Лыжный бросок

На втором курсе учебы в Московском лесотехническом институте (на «королёвском» факультете электроники – ФЭСТе), уходя на зимние каникулы, я пообещал сокурснице Оле заглянуть на огонек. А жила она в Ногинске, по карте километрах в пятидесяти от Пушкино. Оригинальность моей идеи заключалась в том, что я собрался прийти в Ногинск на лыжах. И вот в морозное январское утро 1961 года часиков в девять я вышел из дому. В рюкзак, помимо термоса и еды, я уложил лишь байковое одеяло. Ни компаса, ни карты со мною не было.

Первые десять километров я пробежал по проторенной лыжне вдоль Красноармейского шоссе, а от деревни Жуковка взял направление на восток. Довольно долго лыжня шла по просеке, закрытой сверху согнутыми под тяжестью снега березками и орешником. Пробежав по белому туннелю еще с десяток километров, я оказался в пойме Вори, по которой начал спускаться на юг, в сторону Монино, чтобы не доходя до города свернуть на восток, к Ногинску.

…Хотя я бежал все шесть часов с постоянной скоростью около 10 км/час, я все еще находился в пойме Вори. Начинало смеркаться, и я стал подозревать, что оставшиеся километров тридцать засветло не преодолею. От этой мысли усталость удесятерилась. Я на минуту остановился. Усилившийся к вечеру мороз набросился на уставшее тело. Я осознал, что это опасно и, поборов усталость, двинулся дальше, но через сотню шагов ноги сами остановились. Захотелось присесть. Ну хоть на десять минут! И тут до меня дошла суть ситуации: сон или потеря сознания в данных условиях означает неминуемую гибель. А она, Косая, стоит рядом и такая ласковая: «Это совсем не страшно и не больно – стоит только задремать». И, превозмогая желание присесть, неимоверным усилием воли я заставил ноги двигаться.

Вскоре просека опять вывела меня к широкой пойме Вори. Стало темнеть, а вокруг ни огонька. Интуитивно я взял курс на юг, к городу Лосино-Петровский, до которого оставалось километров пять. А от него еще столько же до станции Монино. И тут начался самый трудный момент моей жизни…

Это сейчас в теплом, комфортном доме те последние десять километров воспринимаются просто как абстрактный факт, вроде таблицы умножения. А тогда они привели к настоящей духовной борьбе. Я встал, сделал десять шагов и упал, но с трудом снова встал и сделал еще десять шагов. Так в полном изнеможении мне удалось продвинуться на километр. Наконец воля иссякла. Я покачивался, опираясь на палки. Уже давно наступила ночь…

Как ни странно, но в тот момент я ни о ком и ни о чем не думал (а зря!). И лишь моя воля представлялась мне брошенной на землю тряпкой. Но тут откуда-то появилась другая воля и стала презрительно укорять первую: «И ты смеешь называть себя волей? Ха-ха!..»

Не сказал бы, что эффект оказался ощутимым, тем не менее моя подневольная воля тупо приказала ногам идти и идти. И, ни о чем не думая, я, как ломовая лошадь, пошел, пошел…
И дошел! Я сел в окоченевший не отапливаемый вагон и укутался в тонкое одеяло. Поезд отправился лишь через полчаса, и до пересадки в Мытищах я продолжал замерзать. И только когда пересел в теплый заполненный народом загорский поезд, я немного пришел в себя…

Я остался жив, и пусть на тройку с минусом, но моя сверхволя экзамен выдержала.
(Любопытно, что ведь физически я был самым слабым среди ребят.)