Ночь

                Сдавленный глоток... И сердце опять в тиски...
                Как же рыдало небо... Когда разрывались виски...
                Прохладный пьянящий ветер... Давай же откроем окно
                И может, увидим счастье... Надо же... вот и оно...
 
 
Ночь… Алекс шел по длинной... настолько длинной, что нельзя было понять, сколько прошел и сколько еще идти, пыльной дороге. Редкая, но жесткая, словно и не живая трава едва пригибалась под ним, казалось, будто эта тропинка испрещена тянущимися к незримому солнцу острыми грязно-зелеными иглами. Руки ребенка пытались ухватить воздух… может, он думал, что сможет зацепиться за реальность и остановиться? Но его маленькие ладошки только судорожно проводили по ночной тишине и только черствый, мертвый холод резал нежную молодую кожу. Алекса всегда забавляло играть с ветром и наверное сейчас он хотел вернуть его, но даже слабый порыв задыхался в гнетущем ночном воздухе. Ветер издавна казался ему живым… Как будто маленьким котенком, с которым можно поиграть, которому можно открыться, в ком можно найти последнюю опору… Так было всегда… Когда ссорились родители, когда его лучший друг лежал в больнице, когда… Да мало ли в его короткой жизни было такого, о чем мог знать только ветер… Живые, по-детски наивные и добрые глаза Алекса щурились, силясь увидеть хоть что-то в кромешной темноте, но каждая новая попытка подавлялась беззаботно смеющейся ночью. Кажется, и ей нравилось играть с мальчиком, который осторожно брел по ее ссохшейся коже, с искренним интересом прорезавшим ее черное одеяние быстрыми, широко открытыми глазами. Говорят, если очень сильно боишься, надо раскрывать глаза как можно шире, тогда будет не так страшно… Да и боялся ли Алекс? Сложно сказать… Кроме усталого, беззаботного интереса, его серо-зеленые глаза, превратившиеся ночью в темно-серые, не выражали ровным счетом ничего… Мальчик медленно шел вперед. Он не хотел бежать… Никогда ему не нравился бег, он устал от бесконечного бега в истерическом темпе агонизирующих огромных городов… А сейчас он почему-то не боялся, что мама будет ругать его за то, что он бродит по темноте, даже сам не зная, где. Да и хотел ли он знать? Неосторожно оступившись, Алекс шаркнул по пыльной земле маленькой босой ножкой, поднимая к небу высокий, выше самого мальчика, пыльный столп, который, как казалось ребенку, словно ввинчивался в спокойное, обволакивающее все вокруг темно-серое небо ночи. Прикрыв сухие губы ладошкой, он тихо закашлялся, стараясь, чтобы его не было слышно. У него скользила какая-то странная, возможно, немного и пугающая его мысль, что ему лучше не будить… Он не знал кого или что. Просто пытался вести себя так, словно его здесь нет, и эти шелестящие звуки издавала всего-навсего жесткая трава, когда вздымавшаяся еще несколько минут назад пыль, оседала черно-белым одеялом на ее ледяное, покрытое тонкими иглами, растрескавшееся тело. Испуганно осмотревшись по сторонам, мальчик побрел вперед, стараясь чаще смотреть себе под ноги, словно боясь оступиться снова. А легкий ветерок неслышно следовал за ним, ободряюще целуя его нежную кожу. Мальчик улыбался. А из черного, беспроглядного воздушного киселя с детским интересом за маленьким ребенком наблюдала ночь…
Шаг.
Алекс лежал на золотисто-желтой, недавно скошенной траве. Ее нежный, ненавязчиво обволакивающий аромат ласково поглаживал парня по горящим щекам и покрывшемуся холодной, если не сказать ледяной, липкой испариной лбу… Неожиданно легко распахнув глаза, подросток смотрел в одну точку, пытаясь собрать все свои мысли в один клубок, но разрозненные, порванные нити сознания, насмехаясь над тщетными попытками молодого парня прийти в себя, расползались, словно   разрубленные черви в разные стороны, оставляя мерно дышавшего Алекса пытаться снова и снова… Глупо и безрезультатно. Вряд ли он мог себе сказать, сколько прошло времени, да и интересовало ли это его? Не об этом ли он мечтал долгие годы, когда сидя на крыше и ловя длинными, тонкими пальцами ускользающий ветер? Ветер становился для него чужим. Он все так же ласково обдувал его, но что-то непонятное, инородное, чужое было в его нежных прикосновениях. Хотя кто-то наслаждается скользящими поцелуями леденящей бритвы по тонкой коже… С трудом заставив себя подняться на ноги, Алекс зажмурился. Как же сильно он ненавидел, когда всякий раз, когда он вставал, черная пелена затягивала ему глаза грубой, широкой повязкой… Но все отступало. Несколько шагов вперед – и темнота отступила и вновь перед усталым взглядом Алекса замаячила пыльная дорога…как тогда… запрокинув голову назад, он вслепую шарил по воздуху, стараясь поймать ветер, но всякий раз, словно весело дразнясь, он проскальзывал сквозь пальцы и нежно проводил по щеке ледяной рукой… Он несколько раз откашлялся, но даже не заметил этого… Может быть, и зря, хотя о том, чем были забиты его легкие можно было только догадываться… Хотя если бы он только обратил на этой внимание… Он знал ответ. Что-то было не то, он чувствовал это, но не хотел верить, думать, чувствовать, он со слепым безумием отдавал себя этой игре. Сердце счастливо стучало, но иногда счастливый стук превращался в бешеную агонию загнанного в золотую клетку зверя… Хотя может, это ему только казалось? Наверное, так оно и было. Просто в детстве все кажется более ярким, краски не теряются на фоне асфальтовых руин и бесцветных чувств. Может и Алекс понимал это. Но в эти минуты он не думал ни о чем, а только ловил, ловил наливающимися свинцом руками бестелесный ветер. И конечно… Конечно, он не мог видеть, как из-под каждой травинки, из каждого стога на него смотрела ночь и улыбалась…Но улыбалась больше печально…с какой-то укоризной…
Шаг.
И снова ночь. Человек стоял, прислонившись к грязной каменной кладке бесцветного здания и устало курил, изредка сдувая пепел на мокрый асфальт. Грубые, морщинистые руки были покрыты тонкими, белыми шрамами. Где-то старыми, где-то теми, которые появились всего пару секунд назад. Он давно перестал чувствовать боль. Грустные немолодые глаза с угасающим… Хотя, наверное, правильнее будет сказать, истлевающим интересом смотрели на дрожащую руку, держащую сигарету. Набухшие вены, испрещенные затейливым узором едва заметных белоснежных линий, почти не видных на фоне мертвенно бледной кожи Алекса. Левая рука была спрятана в карман пыльного, серого пальто и с силой была сжата в кулак. Кашель почти не прекращался. И со слепой ненавистью, Алекс, едва только докурив одну сигарету, бросался за другой. И снова задыхался и снова курил. Серым, чужеродным дымом он прогонял от себя ветер. Его резкие порывы рвали кожу на лице, на шее, на руке… Если бы его только кто-нибудь мог видеть сейчас, но он намеренно ушел от всех. Глупо причинять боль другим, когда виноват сам… Его лицо было уже мало чем похоже на лицо обычного человека… Разве только больного какой-то заразной и неизлечимой болезнью… Содранная кожа где-то напоминала зарубцевавшиеся раны, где-то почерневшие язвы, где-то была тошнотворно серого цвета, напоминая испорченное мясо… Много ли прошло времени? Надо ли знать это? Имеет ли это хоть какое-то значение? Жилистая, но словно налившаяся свинцом рука с задумчивой ненавистью сжимала помятую пустую пачку. Последняя сигарета.
Шаг.
С невысокого карниза серого здания слетел белоснежный ворон и, бросив последний взгляд на задыхавшегося человека, осевшего на мокрый пыльный асфальт, растворился в озябшей ночи… Пошел дождь.
Шаг.