Arion subfuscus

    
   Теперь, когда от неба его отделяла только тонкая розовая плёнка, он остановился, чтобы немного отдышаться, словно после долгой непрерывной работы. И в самом деле, он не столько ел, сколько работал челюстями,  откусывая кусочки грибной шляпки и сплёвывая их на землю. Он давно был сыт - ему не так много надо было съесть, чтобы насытиться, а есть впрок, как это делало большинство его сородичей, ему никогда не нравилось.
   - Привет, Арион! Что, опять аппетита нет?
   Арион узнал голос и предпочёл промолчать.
   Это был Руфус - очень умный и очень циничный малый. Руфус придумал свой, совершенно гениальный с точки зрения практичности, метод поедания грибов. Он никогда не старался добраться до сочной и нежной шляпки. Он просто перегрызал ножку гриба и, уже на земле, доедал упавший гриб до последней крошки. Таким образом, он использовал время и силы, уходившие на подъем и спуск, с максимальной выгодой и, главное, - в совершенстве
соблюдал первую заповедь  предков: "Не высовывайся!"
   Арион с раннего детства хорошо усвоил эту заповедь, но когда подрос и начал немного мыслить своим умом, стал трактовать её по-своему.
   - Ты чего задаёшься, родственничек? Не здороваешься. Между прочим, хоть ты и знатных кровей, ты такой же слизняк, как и я,  только я покрасивше буду, гы-гы!
   У Руфуса тело было кричаще-красного цвета, и он очень гордился этим. Арион никогда не понимал своего родства с ним. В генеалогическом древе Руфуса, как ни странно, действительно, были корни арионов, и  Руфус любил острить по этому поводу. А иногда, обычно после дозы мухомора, в нём начинала играть поэтическая кровь предков, и он во весь голос распевал вакхические песни собственного сочинения, - как правило, непристойного содержания.
   - Вот ты думаешь, что ты особенный, - продолжал Руфус, - а я думаю, что ты просто ничего не понимаешь в жизни. Твоя привередливость в еде - обыкновенная глупость и чванство. Настанут голодные времена - тоже гавно жрать будешь, однозначно! Руфус считал, что вещи надо называть своими именами и никогда не пользовался словами типа "фекалии", "экскременты" и др.
   "Не стану." - мысленно ответил ему Арион. - "Умру, но не стану."
   - Дурак ты, братец! - крикнул напоследок Руфус - и одним толчком своего толстого тяжёлого тела свалил на землю  подпиленную сыроежку.

   Небо было совсем близко. Розовая плёнка грибной шляпки казалась фиолетовой оттого, что за ней дышала небесная синева.  Один лёгкий нажим - и перед ним снова распахнётся таинственная высь. Арион не в первый раз встречался с небом, но всякий раз, когда оставалось сделать последний рывок, его охватывало какое-то странное волнение, чуть ли не благоговейный трепет. Арионы всегда считались чудаками, а он был, наверное, чудаком среди чудаков.
   "Солнце не такое уж страшное, если не сильно высовываться". В этом и заключалось его личное и, может быть, наивное понимание первой заповеди предков: "не сильно" высовываться. Шляпка сыроежки, как скафандр, прекрасно защищала его уязвимое тело от смертельных солнечных лучей, и Арион мог даже в жаркую погоду весь день любоваться небом. Правда, ради этого ему приходилось терпеть голод, но он не считал это такой уж большой жертвой.
   
   Наступил полдень, и даже внутри грибной шляпки стало жарко, но Арион не собирался спускаться на землю. Он знал, если немного потерпеть, откроется второе дыхание, и тогда будет полегче. Небо сияло синевой и звенело от звонких голосов: где-то совсем рядом дети играли в мяч, который то и дело блистал в воздухе жёлтым пятном. Ариону казалось, будто в небе горят два солнца, и от этого ему было ещё труднее дышать. Неожиданно он почувствовал себя настолько плохо, что небо поплыло у него перед глазами, и он увидел, как прямо на него падает солнце. На секунду он потерял сознание и тут же очнулся, как от подземного толчка. Но это не было ни землетрясением, ни небесным катаклизмом.
   Рядом с его сыроежкой лежал огромный жёлтый резиновый шар. Потом он услышал приближающийся топот детских ног, вскрик и лёгкий звук падения. И тут он увидел, что прямо на него смотрят огромные синие глаза. Они были так прекрасны, что Арион понял: небо во всей своей высоте, широте и глубине ничего не стоит в сравнении с ними. В следующее мгновение в этих прекрасных глазах отразилась боль, они стали влажными и от этого ещё огромнее и прекраснее. Сердце Ариона исполнилось такой нежностью и любовью, что он, забыв о заповедях мудрых предков, высунул голову над поверхностью гриба и смешно пошевелил всеми четырьмя рожками. Боль в прекрасных синих глазах сменилась удивлением, удивление - любопытством. Они высохли и улыбнулись. Арион чуть не задохнулся - не от удушливой жары, а от приступа счастья.

   Детская ручонка нависла над ним, как грозовая туча, и схватила его вместе с грибной шляпкой. Хрупкая сыроежка рассыпалась, и Арион почувствовал, как изо всех его пор попёрла слизь, будто он попал под страшный пресс. Он подумал, что это конец, и невольно взмолился к предкам. Ладошка расжалась, и он снова увидел огромные прекрасные синие глаза - совсем близко, и в них - отвращение и слёзы. Ариону стало так больно от этого взгляда, что он даже не заметил, как его отшвырнули в сторону, и он оказался лежащим на горячем, как сковородка, жёлтом песке.
   Боль обжигала его снаружи, боль обжигала его изнутри. "Вот, оказывается, что такое ад", - догадался он. В глазах заколыхалась булькающая кричаще-красная жижа, и Ариону почудился знакомый голос: "Дурак ты, братец!" Внезапно боль исчезла, красная жижа испарилось, стало тихо-тихо, и он увидел над собой невероятно синее небо. Небо наклонилось к нему и прошептало: "Не бойся, я люблю тебя. Всё будет хорошо."