Воспоминания о Мордовии

От автора

Если вдруг случайному читателю моих зарифмованных воспоминаний о прожитом отрезке жизни вздумается спросить меня: - А почему именно Мордовия, а скажем, не Татарстан, не Чувашия, не Башкирия? Чем она лучше их? Что побудило автора взяться за перо? - отвечу:
На мою долю выпало избороздить свою страну от Дальнего Востока до ее западных границ, от Крайнего Севера до Черноморья, и повсюду меня сопровождали люди в большинстве своем хорошие, встречались и не очень, и даже совсем плохие. Об этих путях и встречах можно писать и писать до последнего удара пульса - так много было интересного, сохраненного в памяти.
Мордовия - не лушее, но и не худшее место на земле, а за двухлетнее общение с ней я искренне полюбил эту "административную единицу" страны, ее трудолюбивый и незлобивый народ и пронес эту любовь через всю свою жизнь. Именно в Мордовии я познакомился со своей будущей женой Любой, тогда студенткой Харьковского института иностранных языков, приезжавший на каникулы к своим родителям, эвакуированным из города Прилуки Черниговской области.
На саранском кладбище осталось семь родных могил - мои тетя и дядя Бенины, внучка их Мила, родители жены - уважаемые городом люди по фамилии Волович, сестра жены Аня и ее муж Семен. На мемориале в честь воинов, погибших в Великую Отечественную войну, высечено на мраморе и имя моего двоюродного брата Бориса Бенина, не дожившего пяти дней до Победы. Есть на том кладбище и могилы моих друзей.
январь, 1994 г.

Раздумье

Не хочу вспоминать о плохом
Перед тем, как предстать к ответу.
Мне уже не будить петухом
Той далекой ПОРЫ рассветы.
СРОК за давность вроде истек,
Но для памяти МИР наш тесен.
Сколько было путей и ДОРОГ,
Сколько было в них слез и песен!..
Славлю память. Она мне верна,
Не бросает солдата-калеку.
И грохочет во мне война,
А ее уже нет полвека.
Материнские слезы и вдовьи,
Видно, выплаканы не все.
Пред глазами опять МОРДОВИЯ
В нищете своей и красе.
Монумент, что в Саранске, на Ленина,
Не подвластен МИРСКОЙ суете.
Имя брата Бориса Бенина,
Средь других, на его плите.
Жизнь отдавшим за честь Отечества,
За свободу своей страны, -
Это - скромная дань человечества
Не вернувшиеся с той войны,
Ну, а что же та честь, свобода?
Ах, об этом потом, потом...
Брякнул вот о судьбе народа,
Враз из сердца невольный стон.
А народ - это те, которые
В большинстве своем добрый народ.
Мы уйдем, не уйдет ИСТОРИЯ,
И она нам предъявит счет.


Светлой памяти моей сестры Ани посвящаю

Вступление

Друг старинный, играть ли нам в ПРЯТКИ,
Вдаль умчались без нас поезда.
Все больней наступают на пятки
Беспощадные наши года.

Мы на свете ПОРЯДКОМ побыли.
Пред Всевышним готов отчет.
Жизнь-житуха, ты вроде обуви,
Хоть на вид хороша, а жмет.

Жизнь моя откликается эхом,
С ним пока безупречна связь.
Друг старинный, по старым вехам
Побродить бы не ТОРОПЯСЬ.

Поглядеть умудренным взглядом
На "сегодня" и на "вчера".
Ну а может быть и не надо? –
Жизнь, она и без нас мудра.

Но схватило, прижало душу –
Ну-ка выплеснись вся, до дна!
Так бывает рыбешку на сушу
Вдруг выбрасывает волна.

Все! Кранты! Не из пальца тема,
Память бродит, что хлебный квас.
Зародилась во мне поэма.
Друг, шепни только: - В добрый час.

15.04.1994 г.

Глава первая

СОРОК третий. Прорвана блокада,
Ленинградцы ожили чуть-чуть.
Разместили нас близ Ленинграда
От боев немного обдохнуть.
ПРЯМО С марша - где берутся силы?
Молодость всегда возьмет свое.
В ход пошли и ТОПОРЫ, и пилы –
Для себя мы СТРОИЛИ жилье.
Сосны корабельные - до неба.
Тишина вокруг - в ушах звенит
Старшина прибавил пайку хлеба,
В супе ложка аж ТОРЧКОМ СТОИТ.
А у нас во взводе две гитары.
На ученьях попотеем днем,
А как вечер - взобрались на НАРЫ,
И такую музыку даем!
Лейтенант - он с нами, не перечит
(Через СОРОК дней погибнет он).
Вот в один осенний теплый вечер
Письмецо вручил мне почтальон.
Штамп и подпись предгорисполкома,
И печать разборчива: "Ромны".
Мать, сестра... Такой привет из дома
Мне пришел на третий год войны.
Потерял под Нарвой много КРОВИ Я,
Счеты не успел с врагом свести.
И не снилась мне еще МОРДОВИЯ,
Хоть уже стояла на пути.

Глава вторая

Прощай, поселок добрый ОРИЧИ,
Распевный вятский ГОВОРОК.
Я больше не нуждаюсь в помощи,
Мой СРОК лечения истек.
Есть план у госпитальной койки,
Бери обмотки, костыли...
А из ноги моей осколки
Еще лет пять наружу шли.
Вдруг из Москвы пришла бумага
(Знать, в генах и мои "Кресты"?):
Отец в трудармии ГУЛАГа
Войну кайлит у Воркуты!
А год-то, год СОРОК четвертый.
Мои неполных двадцать лет,
Мне б к Югу - море и курорты,
А я на Север взял билет...
Не буду ГОРОДИТЬ с семь коробов,
Не хватит времени и сил:
Фамилию такую КОРОБОВ
Еще пра-прадед мой носил.
С ней мы сильнее всех на свете,
Но... пятый пункт, он тут как тут!
Увы, нас бьют и по анкете,
И, что больней, по морде бьют...
Русоволосый, кареглазый
И по-еврейски ни гу-гу,
Я понял все это не сразу,
За что пред совестью в долгу...
Ухта, затерянная в далях,
Воспетый арестантский шлях.
Я на перроне ПРИ медалях
И ПРИ дареных костылях.
В какую сторону податься? –
С трудом дается и вершок.
А за спиною все богатство –
Солдатский тощий вещмешок.
В том "сидоре", отмечу кстати я
И подведу под сим черту,
Я для курящей тощей братии
Возил махорку в Воркуту.
Войною созданы условия –
На севере махорка шла...
Так в первый раз меня МОРДОВИЯ
И обогрела, и спасла.

Глава третья

"Ночка надвигается,
 Фонари качаются,
Филин ударил крылом.
Ах, налейте, налейте
Вы мне чашу глубокую
Пенистым красным вином..."

И те привстали, что дремали,
У пассажиров мрачный вид.
ПРИ ордене и двух медалях
Пел эту песню инвалид.
Затем, представившись неловко,
Снял кепку, не скрывая слез,
И трешки наши и рублевки
Легли в нее под стук колес.
Уехал на своей каталке,
И вновь в вагоне тишина.
Ну что тут скажешь?
Парня жалко,
Будь ТРИЖДЫ проклята война!
И снова города и села,
И снова солнце и туман,
И поезд наш "пятьсот веселый"
Прет из столицы в Кыргызстан.
И я опять на верхней полке,
И кругом ходит голова:
В Ухте, в том зэковском поселке,
Мне весть пришла - сестра жива!
Была писулька от соседа,
Затем чиркнула и сама.
Все сходится, и вот я еду,
Стараясь не сойти с ума.
За столиком, подвыпив с ГОРЯ,
Два мужичка в глухой тоске
О чем-то меж собою СПОРЯТ
На непонятном языке.
И каждый что ПРОРОК библейский -
Во взорах скорбь о Судном дне.
И понял я: язык еврейский,
И СПОР их точно обо мне.
Поднялся тот, что РОСТОМ выше,
За ним поднялся и другой.
- Скажи, будь ласка, пане Миша,
Еврейский сын ты или гой?
Еще не разобравшись толком
И ВПРЯМЬ дурней, чем паровоз,
Я к ним спустился с верхней полки,
Спеша уладить сей ВОПРОС.
И я тому, что РОСТОМ ниже,
Вручаю ГОРДО документ.
Но что случилось вдруг?
Я вижу,
Как он буквально сник в момент...
А поезд мчал все дальше, мимо
Бескрайних диких пустырей.
Я в тамбуре весомо, ЗРИМО
Им доказал, что я - еврей.
И обо всем мы позабыли,
И возвратившись в свой вагон.
Совсем не по-еврейски пили
ПРОТИВНЫЙ, теплый самогон.
И СПОР не возникал уж больше,
Да и рожден он был зазря...
Не знали беженцы из Польши,
Что едут прямо в лагеря.
За то, что чудом уцелели,
Живыми вышли из огня,
Когда погибли ПРИ расстреле
И семьи их, и вся РОДНЯ.
А я глядел, глядел в их лица –
Чужую боль поди измерь.
И пил, и все не мог забыться
От боли собственных потерь.

Глава четвертая

Луна висит у изголовья,
И не уснуть, и точит грусть.
ПРОСТИ меня, моя МОРДОВИЯ,
И до тебя я доберусь.
Усвоил я еще со школы –
Силен надеждой человек.
Под утро наш "пятьсот веселый"
Причалил к станции Пишпек.
Всему есть край, как ГОВОРИТСЯ.
До Фрунзе - малый перегон.
Визгливый ОКРИК ПРОВОДНИЦЫ
Вдруг взбудоражил весь вагон.
К нам нищенка в убогой рвани
Рвалась сквозь непреклонный пост.
Я к ней рванулся: - Здравствуй Аня! –
И встал пред нею в полный РОСТ.
Мы шли, смотрели друг на дружку.
Присаживались, дальше шли.
(Я к той поре сменил на клюшку
Свои ПОДПОРКИ-КОСТЫЛИ.)
Мы шли, пути не замечая,
Под барабанный стук сердец.
У полусгнившего сарая
Она вздохнула: - Наконец!
Перед тобой мои ХОРОМЫ,
Попробуй лучшие сыщи.
Сосед, спасибо, дал соломы –
А ты, братишка, не взыщи
И я не взыскивал, я плакал
И волю над собой терял.
Я видел лица тех поляков
И нашу боль соизмерял.

Глава пятая

Вся Россия войной замордована,
А МОРДОВИЯ - настежь дверь.
Нам с сестрой крыша там уготована,
СРОК пришел отдохнуть от потерь.
Тлел очаг тот совсем немного
Что ж, не в новость еще урок.
В день недобрый хозяйка СТРОГО
Указала нам на ПОРОГ.
То не жалость ее угасла,
Не упадок тепла и сил.
Но истаяло постное масло,
Что я крал и к ней в дом носил.
Мы стояли, как мокрые курицы.
Шел тогда то ли дождь, то ли снег.
Кто-то нас на далекую улицу
В захудалый привел ковчег.
Дверь открыла хмельная старуха
И в палаты свои повела.
Бабка Дуня, земля тебе пухом,
Ты и вправду святою была.

Глава шестая

Получилось, ВПРЯМЬ, неловко,
Мы ввалились в поздний час.
Доски, гвозди и ножовка
Появились как-то враз.
СРОДУ ПЛОТНИКОМ Я не был,
Но в проходе у окна
Утвердилась наша   "мебель"  -
Два рахита-топчана.
Бабка Дуня для постели
Натаскала барахла.
Добрым было новоселье -
Бабка щедрою была.
И пошло с нуля, без денег,
И РОДИМЫМ стал ковчег.
Но ПРИЮТ наш, пятистенок,
Доживал уже свой век.
Полусгнившие лесины,
Пальцем ткни в бревно - труха.
Но для той лихой годины
Это, право, чепуха.
Дом на улице Гражданской,
Бабы Дуни теплый дом, -
Он для вольницы жиганской
Был до чертиков знаком.
Собирались, пили водку,
Только вылетев из зон.
Кто дремал, кто бил чечетку
Под гитарный перезвон.
Перебравши, впокатуху
На полу ложились спать.
Тороватую старуху
Чтили, как родную мать.

Глава седьмая

Саранск мне часто ночью снится,
Хоть до него, как до звезды,
А раньше от Москвы-столицы,
Туда всего-то ночь езды.
Саранск, мой ГОРОД незабвенный,
Я был тобою обогрет.
Ты ДОРОГ мне с ПОРЫ военной
С тех разудалых, ГОРЬКИХ лет.
Когда ПОРОЙ в хмельном угаре
Я на себе рубаху рвал,
А на бушующем базаре
Чем только я ни торговал.
И ни стыда, и не конфуза,
Ни ГОРСТКИ от святых начал.
Макулов, друг, Герой Союза,
Бывало, часто выручал.
Карманник Стас, по кличке Жаба,
ПРОСИЛ не раз помочь ему:
- Прижми-ка сбоку ту вон бабу,
Я денежку у ней возьму.
А у матросика, у ЮРЫ,
Что бойко жарил в "ТРИ листка",
Служил приманкой "клиентуры" -
Срывал по-крупному с лотка.
Был жертвой бучи хулиганской,
Хоть сам не трогал никого,
И тот сходняк, что на Гражданской,
Держал меня за своего.
И было для меня отрадой
Спешить на РЫНОК поутру.
Что было делать?
Жить-то надо,
Есть самому, КОРМИТЬ сестру.

Глава восьмая

У центрального собеса
По утрам людей до беса,
Жаркая пора!
У начальника Галаха
Пропотела вся рубаха:
Шутка ль - ордера!
Тише, браты-инвалиды,
Чтоб все чинно, без обиды.
Стой и не пыли.
Борода, гаси цигарку!
Из Америки подарки
И до нас дошли.
Ну, куда ты прешься, РЫЖИЙ,
С МОРДОЮ своей бесстыжей -
Дурья голова?
Иль забыл: на той неделе
Получил у нас в отделе
Ордер на дрова?
И тебя я, друг, запомнил,
Ордерок я твой заполнил.
ЗРЯ старался, лез.
Видишь, вот она бумага.
Знать допил уж бедолага
Дармовой отрез?
Лик начальника все строже.
Но не стал он лезть к Сереже
Парень без затей.
Жаль солдата, не до спора. -
Оторвало «болт», КОТОРЫМ
Делают детей.
Бородач, что был с цигаркой
И стоял в толкучке жаркой
За моей спиной,
Гаркнул: командир, братишка,
На хрен мне твой ордеришко,
Дай Сережке мой!
У задиристых и СТРОГИХ,
У безруких и безногих
не было суда.
Что ж, калека есть калека,
И живи себе до века,
А вот тут - беда...
У центрального собеса
По утрам людей до беса,
ГОРОД - не село.
И чего шумим-то, братцы,
Пенсия у нас сто двадцать -
Хлеба два кило.
Кипятка плесни-ка в кружку,
С ним дожуй свою горбушку,
А потом соси!
Мало ль пули нас косили
Во спасение России? –
У нее СПРОСИ.

Глава девятая

Мы пели: "От Москвы и до окраин",
Но знали мы еще с тех давних ПОР:
Закон - тайга, а в ней медведь - хозяин,
И суд его безжалостен и СКОР.
И человек сгорает, как солома –
Лишь не ленись да спичку поднеси.
А лабиринты у Большого дома
Ведут в тупик, о, Господи, спаси.
Там люди - тоже люди! - беспощадны,
И с них сурово требуют ответ.
И нет тебе там нити Ариадны,
Нет фонаря, чтоб выбраться на свет.
Еще рассвет не овладел пространством,
Луна еще чуть теплилась вдали.
За мной ПРИШЛИ два мужика в гражданском,
Подняли с топчана и увели.
Шел СМИРНО, от неведенья сгорая:
А что теперь готовит мне судьба?
Какая честь! Нарком, сам - Николаев,
А РЯДОМ с ним еще ТРИ крепких лба.
И как в атаке - подымись и сходу
Жми напролом и не боись преград:
Сестра твоя, - вдруг слышу, - враг народа...
"Крепись, - шепчу себе. - Крепись солдат..."
А ТРИ часа жестокой перепалки
Меня под корень выбили из сил,
И я свою дюралевую палку
В поганые их РОЖИ запустил.
А что сестра? Тут далеко до точки.
Пока не ясно - случай ли, донос?
Но целый год держали в одиночке
И что ни ночь, тоскали на ДОПРОС...
И как тогда могло такое статься,
Мне непонятно и до сей ПОРЫ:
Сестру, оправданную по кассации,
Я поутру увел из Чуфары".
А там остались вера и здоровье,
Осталась жизнь, что не забьет ключом...
МОРДОВИЯ МОЯ, МОЯ МОРДОВИЯ,
Ты в этом беспределе ни при чём.

Глава десятая

Опять сомненье: а не ЗРЯ ЛИ Я
Вновь обернулся к тем годам?
Душой все ближе я к Израилю,
А мысли бродят где-то там.
Скользят и вязнут в бездорожье,
Грустят у берега Суры.
Как здесь ПРИРОДА с той несхожа –
Больней здесь жалят комары...
И вновь на прошлое оглядка -
Не многовато ли старья?
Моя ленивая лошадка
Покорно тянет воз корья.
А я на лошадь не в обиде -
Такой ее и мой удел.
Словцо мудреное "таниде"
Когда б еще я разглядел?
На то я и заготовитель,
Чтобы забыть про свой покой.
А деньги плыли в трест "Дубитель",
В карманы шкурников - рекой...
Дотоль не видел края краше я,
Места и вправду хороши -
Ардатов, Чамзинка, Атяшево,
Торбеево, Ширингуши...
Да всю республику обширную
Изъездил вдоль и поперек,
Познал ту жизнь, увы, нежирную
И в сердце до сих пор сберег.
Едва ль теперь кому знакомо,
А я встречал на тех путях
При шляпе предрайисполкома,
Но непременно при лаптях.
На тех дорогах поизбытых
Кто не встречался мне тогда?
И прохиндеи, и бандиты,
Антисемиты - никогда!..
Пишу, и словно сам Твардовский
Проник в рассеянный мой ум:
Обидно, друг, что по-мордовски
Ты не умеешь ни бум-бум.
Учитель, не судите строго,
Ведь я с мордвой не рушу связь.
И пусть запомнил я немного,
Зато навек - "ярмак арась"

* Чуфара - лагерь на границе Мордовии и Горьковской области.
* "таниде" - экстракт, получаемый из корья ивы для дубления кожи.
* "ярмак арась" - (морд.) "денег нет".

Глава одиннадцатая

Только-только рассвело,
А уже не спит село.
Стук в окно:
- Адя, Матрена,
Распрамать твоя едрёна,
Будя дрыхнуть, помело!

А Матрена не в долгу:
- Так вот сразу и бегу!
Хорошо тебе стучится –
Поуспел опохмелиться,
А вот я дак не могу.

Баб будить тебе не жалко.
Подь, стучись к своей давалке,
Бригадир ты наш Кузьмич,
Кобелина, старый хрыч!

Мой-то был всегда тверез,
Выцвели глаза от слез.
Умоталась, право слово,
И недоена корова,
Провались он, твой колхоз...

Стук в соседское окошко.
Успокоилась немножко,
И сидим уж всей семьей,
Семь домашних, я - восьмой.

Стол, видать, не знал ПРО скатерть.
А со мною РЯДОМ Катя -
Дивота в семнадцать лет.
Раздирают платье сиськи,
А лицо!
Лицо артистки -
Юной Семиной портрет.

Было как-то: я, скиталец,
Их случайный постоялец,
Что-то ей в углу "блям-блям".
Не ученый той науке.
Распустил в потемках руки –
Вмиг отведал по соплям.

Что ж в любви не без ликбеза,
Сел на сук - с него не слезу,
Юность - горе не беда...
Вот и подана еда.

Выручалочка-картошка,
Соль в берестяном лукошке,
Требушиный холодец
И соленый огурец.

Для детишек-оглоедов
(Каюсь, грешный, что отведал)
Кружки выстроены в ряд –
В них Матрена льет обрат.

За свой век - где только не был,
Но нигде вкуснее хлеба
Не едал - хоть ты убей.
Лебеды в нем привкус горький,
В нем картошка, а для корки –
С гулькин носик отрубей.

И позавтракав "от пуза",
Мордвинятка-карапузы,
Что родились до войны,
По нужде и в дождь, и в стужу,
В заметь снежную и в лужи
Босиком - и хоть бы хны...

Нынче я в объезд не еду,
Прикорнуть бы до обеда,
Не усталость это - лень.
Но хозяюшка Матрена,
До хлопот неугомонна,
Объявляет: - Банный день!

Печка русская в полдома,
На полу ковром солома.
- Да не жмурься ты, чудак.
Веники на лавке, рядом.
В баньку "входят" только задом
И выходят тоже так.

Успокой мне, Боже, душу.
Вижу я: моя Катюша –
Развеселые дела –
В чем мамаша родила.

Дождалась своей минуты.
В печку шустро и как-будто
То не явь, а дивный сон.
И забылось все на свете,
Что Матрена здесь и дети
И что сам я без кальсон...

А когда из тьмы березовой
Зад девичий нежно-розовый
Вдруг нацелился в меня,
Воспылал я весь и ахнул:
Ну, теперь-то шандарахну,
Не прожить мне больше дня!
Подстерег ее одетую,
Добрым паром разогретую.
На окраине села.

Не судьба. Девица гордая,
Схлопотал опять по морде я.
Походя так, не со зла...
А под вечер чай вприглядку.
Старший развернул трехрядку
И, обученный отцом,
Нам завел о поле чистом
И про пули, что со свистом,
Из кино про двух бойцов.
И притихли разом дети,
А Матрена: - В сорок третьем
Был суровый смертный бой.
Вася мой - отец ребятам –
С первых дней ушел солдатом,
И в сраженье подо Мгой
Замело его пургой.

Глава двенадцатая

Беспечный голубь - по карнизу он,
Как по аллее, взад-вперед.
Я ж - от окна до телевизора
и тот же путь - наоборот.

В окне ни облачка, ни тучки,
И солнце в небе голубом,
А на экране бойня путча,
Горит-пылает Белый дом.

Братоубийственная смута,
Очередная проба сил.
Так очень хочется кому-то
Потоков крови на Руси.

Беснуются в хмельном угаре,
И не сносить им головы.
Ну, а покуда гибнут парни,
И кровь на улицах Москвы.

Сдавило грудь от сводок жарких,
Гашу экран - коней войне.
Хочу побыть в Саранском парке
С самим собой наедине.

В последний раз, видать. Кто знает,
Где он, рубеж житейский твой?
А в парке музыка играет,
И сердце радует покой.

С воспоминаний взятки гладки,
Они что половодье рек.
На этой самой танцплощадке
Убит был мирный человек.

Шел год победный сорок пятый,
К концу клонился летний день.
Матросик двинул на солдата,
На руку намотав ремень.

Не поделили, видно, в споре,
И вот ни жизни, ни любви –
Лежала дочка прокурора
Случайной жертвой -   вся в крови.

Тут и пошла, пошла работа,
Как в рукопашной на войне.
Полундра! Врежем по пехоте!
В мать-перемать по матросне!

Над головами пели пули,
Шумел-гудел большой скандал.
А над убитой в карауле
Застыл парнишка и рыдал...

Но что же, я? Куда бреду я
За грустной памятью вослед?
Опять горюю и бедую –
Ни здесь, ни там покоя нет.

Парк чист от рвани хулиганской,
От сизоносых алкашей.
Я все плохое о Саранске
Гоню из памяти взашей.

Жив город не одним базаром,
Но тихим мужеством людей.
Когда-то про его пожары
Писал Лев Шейнин-грамотей.

В тяжелый час войны Гражданской
Казак, рожденный на Дону,
Филипп Миронов, из Саранска –
Рванул на фронт - спасать страну.

Герой, родитель Первой Конной,
Расстрелян был как дезертир.
Всю славу конников Буденный
Понацеплял на свой мундир.

И долго жил легко и славно
В компании, где пир горой.
А нам Миронов лишь недавно
Открыт, как истинный герой...

И хватит! Больше не приемлю,
Воспоминаниям отбой!
Пора с небес сойти на землю,
Где на экране длится бой.

...Похоже, пахнет "предварилкой" –
У входа цепью "воронки",
И вот, с руками на затылке,
Выводятся боевики.

Но я уже нажал на кнопку –
Устал вариться в том аду...
Пойду на кухню, дерну стопку,
Авось, немного отойду.

Глава тринадцатая

Город Темников. Былью ли сказкою,
Ты уводишь нас к той заре,
Где Аленушку Арзамасскую
Жгут исправники на костре.
И за что ж она так наказана,
За какие-такие дела?
Та Алена у Стеньки Разина
В атаманшах лихих была.
Шли походом на власть Московскую,
Шли войной за свои права
Жанна д'Арк от земли мордовской
И поныне в легендах жива.
У купцов, их сынов-преемников,
У посадских был справным быт.
Но, однако же, город Темников
При Советах лишь стал знаменит.
Знаменитость та не во благо -
Не бывает отрадным зло.
Имя города дали ТЕМЛАГу,
Крупно городу не повезло.
Времена-то пошли не Разина,
Вождь народов куда как строг.
Все, кто мыслил не как приказано,
Шли в расход и брели в острог.
И до Потьмы этапы, этапы,
И по тракту, как скот, гуртом.
А великий и мудрый "папа",
Как пастух, по стране - кнутом.
Жизней сгубленных счет немаленький
Помнит зоны той городьба.
Здесь сносились Руслановой "Валенки"
Не одна сгорела судьба.
Нам не справить по всем поминки,
Бог не в силах продлить наш век.
Здесь хлебнул и мой дядя Дынкин -
Ах, какой это был человек!
А за что? Кто поверит на свете? -
На девятом десятке старик
Хлопотал, чтоб еврейские дети
Изучали родной язык.
Без нажима, лишь кто захочет,
Без ущерба для госказны...
Сердце плачет и гнев клокочет, -
Не вместить это в несколько строчек,
Монографии здесь нужны.

Послесловие

Унялись страсти, нет отчаянья,
И долгим странствиям конец.
Мне письма шлют однополчане:
"Какой ты, Миша, молодец!

Обидно, круг все уже-уже –
Братов по фронтовой судьбе.
А здесь у нас все хуже, хуже...
И мы завидуем тебе."

Читаю и глотаю слезы,
И к горлу судорогой ком.
Простили мой отъезд березы
И шлют привет мне с ветерком.

Друзей ловлю на добром слове:
Как со здоровьем, как дела?
Сестра ж, отринув голос крови,
Меня отторгла, прокляла.

К чему бродить по старым вехам?
Куда как проще, - виноват!
Оставил, предал и уехал,
А значит, больше и не брат.

Из этих стен уйду в могилу.
Пока в ту яму не спешу.
Я написал о том, что было,
О чем не знаю, не пишу.

/5 июля - 12 октября 1993 года.
г. Беэр-Шева.
Израиль.


А мне и больно, и обидно –
Я ж для нее, что только мог.
Мне перед совестью не стыдно,
А дальше - пусть рассудит Бог.

Устал. Хочу тепла и света,
И на вопрос, что встал ребром,
Я не найду честней ответа:
Да, это мой последний дом.