Стишки из записной книжки

ВЕЧЕР


Ещё пылают бестолково
окошки верхних этажей,
шершавые железа кровель,
а день закончился уже.

И воздух ринулся с залива,
подхватывая на лету
и тучи полумрак дождливый,
фрамуги взбалмошный стук.

Но никаких поползновений,
чтоб оборвать настырный звук,
метанье судорожных теней
и шторы прянувшей испуг.


ДОЖДЬ

С утра пугали непогодой,
клялись, что всё не просто так,
ужасное случится что-то -
гроза, бардак и кавардак.

Я зонтик протаскал в припасе,
чуть - и поглядывал наверх,
напрасно угадать пытался
приметы роя в голове.

И вот кругом крушит и кружит!
Взметнуло пыль и понеслось:
пригнуло тополя верхушку,
и в крышу засадило гвоздь.

Теперь уже без экивоков!
Теперь - написано на лбу.
Немедля хлынуло потоком
вмиг захлеснуло наобум.

СТИХИ В ДОЖДЬ

Когда упрямится погода,
разверла хляби за стеклом,
и застарелою мокротой
из труб захаркало взахлёб,

рисуешь шариковой ручкой
изображенья пустяков,
что видишь в окна, и до кучи -
дорогу, пару ёлок, тучи,
всё -  до Начала, до Стихов,

до рифм, до ритмов, до мелодий.
Насколько вывезет талант,
начертишь - наискось молотит
дождь вдоль поверхности стекла.

И тут из линий и движений,
объёмов вычерченых вскользь,
нет , не слова - а звуков тени,
полуневнятно, невсерьёз.

Пока без всякой надиктовки,
пока из некой немоты -
согласных точные подковки
и гласных смутные черты.

Всё далеко до завершенья,
всё совершенно вразнобой -
почти бессмысленное пенье,
ещё не ставшее судьбой.

МЫСЛИ НАХОДУ

Ласты стиснув башмаками,
в зубы всунув покурить
Невский меряешь шагами,
сколь возможно - во всю прыть.

Солнце пышет что есть мочи,
допекло - невмоготу.
Обожгло поэту очи,
горечь пыльная  во рту.

Только мыслей, что о пиве,
да на часик прикорнуть.
Разве можно быть счастливей
где-нибудь, когда-нибудь.

*   *   *

Сколь симметрична воздуху вода.
Но лишена она его свободы.
Ограждена предвечным небосводом -
его в себя вбирает иногда.
Недолги отражения воды,
но многого, исчезнувшего ныне,
на амальгаме дна, в тягучей тине.
она хранит неверные следы.
Все шествия над арками мостов:
квадраты окон, сумерки деревьев,
послеполуденного солнца реверс,
и перящийся северо-восток,
там это всё останется, когда
не будет ни меня, ни тех кто рядом,
кого пока могу окликнуть взглядом.
И где-то там, в классических чертах
архитектуры привнесённой в плоть
непрочной, неуверенной стихии,
в дыханьи плоскостей, смятеньи линий,
лишь где-то там мы и пребудем вплоть
до истощенья Времени...



*  *  *

Здесь завтра так похоже на вчера,
что это стало вызывать усмешку,
казалось - вот немножечко помешкай,
и вся сия настырная жара,

вой комаров на улице за тюлью
натянутой в проём окошка, ель,
не прибранная до сих пор постель,
расставленные в беспорядке стулья,

став отраженьем вторника, в четверг
остануться во вторнике, а с ними -
покорный Ваш слуга: в табачном дыме,
и с глупыми стишками в голове.

В конце концов замкнувшись время нам
не принесёт ненужного ущерба -
грядущее, что создано из щепок
прошедшего непрочно, и стена

воздвигнутая бытом прописным
надёжно оградит от изменений,
оставив солнце сквозь листву растений,
неприбранную койку вдоль стены.


НА ОКРАИНЕ

Беззаботные заводы,
пылью пахнет тишина,
и крапива прёт свободно,
до изнанки зелена.

Никакой тебе работы -
ходь весь день гуляй народ,
коли заперты вороты,
коли солнышко печёт.

Ни души на солнцепёке -
слишком жарко для гульбы,
только кошки-лежебоки
развалились у трубы.

Но зато борзеют травы,
и шмели - как на подбор :
забазарили оравой
неумолчный разговор.

Недалече взвоет дизель,
и заткнётся  тот-же час,
растворяя в синей выси
сизый дым да рыжий лязг.


*  *  *

Вовсю цветёт крапива,
сурепка и лопух,
а ветер хлопотливо
гоняет жирных мух.

Прожаренных окраин
помойные цветы.
Из детства мятный пряник
и вкус сырой воды...

Каникулы повсюду,
и день неизмерим,
над двором безлюдным
горит ультрамарин.

Подъезды нараспашку,
и марля на окне,
да солнечные бляшки
на выцветшей стене.

Кругом кипят обеды
для маленьких мужчин -
вкуснейшие котлеты,
скучнейшие борщи.

Крапива и сурепка,
мушиная возня,
и солнце шпарит крепко
над сердцевиной дня.


*  *  *

Вот проснёшься - и счастлив,
сам с собою в ладах.
Так бывает не часто,
но случается так.

Никакого раздрая
в закоулках души -
лишь сияние мая
сходит с ясных вершин.

Нет внутри ни на йоту
места для темноты.
Так, как будто бы кто-то
посмотрел с высоты.

27 мая, утро, Шувалово


НА БУЛЬВАРЕ


Почти в мечети  - токмо я и Бог.
Я туфли снял с окровавленных пяток.
Мизинец прёт сквозь продранный носок,
что выглядит не слишком- то опрятно.

Цветёт турецкой  зеленью бульвар,
мерцает солнце над металлом кровель.
Задул норд-ост, но сразу оборвал
шуршанье тополей на полуслове.

Гремит  в неблизкий пригород большак,
и пропадает в напряжённой дымке.
Лимит работы исчерпав, душа
прикинулась безмолвной невидимкой.

Вскипает вспенясь бусурманский хмель,
перетекает через край посуды.
а в черепе - сплошной трендёж химер
про бабочек и отдалённый хутор.


ДЕНЬ ГОРОДА


                Над Невою резво вьются
                Флаги пестрые судов;
                Звучно с лодок раздаются
                Песни дружные гребцов...

                А.С.Пушкин


Хэппи-бёсдей, град родной,
петербургская сторонка!
Пробует на зуб рядно
золочёная коронка.

Реют флаги тут и там,
вкусно пахнет шашлыками,
где прохладная вода
лезет на берег клоками.
Вдоль начищенной реки
разудалое гулянье;
бодро треплют сквозняки
мелкой  ряби летний  глянец.

Что за славный корамболь
эти праздничные сроки,
проблески и пляски волн,
ветра бодрые потоки.

Хоть неношеной туфлёй
вмиг натёр себе мозоли -
глядя в купол голубой
не испытываю боли.

Буду лопать шашлыки,
стану пиво пить из бочки,
да разглядывать лотки
с их обилием мешочным.



ПУТНИК

Пейзаж до тени угольной сожжён.
Ползут вдоль неба каменные танки.
В ладони - полудохлый пирожок.
Блестит Фонтанка.

Здесь я не украшение моста,
а просто некий анонимный зритель.
Сухая пища прёт в пустыню рта -
всё ж хорошо, что в мире есть еда.
Да вот попить бы!

Младые девы мчатся кто куда,
автомобили пролетают мимо,
цветут сады, меж них течёт вода.
Взгляд пилигрима
вбирает мир не разделяя на
детали - просто сваливая в кучу:
колени дев, рябящая вода,
древ - листья, сучья.

Весь этот разномастный разнобой,
от вод и до провисшей сверху тучки,
всё над собой и всё перед собой
чтоб видеть лучше,
тот пилигрим прищуривает глаз,
как будто кот на самом солнцепёке,
и равномерно движется скула,
шепча не строки
из Пушкина или кого-нибудь,
восторженно переходя на шопот -
нет, он в последний отправляет путь
остаток сдобы.
 

*  *  *

Цель туфли - скрыть проношенный носок,
за сутки ставший частью организма,
и попирать асфальт или песок,
ступню владельца понадёжней стиснув.

Цель Цезаря - оглядывая Рим,
воспеть стихами гибель Илиона,
по строчке в строгий втискивая ритм,
как пенис в неизношенное лоно.

Цель путника, цель пилигрима, цель
идущего по улице бесцельно,
брести " отсель" и добрести "досель",
и к вечеру добраться до постели.

А цель Вселенной - окружать его
пути не слишком скорбным пейзажем,
 и отвлекать нежданным пустяком
от погруженья в скучные пассажи

раздумий об устройстве мировом,
перепетиях чувств и отношений,
то - выбившейся сквозь асфальт травой,
то - волн Фонтанки рыбьим мельтешеньем.

Плюс цель туфли, конечно, дотерпеть -
не развалится где на полдороге.
Пылает Рим, и пламя ,словно медь,
бросает отсвет на изгибы тоги.

*  *  *

Не проходят экивоки
на плохие времена,
что ужасные дороги
что дурацкая страна.

Жизнь минуту не прибавит,
на секунду - не продлишь.
Остаётся - жить на драйве
в небо вкрученой петли.

Что мне дурости державы,
этой торбы расписной,
плясой выпимшей шалавы .
И свезло нам со страной!

А космическую темень
не прогонишь скондачка,
звёзды, их слюда и кремень
ярче светятся в зрачках.

Что ни день - всё ближе светит
злополучная крупа.
Не скрывает блёстки эти
тень двугорбого герба.

Ничего не сохраняет
Время, только нашу речь,
эту судорогу гортани.
Остальное - тлен и вещь,

сумма неких очертаний,
хаотичный разнобой
линий, суматоха граней
и костюм полуслепой.

Только кайф ритмичной речи,
и красивой рифмы прыть
здесь останутся конечно,
и навечно может быть

*  *  *

Нация казачьих телогреек,
зековских надёжных кирзачей.
Навали тушёнки в бакалею -
главное жирней и горячей.

Чуть-чего - куражится кудряво;
это не отменишь, не пропьёшь.
Правда летом на полях державы
колосится созревая рожь.

Из неё мы выпечем горбушку,
пару килек бросим поперёк.
А пока что - жаворонок кружит,
и поёт - аж за душу берёт.

Солнце загоняет белотелых,
потных дев в объятия реки,
и они плывут как груды белых
облаков опрятны и легки.

Шелестящей камышовой гривой
скрыты тропы рыбьих косяков.
Движется теченье хлопотливо
вдоль лохматых топких берегов ,

где горят сурепка и крапива,
что-то отцветает вразнобой.
Горечью и хмелем пахнет пиво
подле пищи, сваленой гурьбой.

Только всё закончится, промчится,
не успеешь и мигнуть - уже
растворится, что твоя Жар-Птица,
в ветряном, дождливом кипеже.

*  *  *

Расстелены ордынские ковры,
как будто снова конники Батыя
устроили весёлые пиры
среди полей и белых рощ России.

Из княжеских хлебая черепов
хмельной кумыс не отирают губы
глядят на стены тесных коробов ,
дремучие, бревенчатые срубы.

Монгольским летом , бешенством степных
узоров даль заполнена до края.
И облаков несутся табуны
лихим прыжком над крышей пролетая.

*  *  *

Как будто опъянясь духом трав ,
 коса плясала звонким  полукругом.
Пораньше наступившая жара
уже дрожит над пестротканым лугом.

И видно с невысокого холма -
вдоль озера , блестящего в долине,
легко клубится утренний туман
почти совсем не искажая линий

холма, дороги . Далеко видать.
Пейзаж открыт без всяческой утайки.
Темнеют тучи, словно гор гряда,
а ближе - рощ берёзовых ватаги.

От трудностей отвыкшая спина
немного ноет. Подустав от боли
прервёшь труды и долго смотришь на
открывшееся впереди раздолье.

ПЛАЧ ВАРВАРА

( с монгольского)

В Италии такого наворочено -
мы рядом с нею варвары брюхатые.
С какой-нибудь церковкою барочною
что наша степь и одеяла ватные?
Мы рядом с нею варвары потнючие,
канючащие пропитанья варвары.
Конечно-же - чего и мы наглючили :
вой балалайки, блеску самоварного.
Нет, я конечно уважаю Родину -
намедни выпил за Петра с Хавроньею.
Но много больше, чем мы тут настроили
там лишь в одних Помпеях похоронено.