Пифийские игры

Зороастру темно, и в Бессарабию пыльную
Из харчевных широт приходят свои цыгане.
Дядя Гумберт, давайте прыгнем – на этом аэроплане
Установят у изголовья  и нашу черту фамильную.

Я не помню, как ваша фамилия – мы поменялись кожей.
Кукушка-кукушка, он меня любит, он мне подарил конфету,
Возможно, мы с ним поцелуемся прежде, чем канем в Лету,
Я угощу его дольником, нет, творожник, всё строже

Правила кровесложения, девочка-девочка, в этом лесу тропинка,
Не выходи из дому, оденешь шапочку – вот и полжизни даром,
Все говорят – вот бессмертие, возобладай над даром,
Где-то с другой стороны ест творожник твоя половинка,

Томится в неволе бесплотная невидимка,
О дайте мне, дайте плоти родной кусочек,
Здесь я наставлю знаков каких-нибудь, хоть и точек,
И достаю из груди фломастер – совсем не льдинку.

***

«Будь послушным ребенком и кляксы не ставь на платье, когда пишешь ребром, не кроши алебастровый мел, поднимая глаза к доске, краем глаза лови распятье» - говорил своей подопечной убийца малышки Нелл. Нет, малышка еще жива и слушает наставления, вот литератор маститый, учитель жизни по прописям, большего, чем поэт, измыслить у нас не сложится, милые мы, иди ты. Дедушка-дедушка, сколько нам маяться этих беззвучных лет. Верните меня в оглавление, дедушка, сцены сентиментальней, пожалуй, опять не сложится, верите, сочинить, читайте на разные голоса в коридоре, в саду за спальней. Пеки куличи в одиночестве, мир потерялся, нить. Странная штука – текст, пропиши себя здесь – и ты существуешь, а как иначе, даже более, чем существуешь, плетя текстуальную связь. Гости съезжаются, гости пьют чай с марципанами летом на даче, детство в песочнице буквенной прятать стыдясь.