Сопроводительное письмо

Пишу письма неизвестно кому –
имена сочинителей
знатных статей
отклика не сулят
поэту, которого знать не хотят…
Жажда добрых вестей
затмевает отношение
(моим пониманием)
к незванному, непрошенному письму…
Богу помолившись сквозь тьму
незнания
о реакции не знающего обо мне адресата,
берусь за тесьму
строчек витиеватых,
простоватых –
небо-весть,
как доведётся прочесть
их
той или тому…
На то воля Провидения
и ярус проникновения
в меня
диктата языка,
то есть 
мой стих…
Мне не нужна лесть!
Я, битый
адом быта
солдат
высшей формы русской словесности,
сердечному отклику буду рад!
За сим - Никто,
пока
времени не смоет река
потроха, мешающие известности…
Плыву мыслями как те облака
над ландшафтами не зримой
никогда мной
местности,
и это –
любимо,
это интересно взглядом света,
не знающего привета
глаз, прикованных к области каблука,
что временем, как не роскошен –
будет скошен,
другое дело: детонатор приговорённого к распаду темени
с порохом степени отчаянья от самого себя,
взрывающийся духом
единородного для поэтов
времени 
в любом безвременье…
Представитель, ей,
вышеозначенной школы я,
не пляшущий под валторну
закрученного «конечным»
уха…
Слуга покорный
слова, о котором днесь -
и не только здесь –
всем беспечным
к истинам человечным
(к коим подключён исключительно весь…)
угодно говорить: «С этим –
глухо!»
Но солнце завтрашнее, с чёрных носилок восстав,
светит
тому, кто не дести,
но вести
людям несёт, знаменем вокруг выстраданной веры в единоверцев
обмотав,
расширив заштрихованным стихо-ритмами расстрелом
(было дело…)
пределы сердца:
как ещё не срубленные сосны самые крупные
серые
медведи «гризли»,
выжившие в сказках Купера,
строки Веры
грызли
советских «бункеров» стены,
так называли последние казематы…
Соколом на канате жил,
уходил
в окоём, что открыл,
глядя на ускользающие от бритвы ржавой
вены…
Право,
мне ли зависеть от земной
славы,
ибо -
спасибо! –
к иной
свист Арзрума
за ливнем
на тропах скалистых 
чисто
прибил…
Будь уж, что будет!
Гореть ожиданием шума –
наивно…
Чудо
услышанной песни –
непредсказуемо!
Но никуда не уйти от безумия –
верить в существование не оглохшего и не ослепшего (в смысле Евангельском) брата…
Стало ли легче мне
от демонстрации муки заплечной
вагона судьбы? –
Стало, конечно!
Письмо посылая, плюю на палаты «пилатов»
и на гарцующих ныне
на якобы белом коне
«турков» тусовочных «абы», «кабы»…
Суди меня строго,
«Корни и кроны» мои через дали
получающий,
получающая,
брат ли,
сестра
ли
(место ль гордыне?) –
уровнем волею Бога
мною освоенной речи
понятого топора
поприщ, чьи такты
мы в «Актовых»
строках считали –
речью моих из Вторых, Чёрных речек
третьих – венами, кровь потерявшими, взятых
в свинцовой пустыне,
не новой,
суди меня Словом 
сурово,
коль выйти
причинам
без писков мышиных
литературных салонов,
чья тактика –
тихо таиться от вышних
событий,
наитий противникам – лишних –
в углах кабинетных поклонов
над соли известной
не знающим тестом,
дрожи
лишённых
подкожной,
волею Божьей
(какие там дрожжи?)
песен,
травкою мелкой
проросших…
сквозь белки
кровавый белок в колесе исполнений
хороших
для сытых,
не чтящих стихотворений
поэтов убитых,
читающих, дабы лялякать в позорнейших бреднях
о "патлах седеющих" или недугах "сердечных –
с трескою в руках,
на костылях,
с Царскосельским, вокзальным паденьем…"
Я лучник (в том сила моя!) не последний 
Ахаи простые балконы обживших, завещанных павшими,
бдений,
смотреть не уставший
на Лету
с того - и на этот торжественных рвений
памяти светлой…
Я – это:
высот мусикийских кровотеченье,
что на витийство,
летящее роем,
щебечущим пьяно,
к ранам времён допотопного Ноя
души человечьей,
извечной  -
из Казахстана,
богатого ветром степным и бураном
пустынным,
встаёт Аравийским
от пира чумного святым ураганом,
неравнодушным к вскормившим святыням,
ведущим сквозь клетки тетрадные, прочие 
к млечным
просторам
искренних строчек,
зримых
возвышенным взором
истин непобедимых…
Я лучник
и тихий послушник
стихов долговечных
певцов наших лучших,
из тленных пелен
кривотолков текущего толка
замеса
империй телесных,
идущих
к словесным
небесно,
как высью Валдайской, холмами былинными тесной,
грядущая
Волга…
Был долгим
мой сон,
упраздняющий плен
погребальный:
мне снился сквозь ближних, не слышащих, в дальних
меня узнающий,
поющий родной небосклон
растущих времён –
сквозьопальных…