Бульвар-Вселенная

                Э К Р А М   М Е Л И К О В

                «БУЛЬВАР – ВСЕЛЕННАЯ»

ПОЛЮС

             Я – солнце! Я – полюс слепящий!
             Сгинь, город, тумана серей,
             За жизнью моею следящий
             В замочные дыры дверей.

Я вам не писака смердящий!
И время моё – не сейчас.
С ума недоумков сводящий,
Словес изумительный ас,

              Сложивший сонеты –о, да-!
              Где рыжая светит руда,
              Я их по завышенной таксе.

Без злата ты мелочь, пустяк.
Ведь вы поступаете так все,
И я вам не мальчик-простак!

НА  ВЗМОРЬЕ

                Разгоняя сумерки крамольные,
                К морю, зализавшему пески,
                С лязгом расстегнув цепочек молнии,
                Вышли подышать особняки.

Я стою, шерифов поджидающий,
Этакий духовный Робин Гуд.
И цистерны крови обжигающей
По моим артериям бегут.

                Растворивший в человечьем вареве
                Всей своей души бессмертной пыл,
                Я хочу исчезнуть в звёздном зареве,
                Превратиться в солнечную пыль.

Тёмных волн несутся фаэтончики.
И обрызганы густой жарой
Пляжи, словно дачные перрончики,
Пахнут виноградной кожурой.

САНАТОРИЙ

                На фоне бледной звёздной мошкары
                Пляж жёлтою тянулся полосою.
                Недавно лопнул градусник жары,
                И ртуть светлеет на листах росою.

Чуть сплющены инжирные шары.
А море за прибрежною косою
Мерцает в сонном сумраке красою
Лоснящейся мазутной кожуры.

                Террасы крыты зеленью густой.
                Мигают лампы в темноте кустов,
                Где спят цветы, придавлены прохладой.

И чистый, свежий воздух доброй платой
За целый день нагретому песку.
А вы сюда месить свою тоску.

ВЫЗДОРАВЛИВАНИЕ

                Синеет небесная крона.
                Мчит ветер, быстрее касулей.
                Я тёплыми пальцами трону
                Горячее вымя сосулек.

Как кружится солнца пластинка.
Бьёт музыка в уши и в души.
И каждая острая льдинка
В ладонях становится уже.

                И входит, точнее, влетает
                В мои беспощадные строки
                Весна, медсестра молодая,
                С надменным челом недотроги.

С глазами холодными, сильными.
Несёт мне на кончике взгляда
Влажный рентгеновский снимок
Выздоравливающего сада.

НА  ПРЕДЕЛЕ

                Сегодня на пределе дня,
                Мир, атакующий меня,
                Предложит: Сдайся и умолкни!
                Признай борьбы со мной тщету…
                Из сердца, как бы из «лимонки»,
                Я резко выдерну чеку!

Возьму, да всё в себе разрушу!
Осколки, пламя, едкий дым.
А может быть, как прежде, струшу,
И враг возьмёт меня живым.

ПРОХЛАДА
               
                Весна, пора дождей зубастых.
                Грома забойные вокруг.
                И молнии, как вены на запястьях
                Огромных, бледных рук.

Мне опостылела свобода
Шагать по улицам пустынным поутру,
И видеть пальцы небосвода
Синеющие на ветру.
 
                Да, холодно на улицах, и мне бы
                Сидеть в уютном зале, за стеклом.
                Но я ладони поднимаю к небу:
                Возьми же и согрейся их теплом.

ЖАРА

Как же эту жару бесконечную вынести.
Выйду в ночь, где фонтанною влагой облившись,
Расширяется август в неоновых фокусах вывесок,
Шевеля тишину полукружьями выжженных листьев.

          Море врезано в бухту, как голое тело атлета,
          А лысеющий череп бульвара мазутом облизан.
          Словно спелая груша, сочится дешёвое лето,
          Ударяясь прохожим о скучные, потные лица.

Как банальны подбритые девушек лбы бардельерные.
У мужчин же они поупрямистее и чуть уже.
И афишки по стенам, вспотевшим от зноя, расклеены,
С фотографиями исполнителей джазовой чуши.

РАСЧИСТКА  БАССЕЙНА

               В веках заколышется жизни основа.
               Закручены души, как темы Дюма.
               Немного озона и много дерьма.
               Я чищу бассейн. Для меня это ново.

Машины поблизости. Курвы сорят
Словами, чей смысл – оправданье Малюты.
Но в воздух взовьются сырые салюты,
И брызги ракетами вас озарят.

                Я тачку толкаю. И с гипсовой маской
                Сроднившись, гляжу на раздутую мышь.
                Меня обгоняет весомый малыш,
                Идущий  вразвалку за синей коляской.

Тоску сигареткой отбрось, притуши.
Дорогу надежды себе протори ты.
Пусть мысли сверкают, как метеориты,
В засеянном звёздами небе души.

                Довольно облизывать губы сухие,
                Судьбу обвиняя. Ты нос ей утри.
                Расплавленной сталью блестит изнутри
                Бассейн-мавзолей пресноводной стихии.

Природа тактична в немом торжестве.
И я, напрягая свои роговицы,
Провижу, на гравий сложив рукавицы,
Глубокое небо в пожухлой листве.

НОВЫЕ

                Звенят серёжки и ложки.
                Блестят языки, как лопаты.
                И рюмок куриные ножки
                Холодными пальцами сжаты.

Какая души боевитость,
Свалившейся в жирную жижу?
Да здравствует общая сытость,
Которую я ненавижу!

ТРЯСИНА

                Трясиной неба солнце засасывалось. Жгло.
                Мутило облака от духоты и жара.
                Июльский вечер сыт. Он дышит тяжело.
                Он лапу положил на голову бульвара.

И с шумом поползла, закрыв за клетью клеть,
Из каменных мешков жиреющая масса.
Настолько воздух густ, что птице не взлететь.
А с крыш свисает кир, как будто складки мяса.

                И взору в сотый раз являлось моему:
                На клумбах от жары цветов потеют блюдца.
                А гребешки кустов расчёсывают тьму.
                И клочья черноты на зубьях остаются.

НАЦИОНАЛИЗАЦИЯ  ДУХА

Колышутся лозунги, флаги, причёски.
Швыряется листьями ветер-«левак».
Людские колонны, расправив присоски,
Втянули отдельно бредущих зевак.

                В подъездах болонки от радости стонут,
                Проходят, дрожа, сексуальный ликбез.
                И тёмные птицы чаинками тонут
                В холодном и гладком стакане небес.

Помилован на день всевышним судьёю,
Молчу, затаившись, как изгнанный жид.
А Каспий, сверкая сырой чешуёю,
Как доисторический ящер, лежит.

                И осени пальцы легко, деловито
                На клумбах цветов раскрывают кульки,
                Но, словно бы пальцы палеолита,
                Над площадью хмуро торчат кулаки.

ЦИРКОВОЕ  ПРЕДСТАВЛЕНИЕ

Пусть плащ промок, облапил шею шарфик,
Льёт ливень – мне дорога по плечу.
И, как циркач ногами крутит шарик,
Я землю, руки распластав, кручу.

                В пустых моих карманах ветер шарит.
                Что надобно холодному хрычу?
                Я от него, а он за мною шпарит.
                Я дрогну, извиваюсь и кричу!

Увижу, как от бега задыхаясь,
Вокруг меня потея, чертыхаясь,
Экзамен беспощаден и суров,-

                Напористы, подтянуты, плечисты
                Такие разудалые артисты
                Слетают с разукрашенных шаров!

НА  УРОКАХ

А свежая листва весны спряженья
Щебечет, торжествующая новь!
И в лампах, загустев от напряженья,
Застыла электрическая кровь.

                Земля освобождается от стужи.
                Светлеют и сердца и небеса.
                И солнцем расколдованные души,
                Поёживаясь, трут себе глаза.

А Каспий спорит с бездною небесной.
Ему спокойным быть невмоготу.
Зелёный мрамор волн блестит отвесно,
Как будто эскалатор на ходу!

                Да это ж ветер, пылок, не приглажен,
                Он бредит незнакомым падежом.
                И гнутся, словно буквы первоклащек,
                Деревья под его карандашом.

Рвёт шерсть прибоя снежно-голубую
Норд-ост, смешной, свистящий баламут.
И я ещё дышу и каламбурю
Над тем, что жизнью граждане зовут.

ВЬЮГА

                Вновь бумагу слова, как снега, замели.
                Букв сугробы. Пройдём колеёю.
                В жизнь врастает избитое тело земли.
                И звезда над моей головою.

Если вьюга поглотит звезду, озверев,
И сорвёт все созвездия с неба,
Запятые, как голые ветки дерев,
Будут видимы и из под снега.

                Ведь идущий проверит задачу Творца
                Напрямую, а трудно – глазами,
                Наполняя пустые зрачки мертвеца
                Животворною влагой – слезами.

И опять над землёй зародится звезда
По желанию, а не по смете.
А засыплет пургою, последнее «да»
Прошепчу, обнимая бессмертье.

ЯРМАРКА

                Листья в продаже. На вес они.
                Осени сумки раздулись.
                Лезвием ветра нарезаны
                Ровные ломтики улиц.

И, щеголяя отрезами,
Дамы духами пахнули.
Я, изувеченный стрессами,
Солнцу показывал дули.

                Так, не спеша, по бульвару
                Я сквозь туристов отару
                Брёл, позабыв про уют.

Сплетни о взятках, семейках –
То, развалясь на скамейках,
Дворники булки жуют.

МЕНТАЛЬНАЯ  ПОЭТИКА

                «Ты это вечностью зовёшь?»
- Слова; как из металла –
                «Эмоции, ядрёна вошь.
                Куда им до ментала».

Но я не клоун, не факир,
Не шут с лицом усталым.
И мне до лампочки эфир
С астралом и менталом.

                Быть может я и обрету
                Источник тьмы и света,
                Нырнувши в слова пустоту,
                На дно менталитета.

И лоб разбив о букв гранит,
Пойму вдруг до миндалин:
Пиит Мартынов Леонид
Был грузен и ментален.

                Жил не в чести у пастухов,
                Ночных владык медальных.
                Оставил парочку стихов,
                Стихов сентиментальных.

А плыл над словом, как корвет.
Теперь он в бездне дальней,
И с ним его менталитет,
Погасший моментально.

                За образом он видел твердь,
                Затем иные тайны.
                А их всего-то: жизнь и смерть.
                Они – монументальны.

НЕБЕСНЫЕ  ТАНЦЫ

Высь – переполненный звёздами бар.
Пыжится полночь, как классная дама.
Землю прижав микрофоном к губам,
В небе танцует подобье Адама.

                Шея в светящейся шнурной петле.
                И, задохнувшись,  не сдаст полномочий.
                Зрители воют в бездонном котле
                Яростной, всепоглощающей ночи.

Что же, хрипя надо всем, как грифон,
Вдруг ты, замолкнув, насупила брови?
Как беспощадно блестит микрофон,
Липкий и красный от пота и крови.

                Чересполосица. Звёзд домино.
                Ноты разложены, взвешены, взрыты.
                Пусть от сгустившейся влаги темно,
                Губы Адама свежи и раскрыты.

Под ноги брось микрофон, осовей.
Не надоело в небесной клоаке?
Я вознесусь до подошвы твоей.
Скрипну песчинкой и сгину во мраке.

                Чтобы послышался вздох божества,
                Полный сочувствия, скорби и боли.
                Был я рабом, но желал торжества
                Даже Тобою непонятой воли.

ПОСЛАННИК

Душа сгорает, как комета,
Читая буквы. Боль остра.
Глаза пророка Магомета,
Как два пылающих костра.

                Секундой каждой об Аллахе
                Вещает Он в глуби времён.
                К земле приникшие феллахи
                Застыли. Слышен шум знамён.

Посланник неба. Брови мглисты.
Раскрыты губы. Жёлт кадык.
Пески безводные искристы.
И сыплет искрами язык.

                Восстань, душа. Глаза подъемли.
                Провидь сквозь вещи и года,
                Как Он охватывает земли,
                И озаряет города.

Лучей ярчайших волоконца
С небес спускаются, горя.
И в свете утреннего солнца
Красны мечетей острия.

КАК  ПОЭТ

                Как поэт накануне провала,
                Я ведь к славе не выслал сватов,
                Прохожу по аллеям бульвара
                Сквозь душистые толпы цветов.

Жгут лицо мне прохладой солёной
Там, где берег навечно залёг,
Складки гибкой клеёнки зелёной,
Шелестящей у каменных ног.

                Об ушедших годах сожалея,
                Как поэт, суть любимец богов,
                Я уже не иду по аллеям,
                Я плыву. Не видать берегов.

От иных горделиво отставший –
Море жизни вскипает вокруг –
Я плыву, бесконечно уставший,
Без надежд на спасительный круг.

                Но пока надо мной не сомкнутся
                Волн валы, я спокоен и зол.
                Складки грозные яростно мнутся.
                Мир садится за траурный стол.

ПЕРЧАТКА

В ледниковом своём парике
Шар земной успокоится скоро.
Я – перчатка на божьей руке –
Ненавижу седого боксёра.

                Он в атаках очки накопил.
                Хук! Соперник лежит на помосте.
                Так кого я сегодня лупил,
                Натыкаясь на мясо и кости?

Ровный пол ощущая спиной,
Еле дышит бугристая масса.
Это – дьявол? А может, иной
Представитель рогатого класса?

                Я вишу, словно вызов жлобам.
                Ну, чего приуныли, коровы?
                Я скольжу по щекам и губам,
                Пьян от запахов  слипшейся крови. 

Зал затих. Унесён сатана.
И в аду разжигают поленья…
А вторая перчатка, она,
Пусть расскажет свои впечатленья.

ОХОТА

                Натура художника, видишь, хрипит она.
                Ей шеи не вынуть из мерзкой петли.
                Трава на асфальте бензином пропитана,
                И солнце готово зажечь фитили.

А я умиляюсь, и это нелепо.
Но я ухмыляюсь когорте невежд.
У юности взгляд, как огромное небо,
Где гибнут беззвучно десанты надежд.

                Художник, музыка, сыграй на органе, на
                Ином инструменте и прочь кабала.
                Такая лафа, что душа заарканена,
                Она ведь всегда недовольной была.

Охота на волка, на зайца, на тура.
Охотника звери уже не корят.
В петле обстоятельств забилась натура.
Оплавлены камни и травы горят.

                К чему автомат мне, и штык, и пилоточка.
                Я весь равнодушья листами обит.
                Стоит на мели моя утлая лодочка
                И даже не может разбиться об быт.

Охота на зверя – на душу охота!
Земля светло-серые реки прядёт.
И я всё шагаю один из похода.
И мёртвое войско за мною бредёт.

ВОРОНЬЁ

                Я вижу: надо мной кружатся вороны,
                Смущая лик извечного «блондина».
                Но ветер птиц растаскивает в стороны,
                И снова собирает воедино.

Они крылами, криками унылыми
Вспороли воздух. Вдруг на миг – застыли.
А это в небо брызнули чернилами
И  плавно промокашку приложили.

                Не знаю даже: хохотать ли, плакать ли?
                Вот и пишу порывисто балладу.
                За то, что жил в пыли, крови и слякоти,
                Я попаду в стерильную палату.

В слепящей белизне небесный госпиталь.
Там полежу. Послушаю кассеты.
Замечу рядом дьявола и Господа,
Ведущих медицинские беседы.

                Довольны оба. Каждому и поровну
                Я выжал жизнь на белые страницы…
                И снова над землёй взовьются вороны,
                Голодные испуганные птицы.

КОМНАТА  УТРОМ

Выпив зноя шипящего кружку,
Сквозь пространство пройдя, как сквозь ствол,
Блики солнца измяли подушку,
И упали на выцветший пол.

                Жизнь крутых и изломанных линий.
                Пыль сухая, светлее стекла,
                Словно мартовский утренний иней
                Покрывает поверхность стола.

Шифоньер, этот баловень важный,
Молча смотрит в кухонную мглу.
Я ладонью горячей и влажной
Провожу по седому столу.

                Пусть по радио бродят известия.
                Город бредит. А в комнате, тут,
                Золотистых пылинок созвездия,
                Натыкаясь на стены, растут.

Слышу крови в висках колотенье.
Но приметой, что тихо в дому,
Колыхнувшись слегка, полотенце
Прикоснулось к лицу моему.

КТО  Я?

                Как котёнок, ищешь корки.
                Лица гордостью огрублены.
                У таланта руки коротки,
                Но у гения - отрублены.

Души ушлые сопят,
В потрохах моих елозят.
Как же: жизни листопад
В баке мусорном увозят.

                Иисусовым вином
                Жечь духовные пустыни?
                Ведь  мечталось о ином.
                Да и где они, святыни?

Ливни, словно волоса,
Поредевшие до срока.
Облетели небеса.
Звёзды – это слёзы Бога.

                Был да умер, одинок.
                Звёзд слезинки холодели.
                Вот лежу без рук и ног.
                Кто же я на самом деле?

ПИРОГ

Ухожу в никуда.
Ухожу просто так,
Потому что звезда
Обозначила мрак.

                Озадачили век.
                Возвеличили лик.
                Я из горла извлек
                Развлекающий клик!

Да прощай же, мечта!
Упокой и прощай!
Я иным не чета.
Ад не примет и рай.

                Жизни пышный пирог
                Прожевать не успел…
                Так последний пророк
                Изгалялся и пел.

А пирог-то большой.
Так и к Богу приду:
С разомлевшей душой,
С яркой жизнью во рту.

СВЕТ

                Это значит, поехала «крыша»,
                Если видится мне иногда
                Моя жизнь, как болотная жижа,
                Над которой сияет звезда.

Но, питомец уснувшего Феба, -
Наблюдаю, собравшись в комок,
Свет неяркий забытого неба,
Пронзающий тину и мох.

                И назло сатане-живоглоту,
                Помоги же Господь, и сподобь,
                Побегут пузырьки по болоту,
                Словно дышит зелёная топь.

Я, не веря в души скоротечность,
Заклинаю – а боже простит –
Шаг ступи… И откроется вечность.
За воротами ветер свистит.

ГРАДУСНИК

                Соль измороси в лужи подсыпают
                Порывы ветра. Сгинь, пора дождей!
                Как на морозном солнце подсыхают
                Раскрытые рулоны площадей.

У солнца ослепительные зубы.
А ветер прёт, с повадками быка,
Но женщин, что давно укрыты в шубы,
Как куколки, бескрылые пока.

                Я гордый. От судьбы не отрекаюсь.
                Поблизости шпана да мелкота.
                А я по жизни всё ещё спускаюсь,
                И в жуткой тишине скрипят года.

Трущобы. Улиц грубые обрубки.
Громоздких зданий профиль и анфас,
Где дворики, закатанные в трубки,
Вмещали сто народностей подчас.

                А звёзды спят на облачных перинах.
                И город брезжит, солнцем залитой.
                Лучи лежат, как наледь на перилах,
                Отсвечивая бледной желтизной.

Сошёл. Со мною непогодь и старость.
На сковородках улиц бьюсь лещом.
В моей душе, как ртуть, блеснула ярость,
Ведь сердце не оттаяло ещё.

                Да, я лежу перед стеною плотной
                Бакинцев, москвичей и парижан,
                Как градусник, блестящий и холодный,
                Но нужный для здоровья горожан.

БЕССМЫСЛИЦА

Распущенна, жестока, моложава,
До тусклых звёзд ладонями достав,
Моя эпоха, ты куда сбежала?
Лежу в сырой, густой траве, устав.

                Мне грезится: в неведомой пустыне,
                Где небо с резким почерком грозы,
                Стоит Христос, как будто крестовина,
                Пустая, в светлых капельках росы.

И вот к Нему, скорбей живому знаку,
На гребне злости, ярости полна,
Толпа несёт избитого беднягу,
Как щепку океанская волна.

                Христа прилипла к мясу – так вспотела
                Душа от страха! – Он не рад гостям?
                Я вскрикнул: к телу прислонили тело
                И по гвоздям. По мясу и костям

Того бедняги бойко застучали
Стальные молоточки. Парень – в крик!
Но на лице Христа я ни печали,
Ни скорби не заметил. Он привык.

                Он столько казней видел, что в бездонных
                Очах Христа, в его большой душе,
                Конвульсии чужих ему ладоней
                Не  вызывают жалости уже.

Он знал: ещё, когда Его пинали,
Срывали кожу, метили  висок,
Кровавый крест, где Бога распинали,
Был Человеком, вкопанным в песок.

                Тот тёплый крест в уме Иисуса пылком
                Опять невинной кровию намок.
                И вновь Иисус почувствовал затылком
                Исхлёстанный, бесформенный комок.
               
А у толпы лицо головореза…
Который раз, из всех земных даров,
Всё то же остроносое железо
Вторгается в Спасителя миров.

                От жажды губы треснули, разбухли.
                От крови вздулось тулово креста.
                И в страхе снова роковые буквы
                Шепнули побледневшие уста.

И имя Бога повторило эхо…
Очнулся я. Молчание – окрест.
Гляжу – эпоха. Выдохлась от бега?
На небе – пусто. А на жизни – крест!

РЫБОЛОВ

                Я слушаю сердцем, висками,
                Очами скитальцев слепых,
                Как звёзды шуршат лепестками
                На горних лугах голубых.

Но мне, дабы помнил до гроба,
Что я и слепец, и слабак,
Крючок под горячее нёбо
Вгоняет небесный Рыбак.

                Гортань – обиталище хрипа.
                И простыни смяв на одре,
                Я бьюсь, как забилась бы рыба
                В расхристанном, грязном ведре.

Я знаю, я чувствую это –
Недаром душа холодна –
Что песня недужная спета,
А чаша испита до дна.

                Метафоры – влагой венозной!
                Презрение – пеной с клыков!
                А прожил, как червь поднавозный,
                Средь прочих прекрасных жуков.

И мясо с крючком вырезаю
Тупым перочинным ножом.
Иисус, не волнуйся, я знаю,
Что ты не виновен ни в чём.

В  КОНЦЕ  ОКТЯБРЯ

Она меня кровью своею питала и грела.
И так ожидала, как узница лучик сквозь щёлку.
Когда я родился, на небе звезда не горела,
Но в морге для мяса и слизи расчистили полку.

Ноябрь надвигался, весь серый, а проще, бесцветный,
Как дряблая кожа, шершавая после примочек.
Нашла среди тряпок по родинке, еле заметной,
И вынесла Богу кричащий, кровавый комочек.

Он выжил и вырос, но это рассказик отдельный.
Сижу без зубов, озираю пустую квартиру.
Уж сколько годков я тоскую свежо, беспредельно.
Ни мир мне не нужен, ни я бесноватому миру.

За скромною трапезой века нельзя быть чужее.
Курнув, хорошо бы предаться невинным проказам.
Куда там. Тот весел, как граф, этот много хужее.
Решает Господь. Ну, а мы – подчиняйся приказам.

Мой мозг опозорен чужих мудрецов голосами.
Им жизнь – теорема, но я беспросветный тупица.
А дочка моя удивлёнными смотрит глазами:
За трапезой мокнут сырые, холодные лица.

Хожу на работу, гуляю, и в плесень густую
Людей погружённых, врастаю в безбрежность, как стела.
Всё чаще мне кажется: жизнь, что я прожил впустую,
Та самая стылая полка для мёртвого тела.

МУДРЫЙ  АНГЕЛ

                Я дошёл до стен Святого Града
                И узрел пылающий костёр.
                Надо мной, застынув, ангел ада
                Огненные крылья распростёр.

Не дождавшись славы и успеха
В бренной жизни, я векам – кунак.
Всюду бродят римляне в доспехах,
Но меня не видят. Добрый знак.

                Наконец-то божьего порога
                Я достиг, мечтами осаждён.
                Это же речение пророка:
                Осудивший будет осуждён!

Бьёт в лицо огня слепящий колос!
Ангел ада! Присмотрюсь к рогам.
И как будто слышу, слышу голос:
«Это подтасовка дуракам.

                Дальше слушай. Ты отсюда выйдешь
                И войдёшь в приятельский кружок.
                Но что ты увидел, что увидишь,
                Вечности случайности, дружок.

Дальше слушай. Случай есть Создатель!
Хочешь, назови Его Судьбой.
Иисуса не было, приятель.
Брось мечту и стань самим собой.

                Ведь послав случайно смерч и голод
                Людям, дабы души их дожать,
                Я сейчас сжигаю этот город.
                Миф о тайнах надо поддержать.

В правилах своих я чётко высек:
Быть во тьме. Молчать. Смотреть в глазок.
Но явился страждущему в высях.
Сделал исключение. Разок.

                Божий свет – великая афёра.
                Уходи, и там, где кровь и стон,
                Не забудь забыть про Люцифера.
                Я ведь тоже лишь случайный сон».

Говорящий сон? И так похерить
Дух, который всуе возалкал?
Что же делать? И кому поверить?
Неужели, мудрый, не солгал?
                20.3.1994г.

ДОЖДЬ

Спят кусты на карельских болотах, обутые в унты
Мха, а южное солнце над Крымом шурует лучами вовсю.
Времена испаряются. Капают с неба секунды.
Я, промокший насквозь, под редеющим ливнем стою.

Я беседую с временем. Буквы мои, неуклюжи,
Расползаясь, бегут с языка. Он пустыми словами протёрт.
Люди, милые люди, зачем вы обходите лужи?
Простудиться боитесь? А как же закалка и спорт?

Меркнут капли дождя на зазывных красотках, на шерсти
Захудалых самцов, чьи деньгами забиты мозги.
Адвентисты пришествия ждут. Ну, а я, мне знакомых нашествий
Забубённого воинства глупой и смрадной тоски.

Выходите под гром. Не шумите, дышите потише,
Свою немочь духовную в тёмные лужи круша.
Нету правды и лжи. Есть духаны, хамьё, ребятишки,
Бесконечные церкви, которых стыдится душа.

Ведь повсюду поклонники магов, туземцы астрала
Ищут бога, пророков, дабы прикоснуться к рукам.
Моё время ушло. Ну а может, ещё не настало.
Я дышу глубоко. Я ладони подставил векам.
                27.10.1994г.

ОЖИВЛЕНИЕ

                Мне приснится однажды, что я исполин,
                И шагаю по небу в сквозных облаках,
                Наблюдая, как звёздный, распавшийся клин,
                Пролетая вдали, пропадает в веках.

Я ладонью коснусь очертаний веков,
Что давно отошли за размытую грань,
Где ни жизни, ни смерти, ни прочих оков,
Лишь увядшее солнце гниёт, как герань

                На забытом столе. Где, как мысли излом,
                Искривилось пространство, творимое Злом.
                Всюду плесень и тихая гарь запустенья.

Но века приподымут разбитую бровь.
Я поглажу засохшую, хрусткую бровь,
И она заструится от прикосновенья.

МЕТАЛЛ

                Шум ветра восхитительней симфоний.
                Но нищий гений мрачен, словно бес.
                Лицо, как вскрытый сейф, черно на фоне
                Распахнутых, мерцающих небес.

Жизнь и любовь, неужто вы в «законе»,
И вас торговцы пробуют на вес?
Картина мне становится знакомей.
Ведь это я под ворохом словес,

                Упавших свыше и идущих горлом
                Моим. Подставлю жирным пальцам-свёрлам
                Плеча. Опять вращается металл.

Да, ночь повсюду. Всё выходит боком.
Но я, как пуповиной связан с Богом
Душой своей, и только твёрже стал.

КРЕСТОНОСЦЫ

                Ночной продрогший сад отчаянья исполнен.
                Где листьев веера? Былая пышность крон?
                Да разве это сад? Нет, это град господень!
                И пришлая зима чинит ему погром!

Сквозь плёнки облаков мигают звёзды робко.
Холодный луч луны к земле прижаться рад.
С лесов содрали плоть и обнажились рёбра.
Тела дерев во льду, как в морге, к ряду ряд!

                Земля замученной поникла сарацинкой.
                Январь в плаще снегов позёвывал с тоски.
                И не у берегов, а где-то в серединке
                Мороз всё щупал пульс у раненой реки.

УВИДЕЛ

Как будто выпав из обёртки,
Прозрачна градинка, вкусна.
Хрустят запястьями берёзки,
Потягиваясь после сна.

                Прохлада ночи улетучилась.
                От листьев зелена роса.
                Рассвет дымит. Стекают тучи
                Фруктовой карамелью в сад.

Туман в сыром саду замешкался.
Его движения легки.
Туман - проныра, сладкоежка,
Чьи пальцы пухлые липки.

                Мои глаза – два озаренья!
                Копытца ливня вознеся,
                Вконец испуганною зеброю
                В загоне бьются небеса.

ОБЫДЕННОСТЬ

Луг к пробуждению готов.
Во сне посапывает кротко,
В траву с нашивками цветов
Закутанный до подбородка.

                А ветер от зари багров.
                В хмелю, но как шагает ходко.
                Вопит на тысячу ладов
                Его задиристая глотка.

Ему до лампы города,
Обыденность и чехарда,
Чинов весомых позы.

                И как с трибуны мямлит хам:
                «Природа храм или не храм?…»
                Все прочие вопросы.

ПЛОТИНА

Застыла над бухтой бульвара плотина.
Но море спокойно, ещё не проснулось.
Лишь парков зелёная плотная тина
Под поступью ветра немного прогнулась.

                Рассыпали мусор железные тумбы,
                И дворники шумно в аллеях вздыхают.
                А стружки цветов, запорошивши клумбы,
                Взлетают багряные и полыхают.

Глянь:  море шевелится сонной медузой,
И пачкает слизью столбы из бетона.
Я людям весёлым не буду обузой,
С ладоней стряхающих крошки батона.

ЖЕЛАНИЕ  СНЕГА

                Мало снега в Баку. Да, сегодня зима не жестока.
                Только изредка северный ветер взревёт, окаянный.
                Мерно падают капли дождя с языка водостока,
                Наподобие шариков крови из трубки стеклянной.

Режет фарами сумрак бегущих машин вереница.
А из сумрака, как из глубин фиолетово-серых,
Выплывают домов азиатские крупные лица,
И опавшие листья в сырых, коченеющих скверах.

                Дождь исчез. Влажен рот водостока. Прямые, как гвозди
                Тополя о грядущей листве в черноту прорицают.
                И повисли сосульками синими хрупкие звёзды.
                И огромная крыша небес беспокойно мерцает.

СКВЕР

                По скверу кошка бегает с опаской.
                Зелёный взгляд являет мысль живую:
                Чьи пальцы взяли тюбик с белой пастой
                И выдавили снег на мостовую?

Я наблюдаю мученицу-кошку.
Мы наблюдаем снег в Баку зимою.
Он так похож на рисовую кашку,
Которую приправили сюзьмою.

                В  ООН вопрос о кошках поднимают.
                Визжат коты, котята жмутся робко.
                Не думали они, не понимают:
                Ну, почему такая нервотрёпка?

Котят – в ведро! Котам – колесованье!
На исповедь любого с умной рожей!
Большая кошка с чахлыми усами
Осмысленно чихнула на прохожих.

ПО  УЛИЦАМ

                Я в городе, как в резервации.
                Не мне улыбнутся инфанты.
                Зачем вы меня презираете,
                Озябшие губы асфальта?

По улицам, сомкнутым тьмой
Осенней, хожу одиноко.
Засветят тюльпанами окон
Сырые лужайки домов.

                А небу октябрь- оборванец
                Зубами всё шею покусывал.
                И нить ожерелья порвалась.
                И капают крупные бусы.

Запискав крысиным капризом,
Дворов искажая орнамент,
Затоплены брызжущим бисером
Подвалов и арок гортани.

                Под утро, задвигав мускулами
                Камней, пыль не переварив,
                На улицы лиственный мусор
                Вышвыривают дворы.

ПЛАВАНИЕ
1
Надоело мне, таланту, втуне с бездарями драться.
То они меня долбали, то бесплодных я косил.
Сколько жить ещё осталось? Может десять, может двадцать.
Хороша была наживка, да никто ведь не вкусил.

Помню, в детстве, простудившись, лёжа на кровати узкой
Плакал, бледный и горячий, но по истеченье дней
Выздоравливал и только, как цветы из вазы хрусткой,
Сгустки алые свисали из распахнутых ноздрей.
2
Я – огромный луг зелёный, ожидающий прополки.
Свет травы почти божествен. Сорняка, увы, с лихвой.
В неба пухлую подушку понатыкали иголки,
Ночью так они искрятся над моею головой.

Ничего себе заявка на свободу без предела.
Явный сон передо мною или призрачная явь,
Но вселенная увидит, как вытягивает тело
Луг, вошедший в буквы-волны, и бросающийся вплавь!

Мир не рад был иноземцу. Принял, подавив зевоту.
Я ж, плывя в просторах Слова, позабыв про берега,
Как ныряльщик, разрубая строф темнеющую воду,
Опускался на глубины, где сияли жемчуга.

Но рубины и алмазы, затаясь меж якорями
Затонувших броненосцев, гнали юношу-ловца.
Рифмы - камень драгоценный слишком острыми краями
Прикасался  к нежной коже восхищённого лица.

Как хватал я их руками! Как захлёбывался в Слове!
И пиратов я увидел, тех заметишь за версту,
Что бесшумно, как акулы, прибыли на запах крови.
Из меня она сочилась, освещая темноту.

Мне поэзия однажды правду Слова показала.
Ужаснулся дух ребёнка. Страх объял и ум, и плоть.
Дно меня не уважает, а поверхность отказала.
Бога я не понимаю. Да и есть ли ты, Господь?

В чьих руках сегодня пляшут размалёванные куклы?
Кто царапает им веки остриём карандаша?
Да какой я луг зелёный? – Я простой сосуд округлый,
С наркотическим напитком, именуемым Душа.

И уже наполовину обескровленная фляга,
Опрокидываюсь, влагой заливая смерти рот.
Всё же хочется мне верить: не напрасно жил, бродяга,
Может, ангел прослезится, может, песню пропоёт.

СКАЗКА 

                Я в жизни был и тихим и степенным.
                Довольно! Как владелец буйных муз,
                По облачным, сияющим ступеням
                Я к Богу в комнатушку поднимусь.

Скажу Ему: поступок мой осознан.
Я знаю, всё Тебе принадлежит.
Ты создал мир. Зачем Ты его создал?
Ведь в этом мире невозможно жить!

                Не вынес лицемерия, - подохни.
                Да, я узнал, что на земле моей,
                Почти всегда господствуют подонки
                Любого ранга и любых мастей.

Я вижу их, на мир глядящих косо.
О, Боже, жить меж ними каково?
Но на мои великие вопросы,
А, значит  и ненужные вопросы,
Ты, мудрый, не ответишь ничего.

                И я сойду на землю. «Эй, куда вы?»
                Ты крикнешь мне. Но что слова мне те.
                Ты создал мир. Так Бог Ты или дьявол?
                Вот это я не понял в темноте
                Вселенской ночи…

ПРАВДУ, ТОЛЬКО  ПРАВДУ!

В дни, цепочкою свитые,
Демагогии, тоски,
Правду говорят «святые»,
Или же еретики.

                Помнишь ли: юнцом безусым,
                Видя грязи вечный ком,
                Ты желал быть Иисусом
                Или же большевиком.

Шли года, мечты худели.
И на жизнь зрачки кося,
Ты сейчас сидишь в отделе
Презирая - всё и вся!

                Жизнь отвратна и нелепа!
                Не позорь себя, старик.
                От плюющегося в небо
                Отвернётся еретик.

Ну, а ты-то чем утешишься?
Ненавидя всех: «Жлобы!»
Даже если и повесишься,
Лишь от собственной злобы.

Да, сейчас жиреют тоже, как домашние коты,
Не «святые», а святоши, то есть самые скоты!
Расфуфыренный, как граф ты, в этом мире всем чужой,
Ведь ни ереси, ни правды не осталось за душой.

ЯБЛОКО

                Хоть душа у меня бесконечная, право,
                Я её пробежал, и картина тошна:
                Вера в дьявола, Бога и ангелов, браво,
                Поначалу – таинственна, после – смешна.

Затвердили: душа – это бездна. Известно,
Никакая звезда не проймёт эту глушь,
Где Сознание Кришны с Христом и Авестой,
Просто-напросто в бездне парящая чушь!

                Ну, а если подумать, что Бог может править,
                То откуда сплошные сомнения в том,
                Что Он правит, как надо? Ведь страшно представить
                Неудачи, творимые гордым Творцом!

Только знать бы, действительно ли неудачи.
Мысли, червь, то бишь - вечно галдящий тростник.
Я брожу пацаном у божественной дачи.
Мне попы возвещают: «Дурак! Клеветник!»

                Но взметая идей золочёную ветошь
                От родного Кавказа до чуждых Дакот,
                Я о Боге печалюсь, коль есть этот Светоч,
                Много больше, чем в храмах толпящийся скот!

Очень горько, исследовав вечную тему,
Понимать, что не стоит она ни гроша.
Превращается тело в иную систему,
И в иные пространства взбегает душа.

                Вновь знаток возвещает с улыбкою пресной:
                «Дьявол ест твою душу, как спелый ранет».
                Лишь пока я дышу, это мне интересно.
                А хотя бы и так. А быть может, и нет!
                4.5.1984г.

ДЕБЮТАНТЫ

Соплеменники, в век респектабельный ,
Славен тот, кто от века хитёр.
И уныло сижу на спектакле,
Нынче зритель я, завтра – актёр.

                На облезлых подмостках гордятся:
                Сколько воплей, догадок и хрипов!
                Сколько граций в плену декораций,
                В смене стилей и ритмов!

Там, на сцене, кому что дано,
Говорим шепеляво и споро,
Будто зная; у пьески давно
Нет ни автора, ни режиссёра.

                Каждый в роли какой-нибудь рад бы
                Хоть словечко сказать и пропасть!
                Я уже за толпою, у рампы,
                Обнажившей беззубую пасть.

Шум от многоязыкого хора
В свои бедные уши вберя,
Удивился смекалке суфлёра,
- Вот работает! Без словаря!

                Мы сидим, мы по залу кочуем
                Друг за другом, во тьме семеня.
                Если выйду, то, что я скажу им?
                Да и будет ли слышно меня?

ИСПОЛИН

Заложены уши Кавказа от юного ветра фальцета.
И воздух вершинный трясётся от холода снежных цепей.
Каспийское море – браслет изумрудного цвета
На жёлтом запястье сухих астраханских степей.

Так было вначале. Но годы невидимой пастью
Глотали пространство, и ныне – зрачки растопырь –
Под бременем времени вниз опустилось запястье
И страстные краски забрызгали донную ширь.

Космический разум усох от своих уравнений.
Бросай свои игры, компьютер, и прыгай сюда.
Ведь сколько бы он ни ершился, земной муравейник,
Всё та же над миром блестит голубая слюда.

Мой дух – исполин, хохоча, не бледнея в присяге,
Парит над сверкающей гладью. Ну, милый, держись!
И ветер, спустившись с вершин, у подножий присядет,
Слегка поостынет и снова врывается в жизнь!

КОРОМЫСЛА

Аорта души человеческой бережно вскрыта.
Скривившись, душа ощутила под визг Гаврииловых розг.
В какой биосфере её родословная скрыта,
И что за идеи вливались в расплющенный мозг?

Они тяжелы и упруги, идей коромысла.
Вновь душу зашили и тянут из бездны крюком.
А Бог появился, как смысл, оправдание смысла.
Но мне надоело себя ощущать дураком.
                27.4.1994г.

СВОБОДНЫЙ

                Закат ступает в синеве бездонной
                Садовником по облачным газонам.
                Берёзовые рощи, как бидоны,
                Наполненные розовым озоном.

Я усмехаюсь рощам белолицым.
Они костьми богаты и цветами.
Идёшь по трупам, как по половицам,
Скрипящим под отважными ступнями.

                Берёзы и закаты? Как же! На-кось!…
                Я в эту землю, что темна, как Веда,
                В порядке очерёдности улягусь,
                Тесня плечом подобие соседа.

Когда судьба без дыма прогорела,
От жизни лишь изжога и икота.
Конструкция скелета устарела,
Да и душе из комнаты охота.

                Я даже не почувствовал подвоха.
                Но дверь – закрыта. А душе – неймётся.
                И Ясенька, возлюбленная кроха,
                В руках зажала ключик и смеётся.

ЛЕСТНИЦА

Как надушены глазастые прелестницы!
Ладно, девоньки, понюхали – забудем.
Мои рёбра, как ступени шаткой лестницы,
Всем спешащим, спотыкающимся людям.

                А вокруг цветут «семейств» ячейки прочные.
                До чего они противны, кланы эти!
                Но протягиваю руки, словно поручни,
                Всем идущим по растерзанной планете.

Мир, огромный детский дом, привыкший к шалостям.
Путь воспитанника холоден и тяжек.
Не любовь меня толкает и не жалость к вам:
Этажи держать полезно для костяшек.

                Цыц, мальчишка! Не пора ли мне опомниться?!
                И потом, я не похож на херувима.
                Но летит душа машиной «скорой помощи»,
                Ведь кому-то же она необходима?

ПОДВАЛ

Мой полдень – ярок. Ноги – в деле.
И пыль дорог скрипит в строках.
Живу спокойно. Без дуэлей.
Получку комкаю в руках.

                Одним судьба витать, порхая.
                Иным, что ноша за спиной.
                Ну, а моя судьба такая,
                Где воздух тяжек, как в пивной,
                До отвращенья, тошноты,
                Где мир подвальной темноты.
                В нём помидоров мятых стружки.
                И от печалей далеки
                Потеют лица, руки, кружки,
                Мокрицами блестят плевки.

Душа, худющая от голода,
Зачем ты здесь, на склоне дня?
Здесь вобла с горлышком обглоданным,
С тарелки смотрит на меня.

                Чьи здесь напакостили лапы?
                Зачем я к стойке той прирос,
                Где чешуя липка, как капли
                Остывших человечьих слёз.

Горят слезинки. Холод в теле.
Да это ведь не жизнь – погром!
Мой полдень – ярок. Ноги – в деле,
В подвале тесном и сыром.

                И весь заляпан кровью века,
                Я отдал бы вам всё за так…
                Но, кто придумал человека,
                Был удивительный дурак.

КАРАНДАШ

Лучше бы в пропасть! В безмолвия рытвину!
Но ухмыльнувшийся этим словам,
Сердце моё окровавленной бритвою
Тронул Господь на посмешище вам.

                Жизнь шакалихой, нахохленным грифом ли
                Кляцкнула следом, пророча беду.
                Сердцем, как остронаточенным грифелем,
                По грубоватой бумаге веду.

Холод. Безденежье лютое. Вот тиски.
Голые чувства, как губы, бледны.
Крошится грифель и алые оттиски
Между кривыми словами видны.

                Вижу потуги мои бесполезные
                Мощь Твою выразить, промысел Твой,
                Как облетают сады поднебесные,
                Нас осыпая звенящей листвой.

Помню, надежда и гордость безмерная
Шли. А куда, то сказать не решусь.
Где же ты, слава моя эфемерная?
Да неужели я жизни страшусь?

                Знаю, что слаб. А удары – не выстоять.
                Ты мой обидчик. Встаю на дыбы.
                И отрекаюсь. И верю неистово.
                И не желаю избегнуть судьбы.

Лик Твой мелькнёт на мгновенье и скроется.
Снова потёмок осклизлая гнусь.
Но ничего. Скоро грифель искрошится.
И вот тогда уже я ухмылюсь.

ОТМЩЕНИЕ

Околдован душой, сей волшебницей – цацей.
И открыты влюблённым все стороны света.
Я, конечно, холоп, но с кровиночкой царской!
Почему мне так видится? Нету ответа.

Смутный час. Небеса разрываются в клочья.
Опадают обрывки. И это увидишь ты…
Наблюдаю такие картины  воочию,
Что не дай же вам, господи, вспомнить единожды.

Для чего мне подобное? Что же за пакости
Натворила душа? Оживают безмолвности.
Беспокоен, лежу, в ожидании благости.
Ан, заместо – геенна. Она без условностей.

Всё никак не пойму, разве были мгновения,
Когда я возжелал породниться с безумием?
Остаётся дышать, ощущать дуновения
Незнакомых ветров, благоволящих к мумиям.

Что же, сердце, молчи, не заламывай голову,
Между рёбер протиснув её на поверхности,
Где сшибаются сера, мокроты и олово.
Сам просил. Сам записывал просьбы, для верности.

Дабы казнь совершилась. Желал невозможного.
Одолею и буду надмирным властителем!
Несуразная воля младенца – безбожника
Нарекала любого из ангелов мстителем.

Отомсти за меня! Верещал и злорадствовал,
Озирая, как рушатся ваши реальности…
Боже, что же я выпестовал, что нагадствовал?
Всё ко мне возвратилось из вздыбленной дальности.

Каждый камень меня вырезает без краешка,
Где буханка была, нет теперь даже ломтика.
А когда я был маленький, говорили мне «ба-юш-ки».
Это в детском саду. Позабыл уже. Вспомни-ка.

До чего надоело стенать и карабкаться.
Прошепчу, задыхаясь, и в сон уползаю:
«Боже, сбрось мою ношу. Доколе кровавиться?»
И слепящие юркие струйки лобзаю.
                9.6.1994г.

ШАЛУН

Зимою солнца бледного немного.
Мороза в парке хрусткие шаги.
И ярких звёздных звеньев замыканья.

Земля – очередной компьютер Бога.
Где двигаются люди – рычаги.
Я вижу пальцев бурное мельканье.

Скрипят, искрятся механизмы. Шабаш!
Не маслом, кровью болтик освежу,
На нём держусь, под грохот шестерёнок.

И временем изъеденная шайба,
Верчусь себе на радость малышу.
Ах, несмышлёныш! Ах, большой ребёнок!

Но сколько сил во взоре незнакомом.
Видать, дела у нас совсем плохи,
И вскоре мне и вам – не хнычьте, бросьте!

На свалке возлежать металлоломом,
Среди чужой железной шелухи,
Где ржавчиной горят святые гвозди.

Машина – дрянь. Задумка – бестолкова,
Хоть и замешана на небесах.
Да и в других галактиках хреново.

Компьютер, винтик, ну и что такого?
Что нового в ненужных словесах?
О, господа, а вообще, что ново?

Он мокрый весь. Возьмите полотенца
И оботрите выцветший венец.
Но вам бы всё скрипеть, гудеть и шлёпать.

А розовое личико младенца
Покрыто потом. Славный сорванец.
И нет ремня. И некому отшлёпать.

Духовный свет, как глыба льда, расколот,
Лишь жизни слабый пар из алых уст,
Моих, его ли. Строчка сникла, смялась.

Не простудись, шалун. Ведь чёртов холод.
И наконец, игрушка-то сломалась.
Снежинок рассыпающихся хруст.

КАМНИ

Уставший плакать, сняв с души последнюю рубаху,
И призывая в гости ночь, от страха весь в поту,
Кладу я голову на лист, как будто бы на плаху,
И с ужасом, закрыв глаза, её прихода жду.

Ведь в храме, где парит торгаш, и плакать неуместно,
Ища спасенья, боль и кровь из блюдечка мы пьём.
А если это боль других и всем давно известна,
Что жизнь – срамная нагота, прикрытая тряпьём?

Но изначально найден смысл. Деяния законны.
И в храме души пронося под звон монет, монист,
Вы и ликуя, и любя, лобзаете иконы,
Где свесил голову на грудь бессмертный гуманист.

Неужто  умер он за вас? Неужто  в самом деле
Пророк, кряхтя, тащил свой крест, чтоб вы могли плясать?
Слова, как кровь, что вытекла - сгустились, затвердели
И превратились в каменья. Но мне их не бросать.

В  СУМРАКЕ

                Скольжу неслышной тенью в переулке.
                А по проспекту шествуют тела,
                Внутри которых радостно и гулко
                Гарцуют души, сбросив удила.

Мою же душу море отпевало:
Грохочет в мол. Причалами скрипит.
Я так любил, когда она кричала.
Люби теперь, когда она хрипит.

ПОДЗЕМНЫЙ  МОВЗОЛЕЙ

                Что ещё попрошу я у жизни, у стервы,
                Глубоко под землёй распластавшийся ниц?
                Как улитки из раковин, белые черви,
                Копошась, из моих выползают глазниц.

Я затих, как затихли иные пророки,
Те, что жили давно близ лачуг и палат.
Ни гастрита, ни кашля, ни прочей мороки.
Даже зубы, а это великая вещь, не болят.

                Я сквожу решетом. Мне легко и беспечно.
                Челюсть, сбросивши мясо, скрипит, как крыльцо.
                Жизнь, конечно, трагична, затем что конечна.
                Но у смерти, поверьте, простое лицо.

И судьба не игра, а всего лищь игрулька.
Под землёю мне слышно: шумны и тихи,
Патриоты рождаются с пулями в люльках.
Идиоты по-прежнему пишут стихи.

                Я вот тоже шалил. Ничего нет нелепей,
                Чем случать словеса. Ну-ка рифмами вдарь!
                А душа, она где? Неужели на небе?
                Тогда кто же поблизости плачет, как встарь?

Прочь гони. Пусть пульсирует рифмы аорта.
Всю вам правду скажу: Размыкая гроба,
В черноте эфиопской ни бога, ни чёрта
Я пока не заметил. Видать, не судьба.

                Но ушедший во мглу, ощущаю кочевья
                Птиц, собак и людей, прочей твари земной.
                Да ещё, как растут облака и деревья:
                Это вечная падаль питается мной.

Я желаю ей счастья. Блаженствуйте в мире.
Воспевайте любовь и берёзок кору.
Как он там написал  о заветной, о лире?
Встречу классика, уши ему надеру.

ГОРОД

                Мой город пуст. В нём тихо, как в лесу,
                Где жизнь скромна в глуши вечно - зелёной.
                По сердцу след слезы его солёной.
                Он выжал камни на одну слезу.

А что же люди? Божьих душ красу
И не заметить. Ах, мешок зловонный!
Да ты без сердца, видно, призрак сонный,
Лодыжки окунающий в росу!

                Я разберу, явившись из скитаний,
                Обрывки смутных снов, воспоминаний.
                А если спросят: «Где же ты блуждал?»

Нет никого. Так никому отвечу,
Что жаждал встретить душу человечью
На всех путях. Как жаждал я! Как ждал!
                3.3.1993г.

КОЛОКОЛ

                Господа, вы по мне не звоните.
                Не вздымайте ни век мне, ни рук.
                Сумасшедшее солнце в зените
                И уже размыкается круг.

Всем живущим товарищ и друг,
Разрывая нетленные нити,
Уплываю под благостный звук,
Звук трубы на моей панихиде.

                Этот мир бизнесменов и звёзд
                Был на диво реален и прост,
                А душе ирреальное ближе.

Потому ещё раз напишу:
«Не звоните по мне, глупышу,
Ни в Баку, ни в Москве, ни в Париже».
                4.5.1993г.

КАНЦЕЛЯРИЯ

                Поскользнулся. Тут же мордой оземь.
                Вмиг Судьбу увидел, ворожею.
                «Заключённый номер сорок восемь,
                Сколько вас таких на нашу шею?»

Боль в висках всё тише, всё тупее.
Я балдею. Впрочем, ноги – ватой.
Ба! Судьба в хрустящей портупее.
Взгляд стеклянный. Голос хрипловатый.

                «Ты чего наделал? Небывалый?
                Прожил жизнь похуже «невидимки».
                Срок тебе отпущен был немалый
                От начала вдоха до поимки.

Воздухом Вселенной окатило?
Надышался? И тебе, паскуда,
Гибкости душевной не хватало,
Быть, как все, отсюда и досюда?

                «Невидимка», гением гонимый
                Гул небес втемяшить в наши уши.
                Думал, ты и впрямь незаменимый?
                До чего ж наивны божьи души!

Здесь у нас сидят и те и эти.
Бредят, отягчённые грехами.
Сорок восемь лет на белом свете
Разводить банальности стихами?!

                Перед грозным миром безоружен,
                Сам себя величил  и огромил?!
                Думаешь, что ты кому-то нужен?
                Кроме нас никто тебя не вспомнил.

Мы согласны,  в поученье кратком,
Всё слегка обыденно и нудно:
Будь спокоен. Согласись с порядком.
Помни Бога.  Это же не трудно.

                В камере, ах да, в своей квартире
                Гнить такому дару – недостойно!»
                Рок седой в эсэсовском мундире
                На меня поглядывал. «Конвойный,

Увести». В раю растёт крыжовник.
Может и увижу, душу тешить.
А пока иду к себе в крысовник.
Мне вдогонку: «Всё же нос не вешать!»
                15.5.1994г.

ГОРЯЧАЯ  ЕДА

                Блестит ресторан, где над трапезой горбясь,
                Сидят, подуставшие за день, мужи.
                И алыми пятнами боли  и скорби
                Заляпана белая скатерть души.

Погибла «вселенная», мёртвому ясно.
Планета свихнулась, стоит на ногах.
На скатерти розы, напитки и яства.
И скальпели светят в лощённых руках.

                Послушай, младенец, брехню не пори-ка.
                Довольно словами слова колыхать.
                Ни трубного гласа, ни смертного крика,
                За трапезой вышколенным, не слыхать.

Столы за столами. Шумливо, неброско.
А рты как разинут, тошнит от зевот.
Пусть бьётся посуда, а мыслей с напёрсток,
Но мощное чрево вгрызается в свод.

                Увижу такое, но позже смогу ли
                Вдохнуть кислород, раз дышать суждено.
                А эти сидят за твоим и смакуют
                Дымящийся суп, молодое вино.

Молчу динамитом, лишённым запала.
Но рюмку роняет непрошенный гость.
Тут скатерть вздохнула, свернулась, упала.
И стол отвращает, как голая кость.
                12.12.1992г.

* * *
                Асфальт стегают огненные розги.
                Грома подобны оперным басам.
                А ты, душа, стоишь на перекрёстке,
                Открытая земле и небесам.

Ты с ужасом глядишь: на перепутье
Молчат людей гранитные тела,
И тускло отражают молний прутья,
Как мутные, кривые зеркала.

                И чуть не содрогаясь от рыданий
                Сырого ветра, у тебя с боков
                Белеют глыбы выстроенных зданий,
                Как острова арктических снегов.

Окоченев, не слыша речь живую –
Кривляются гранитные тела –
Легла душа  лицом на мостовую,
Раскинув руки в поисках тепла.

                Глаза расширив в поисках простора.
                И стало проще, а не тяжелей,
                От хищного урчания мотора
                Бегущих молодецких «Жигулей».

ЗВОНАРЬ

Я о Боге мечтал  и шагая…, приблизился к безднам.
И воскликнул в сердцах я: «Старания были не зря!»
Купола облаков, озарённые светом небесным,
Подзывают меня, посвящённого в ранг звонаря.

Но обрушенный в хаос духовный, где слуги рогатого грубы,
Всею кровью почувствовал, как  выбиваясь из сил,
- «Я не верю Творцу!» – прохрипела гордыня, чьи зубы,
Скрежеща, разрывали язык, что Тебя огласил.

Безъязыкие демоны за руки держат повесу.
Светозарные ангелы по небу чертят круги.
Сердце – алая гиря, и разум таков же по весу.
Кто кого переборет? Не знаю. И знать не моги.

Дьявол губы скривил. «Этот новенький трусит, он даже
Боязливей червя… Ваше дело уже – сторона.
Люди вам опостылели, звёзды, галактики также.
Вы остались один. Так чего же ещё, старина!»

Но разодранный весь, духовидец, буян и воитель,
Сатане извещаю, а голос-то, как у певца:
«Я с одной стороны, Твой собака, Ты тоже властитель!
И смиренно склонившийся грешник – с иного конца!»

«Верещи, верещи. Вообще-то найдётся на помощь.
Иисуса зови, но таких - у Него до хрена.
Не звонарь ты, увы, а на тёрке размякшая овощ.
Клочья падаю вниз. Никаких куполов, старина!»
                11.3.1994г.

ЛОЗА

                Вселенная – живой фасад дворца,
                Где в каждой нише вечности буклет.
                В просторной светлой комнате Творца -
                В хрустальной чёрной вазе звёзд букет.

Он на меня обиды не копит,
Огромный мир ваяя и граня.
Галактики следами от копыт
Его разгорячённого коня.

                Я потому не умер, не затух,
                И, злой, не уподобился зверю,
                Что с каждым вдохом ощущая Дух,
                Сам стеклодув, бессмертие творю.

Задумаюсь и небо обниму,
Наперекор земной своей судьбе.
Ведь если я тоскую по Нему,
Я истово тоскую по Себе.

                И жизни кровеносная лоза,
                Раскрывшись, не желая на покой,
                Я в скорбный час, закрыв свои глаза,
                Поглажу вазу тёплою рукой.
                24.1.1994г.

ХРАМЫ

Храмы открытые, многие.
Пустошь да искры иконок.
Просят у бога убогие
Денег, жратвы и бабёнок.

                Бусы на девках арканами.
                А за квартальчиком бледным
                Духи стоят над дуканами
                В жёлчном дыму сигаретном.

Время пружиной натянутой:
Там Иисус умирает.
Я здесь рукою протянутой,
Только гвоздей не хватает,

                Чтобы пред жизнью отметиться.
                Но сквозь веков перепады,
                Души распятые светятся,
                Кровь проливая в лампады.

Буква за буквою удится.
Взбешенный мозг не остудишь.
Если пружина вдруг скрутится,
Рядом с Христом и побудешь.

                К вещему миру примериться?
                Вы не поверите бредням.
                Господи, пусть мне поверится,
                Ну, хоть на вдохе последнем!

Мысли мои вызывающи.
Что же поник головою,
Душу свою называющий
Обетованной землёю?

ЛЮБОМУ  ИЗ  ПРОКЛЯТЫХ

                Век пара и рабства кончался.
                Двадцатый – рисковый, маячил из мглы.
                А гонщик без шлема всё мчался,
                По дряхлому куполу сонной земли.

«Герою» огней не зажгли.
Счастливый исход, как всегда, исключался.
Но дух его яростный не истончался,
Сорвав тормоза и рули,

                Рванувшись по космосу не понарошку,-
                Машину – в гармошку! А душу- - лепёшку! –
                Без хныканья, плача; а молча, всерьёз.

Да, денег не нажил, но юную музу прославил.
Охаял глупцов, и в мятущихся душах оставил
Следы, от широких, забрызганных кровью, колёс.
                1985г.

РАСПИСКА

                Когда я закрою усталые вежды,
                Не понятый светом философ и бард,
                И мёртвое тело, как будто одежду,
                Сдадут, под расписку, в подземный ломбард.

Я думаю; бог не оставит невежду,
И встретят в раю меня громом петард.
А дьявол подскочит, я глаз его вижу,
Хвачу кулаком за ненужный азарт!

                Учёный, его я повадки усвоил.
                Немало рогатый меня беспокоил,
                Я нёсся по жизни, башку очертя!

Вы что напряглись, как соперники в гите?
Расписку – порвите. А лучше – сожгите.
А лучше – живите, получше, чем я.

ЖИЗНЕННЫЕ  РИФМЫ

                Дохнуло смертной стужей.
                Я жду последней сечи.
                И затихают души,
                Как затухают свечи.

Гортань от страха суше.
Подрагивают плечи.
А жизнь уже далече,
Полоска света – уже.

                И трезвый и не спятил,
                А силы порастратил:
                Ни людzм, ни себе.

Строчил на общей тризне!
О чём стихи? О жизни!
О смерти и судьбе!