Одна, средних размеров, бытовая трагедия

I
Десять лет кровоха'рканья ржавых пушек,
пота конюшен, лязганья шпор,
расстрелов исподтишка в упор.
Я хочу тишины, дайте мне беруши!
II
Для рождения тишины
нужен хор и галерка.
Хор приходит с войны,
колотит палочкой дирижерской
по' столу – «Наливай, давай!
Я вернулся! Рожать-то будем?!
Какого черта здесь эти люди?!
Никаких прелюдий -
рожай!»
III
Галерка тужится, кряхтит, вздыхает,
и рождается тишина. Абсолютно глухая.
Ей в ухо орешь: «Я тебя люблю!!!»,
а она в окно таращится на салют...
«Я люблю тебя! Понимаешь?! Люб! Лю!!!» -
кто-то там, наверху, ставит свой жирный плюс,
хор замирает, допев бемоль.
Соль
сыплется мимо тарелки на скатерть –
ругань, крики «к такой-то матери!!!»,
галерка беззвучно плачет в платочек,
бормочет: «Сам же хотел дочку...
...уж лучше б убило, прости меня господи!..»
IV
Проходят годы, приходят гости,
тишина подрастает, становится безразличием,
шастает по знакомым, занимает наличные,
говорит: «Я отдам! Ей богу, я всё отдам!»,
(слеза безупречна в действии на бездетных дам
и лысеющих неженатых героев).
V
Лет тридцать спустя. Ночь. В темноте трое:
дебелая тишина – пьяная совершенно –
с ней кто-то еще, колокольчик на жирной шее,
шатаясь, раскачивает свой «кто-там» –
гимн слепоте и блохастым котам.
Тишина куражится,
зажигает в прихожей свет,
не разуваясь, идет на кухню,
немедленно выпивает, жрет остывший обед –
ночь потихоньку с похмелья тухнет –
уже много заполночь, кажется.
VI
Утро, и тишина одна.
На столе - бутафорская кровь вина,
клочок бумажки с дрожащими буквами:
«Я тут, вроде, уже не нужна никому, как будто бы...
...прощайте (зачеркнуто), предполагаю, конечно, порчу...
...соседка с пятого... (тремор строчек уже не унять)
...незапятнана... (что-то еще про отца и мать.
За стеною продажно рыдает Верди),
...в моей глупой смерти...»
Дальше – совсем неразборчиво.