертвым шли другие в сечь, упрямо,
все в дело шло: и руки, и ножи,
о, если не Степанова бы рана,
то хлопцы, право, с мето не сошли.

Но все же затихала сечь, и пьяная
от крови ночь ложилась в степь опять,
раздался крик: "Гей, хлопцы, батьку ранили!"
И разинцев остановилась рать.
             МИХАИЛ ПЕТРОВ.