Мешковой Анжеле

                Я ждал твоего возвращения.
                Воспалённое сознание, затравленное алкоголем, отказывалось разбираться, почему тебя нужно именно ждать, а не искать, надувшись на фонари с неживым светом – по общаге, со всеми её злачными местами.
                Почему именно тебя?
                Нужно ли это тебе?

                Залихватски согнутая «беломорина» то тухла, то выпадала из руки, прерывая таким образом моё предзимнее оцепенение…
               
Я ждал тебя подобно мотыльку, неутомимо старающемуся разбить своё хрупкое тельце об оконное стекло, ожидая гибельной встречи с раскалённой вольфрамовой нитью электрической лампочки.
                При этом определённо зная, что только в такой бессмысленной в бытовом смысле встрече, есть какой-то свой глубинный смысл, понять который мне пока ещё не дано ( то есть, какой-то алгоритм, программа, элементы которой явно не связаны друг с другом, но в целом они составляют кусочек жизни, напряжённого внутреннего кипения, бурления, переваривания нас самих в котле Времени)…
Я знал: для того, чтобы выиграть – нужно обязательно проиграть, желательно, даже не сопротивляясь, морщась внутренне от боли в экстазе победы…
Только проиграть, и, с довольно крупным счётом.
Может быть, это кому-нибудь нужно…
Я чувствовал, что не нужно доискиваться даже до предпосылок желания твоего прихода – как есть, так и хорошо…
Да будут благословенны проигрывающие, ибо дарят они свою любовь противнику! Ибо не каждому дано не сорваться в споре с крика на борьбу мышц   наличие  которых означает всегда только, увы, мясо – зачастую, пушечное)…
Минут через пять после принятия таблетки амидопирина, заботливо поданной твоей рукой цвета твоих же ножек (Боже! Что это за цвет – мне он нравится до безумия!), я выключил свет, вылез на подоконник полураскрытого окна, и, застыл, оглушённый ночной музыкой неутомимых козявок, 2-3 роёв комаров, и, голосов с кавказским акцентом на коридоре общаги: вся природа стрекотала и жужжала, иногда касаясь мягкими крыльями уха, квакала и лаяла, радостно чуя свою неотдаляемую смерть, после которой ждёт пустота с  несколькими расплавленными и  охоловшими шариками в бесконечном Космосе…
                Слёзы изумления застыли на моём лице: я почувствовал, как весь этот водоворот захватывает меня своим ритмом и аккордами, не давая высказать ни слова, подавляя, вынуждая подчиниться…
                Боже! Почему мы всё это видим и  слышим в тот час, когда чувствуем, что проигрываем? А в дни триумфов – естественный фон оттесняют льстецы, и, поэтому он мешает, чужероден, раздражает – мы с удовольствием захлопываем окно, погружаясь перед сном в бездну примитивнейших ритмов, которые пытался имитировать человек…
                Слёзы изумления и восторга застыли на моём лице, придавая песне ночи особый колорит и очарование, трагизм и оттенки радуги в близоруких глазах, щурящихся на свет. Если бы умел, то не смог бы даже молиться – то ли от усталости, напряжения, безысходности, то ли от всего этого в комплексе: мне не нужен был разговор с Творцом, создавшим меня наподобие оголённого нерва в весьма непрочной упаковке. Да, я бы и не смог бы с ним говорить: мне нужно было выяснить, для чего же я тебя ждал, причём, так сильно ( как упавший от усталости на дороге путник – попутку). Впрочем, я был уставши весьма и весьма, и, эта эмоциональная встряска сделала своё дело: я начал засыпать. Так и не дождавшись, не помолившись не дослушав, так и не открыв дверь какому-то наглому буяну, колотившему в неё руками и ногами.  Буяном оказался Васька – в прекрасном расположении духа (несмотря на то, что прежде, чем открыть дверь, спонтанно заснул, и, проспал несколько минут…). Васька о чём-то базарил, якобы со мной, ходил по комнате, размахивал руками, примерял твои тёмные очки, чего-то кричал, издевался над портретом Маркса, и, в конце концов, оставил меня в убаюкивающей звенящей тишине, правда, с включённым светом. Я заснул целебным спокойным сном без сновидений, несущим отдых раскалывающейся башке…
                Вы явились с улицы с румянцами на щеках, испугав почему-то при пробуждении, слегка задорно и удовлетворённо рассказывая о своих похождениях. Я грыз принесённое тобою яблоко, прямо-таки физически чувствуя, как оно переползает по кишечнику, буквально каждое вздутие, и, вспоминал походы в детстве на пруд, где:
1).плавали на маленьких самодельных плотах, периодически опрокидываясь на них ( нет, не так – с ними ) в мутную болотную полесскую жижу;
2).ловили головастиков, соревнуясь в длине хвостов пленников;
3).каждый вечер камнями с проходящей мимо дороги – пытались безжалостно запретить жабий хор, орущий громко и надрывно- отчаянно, как соседский Тузик в дождливую погоду.
                Тогда, когда я смотрел на красивый красный закат, то догадывался , что мир странен и загадочен, но не знал, что до такой степени…  Яблоко жужжало и копошилось в животе, а я- страдал, не зная, каким образом непринуждённо предложить тебе  сесть, и, тем более – остаться  ночевать в этой, твоей же собственной комнате. Закомплексованность сыграла свою роль ( хотя я робко попытался удержать тебя) – переодевшись, вы исчезли…
               
                К сожалению…
 P.S. Я слегка поискал твой блокнот, но, честно говоря, не было ни сил, ни желания его найти. И, поэтому – первый попавшийся в руки клочок бумаги и оказался полигоном для моего карандаша: пусть этот испоганенный Маркс сослужит хоть такую службу в  этой комнате, с её суевериями и ведьмой Нюрой/