Ночь с Розановым

Рассказ – эссе

                Ночь. За окном  завывает  вьюга. Мы  вдвоем  с  Васильем Васильевичем   сидим  у печки,   греем  ноги  в  теплых  валенках  и  пьем  чай  с  малиной.
                -  А  что,  Василь  Васильич,   может   расскажете  что-нибудь   о любви ?!
                -  О  любви-с, -   улыбнулся  Василий  Васильевич, почесывая  свою  огненную бородку  с  небольшой  проседью, -  Да, уж! Нет, более печальных историй, чем разыгрывающихся на фоне любви. Есть одна   история,  весьма  престранная, в   которой некого  ни судить,  ни оправдывать.  Лет  восемь  назад  был  случай  в Вязьме. Кто-то из купчиков  влюбился в  мещаночку. Сделал предложение – получил  отказ, прошли месяцы – он повторил предло-жение. Опять отказ. Промаялся время  –  и   опять  идет  с  тем же  предложением  к  той  же  мещаночке и получает столь же упорный и абсолютно равнодушный отказ. У  него были                родители, небольшая торговля, он был молод, здоров. Наутро после последнего отказа  наш-ли  его повесившимся на  чердаке. Любимого товарища, его хоронили друзья  и  родные. Что же  сделала «краля»? Когда  несли  гроб, она  проехала мимо, проехала  преднамеренно, чтобы «вот взглянуть» и  улыбнуться. Об этом тоже заговорили. Очень судили!
                -   А   как  вы, Василь Василич,  отнеслись  к  ее    страшному  хамству ?!
                - Думаю, здесь надо размышлять, а не судить, - вздохнул Василий Васильевич.
                -  Но улыбаться смерти человека, который из-за тебя лишился жизни,  разве это не  грех?
                - Оно,  конечно,  не по-христиански,- согласился Василь Васильич, - однако, не кажется ли вам, милейший, что с  ее стороны это была своего рода месть по отношению к покойнику?!
                - А   за   что?!
                -  А за то, что после его самоубийства ее будут осуждать и склонять на каждом перекрестке, и, зная это, она решила своей улыбочкой так сказать, отомстить, и показать себя такой, как о ней и думают. Люди иногда целенаправленно вызвают в чужой душе беса!
                - Все  может   быть.
                - А  вам  не кажется, что теряя свою девственность, девушка  теряет  и  свое определение ?!
                - Честно  говоря,  я  об  этом  как-то не   задумывался.
                -  А  зря, -  улыбнулся Розанов, - вот подумайте, она  не согрешила, поскольку это закон природы, она никого на свете не обидела, и всему миру может сказать: «Вам  какое  дело?» Но  когда с ней будут говорить, как с девушкой, она ведь не скажет: « Я уже не девушка!»
                - Сейчас уже скажет и ни капельки не покраснеет.
                - Странно, - покачал головой  Василь Васильич, -  Нет, она обязательно нечто утаит. И это на каждом шагу. Всякий день она вынуждена будет лгать. Это такая мука. Она вся сожмет-ся. Потускнеет. И вовсе не по «греху», коего нисколько не содержится в совокуплении, но  по этим обстоятельствам – потеря « девственности», в самом деле  означает «падение».
                -  Сейчас уже так не думают, Василь Васильич.
                - И  что  же,  даже не стыдятся нисколько,   -  изумился он.
                - Нисколечко, - усмехнулся  я, - сейчас дев-в-вушки, наоборот, гордятся. Если очень рано потеряли  свою  девственность. Сейчас мораль  с  лица  переменилась.
                -  Прямо, Содом   и  Гоммора   какая-то, - вознегодовал Василь Васильич, - впрочем, меня всегда  удивляло, почему порок так живописен, а  добродетель  так  тускла  и  безобразна?!  И  что это у нас все за ужасы?! И откуда они только берутся?!
                - Наверное,  от наших  половых  органов, - съехидничал я.
                -  А,   вы знаете,  с  чем я сравнил наши органы?! С цветами,  с цветами, которые  благоу-хают только ночью, в этом  вся подчеркнутость смысла пахучести половых органов. Так, пахучесть ствола  дерева, или всего тела у животных -  явно  имеет  корнем  себе ( откуда 
                все растет) пахучесть  собственной  половой сферы.
                - Василь Васильич, вы рассуждаете, прямо как развратник, - громко  рассмеялся    я.
                -  Ох, мой  разврат, - глубоко  вздохнул  он, вытирая  ладонью со лба  капающий пот, - разврат мой, в том, что я люблю всех, через это я  и мамочку  измучил, а   все   потому,  что в  разврате я нашел ту необходимость и универсальность, без которых бы не пришел к идее вечной  и  всеобщей  неги. И  как  не уродиться  в  отца  всех, не родив действительно всех, и, следовательно, не совокупившись « со всеми коровами »? По крайней мере, мысленно, духовно. И так уж вышло, что Господь устроил меня « в коров». Я полюбил их  титьки. Я  полюбил их  ложесна. Я полюбил их влажность и самый  запах пота. Ну,« совокупиться»- то  со  всеми не мог, но  ведь   это недалеко  от  совокупления. «Что-то сделалось в мире», и  я  был  близок к  «всеобщему совокуплению». В душе моей произошел  «свальный грех»: и через  него, и единственно через него, я  «уроднился»  с  миром, так что и вы мне тоже «род-ной». Ведь это во всех, во всех есть такое чувство,  оно как корень всего, всех притягивает и совокупляет всех по очереди и по обстоятельствам. Н-да, - Розанов задумался и  замолчал.
                Мне было неловко от ощущения, что со мной говорит  такой великий, такой старый, и в то же время  измученный  жизнью  человек, который никак не может остановиться в своих  рассуждениях  и   в  мучительных поисках самого себя.
                - А  вы  верите  в  Любовь ?! – мой  вопрос  прозвучал  как-то  глупо,  будто я сомневался в том, что Василий Васильевич  никогда и никого не любил.
                - Да, - как-то рассеянно ответил он, - я  всегда  любил. Я совершенно отдавал себя, со всеми потрохами. Меня уже нет, а все мое – твое! Любовь есть чудо.Нравственное  чудо. Не было бы любви, человек оставался бы тупым животным. Но, однако, по****овать всем хочется, - улыбнулся  Розанов, - спорьте, проклинайте, отрицайте, но по****овать  хочется!
                -  Да,  уж,  -  удивился  я, никак не ожидая от него такого пассажа.
                -  Я  в сущности, вечно в мечте. Я потому прожил такую дикую жизнь, что мне было «все- равно как жить». Мне бы свернуться калачиком, притвориться спящим и помечтать. Я  ухо-дил  в  звезды. Странствовал  между  звездами. А что люди?! Даже совершенно невероятно, что они живут. О, женщина! И женщина, и груди, и живот. Я дышал ею. О, как дышал! Эта женщина -  уже  мир. Я никогда не представлял девушку. А уже «женатую», т.е. замужнюю.
                - Вы  встречались  с   замужними?!
                -  С   кем  я  только  не  встречался. – Розанов глядел на меня уставшим взглядом, - против-ная, противная моя жизнь. Добровольский, секретарь редакции, недаром называл меня  «дьячком», а еще называл «обсосом», косточку ягоды обсосали и выплюнули!
                - Странно, и почему вы все время принижаете самого себя, - поглядел я на него  испытую-щим взглядом,- или  вы  желаете  таким  образом  возвыситься? Упасть и тут же подняться?!
                - Интересный  ты  человек, Игорь Павлович, все  ковыряешься во мне, изучаешь как подо-пытную лягушку! И  все  никак  не уймешься, никак  не  устанешь!
                -  Но  я  же   не виноват, что  вы  так  притягиваете  к  себе! – смущенно признался я.
                - О! – возрадовался Василий  Васильевич, - я знаю этот интимный свой голос, которому невольно покоряются, и быстро ко мне привязываются и совершенно доверяют. Знаете, я  всех  люблю! Действительно всех люблю, без притворства. Вот, к примеру, взять  Шарапова   и  Мережковского, и что могло быть общего между ними, а любили меня, и как любили! А Столпнер, Страхов, совершенно два разных человека, а никак не могли от меня отвязаться. Правда, я их немножко «проводил». Мережковского я не любил, ничего не понимая в его идеях и нисколько не интересуясь его лицом. Столпнера  я не любил  – как нерусского.
                Страхова  не  любил, он наводил на меня скуку, а  Шарапова -  я  недолюбливал!
                - И  как же  вы  тогда  умудрялись всех  любить?! – удивился я.
                -  Это все противоречия, брат!  При этом противоречия не нужно примирять, а оставлять их именно противоречиями, во всем их пламени и кусательности! Противоречия! – перешел на пафосный тон Василий Васильевич, - Противоречия, пламень и горение! И не надо гасить! Погасишь –  и  мир, к чертовой  бабушке, погаснет! Поэтому, мой мудрый собеседник,
                никогда не своди к единству и одному умозаключению своих ощущений, пусть они пребудут всегда в хаосе, брожении  и  в  безобразии! Так  лучше понимается жизнь!
                Откровения летящие изнутри, как же они завораживают. Розанов не боится предстать передо мной таким, каков он есть, но каков он?! Он  безмерно противоречивый, он всякий, и любящий, жалостливый, и безжалостный, полный ненависти, но никогда не равнодушный.
                - А  как же ваше писательство ?! – полюбопытствовал я.
                - Вы  желаете  знать, что  добивался  я своим  писательством?– засверкал глазами  Розанов, - унежить  душу! А убеждения? Да,  ровно наплевать! Я писал  во  всех  направлениях, было в высшей  степени прекрасно, как простое  обозначение  глубочайшего моего убеждения, что все  это  «вздор» и «никому не нужно»! Я знаю, что изображаю того « гнуса  литературы»,
                к которому она так присосалась, что он  валит в нее всякое дерьмо, но это рок, рок и судьба, - вздохнул Василий Васильевич и неожиданно расплакался.
                - Именно поэтому  и  возникла  та  история   с   газетами,   -   вздохнул я.
                - Ах,  вы  про  это, -  усмехнулся он, - ну и что из того, что я печатался и у эсеров и   у  черносотенцев, одни  хотели   революцию,   другие - укрепления  монархии,   хотя и то,  и другое вздор!  Я же говорил вам, что все эти убеждения ровным счетом ничего не стоят!
                Вся политика – сплошной  моральный онанизм. Лично я  весь  вылился   в  литературу.
                И «кроме» ничего не осталось. Ни отец, ни муж, ни гражданин. Да хоть человек  ли?  Так, что-то такое, мотающееся  возле. «Случайное».
- Ну, уж, прямо-таки  и  случайное, - улыбнулся я, -  даже  наш с Вами  разговор  вроде   как  уже  заранее   был   продуман  Богом.
                -  А   я   не  люблю Бога,  и люблю, и не люблю,  -   вдруг фыркнул  Василий Васильевич, нечаянно  выплеснув себе на колени  чай  с  малиновым   вареньем,-  Ну, как это можно: верить и не любить. Но я и люблю. Люблю и не люблю. Я не боюсь Бога. Смел против  Него. Был момент в жизни, операция, так я хотел даже ударить его. Вообще у  меня  никакой  связанности  Богом. Так как в сущности моя  смелая тоска – то же, что Его: «Сына Единородного отдал за людей».
                - А   в   чем   по-вашему, все-таки смысл  жизни, Василий Васильевич?!
                -  Не знаю, -  вздохнул Розанов, поставив пустую  чашку  возле самовара, - я теперь  пишу историю, потому что счастье мое прошло. И  воскресить уже  ничего  нельзя, можно  только  утонуть  возле  этого,  в  связи  с  этим,  или распутывая  это.
                Фраза  его прозвучала  для  меня  слишком безнадежно, словно со  мной  в  эту  минуту  сидел  не  Розанов, а его привидение.
                - А  когда  вы  себя  по-настоящему  ощутили  писателем?!
                -  В 1895-6 году  я  определенно помню  у  меня не было тем. Музыка  в  душе есть, а  пищи  на  зубы  не  было.  Печь  пламенеет, но ничего в ней не варится. Тут моя семейная жизнь и вообще  все  отношение  к  «другу»   и  сыграло  роль. Пробуждение  внимания  ко  всему, все выросло из  одной  боли, из  одной  точки. Литературное  и  личное  до  такой  степени  слилось, что для меня не было литературы, а было мое дело. Литературу  я  чувствую  как мой  дом. Никакого представления, что я « должен» что-нибудь в ней, что от меня  чего-то «ожидают». Кстати, а   вы  были   в браке?! Разводились?! -  вдруг  спросил  он  меня.
                -  Да, -   вздохнул   я  с   грустной   улыбкой, -  и  не  раз.
                - Да, уж,   супружество  это  как  замок  и  дужка, - усмехнулся Розанов,-  если  чуть-чуть не подходят, - то можно только  бросить. Отпереть нельзя, запереть нельзя, сохранить ничего тоже нельзя! Только бросить к черту! Однако, некоторые ужасно как любят сберегать  имущество замками, к которым  дужка только приставлена. Вор не догадается и не тронет, а они и блаженствуют!
                -  А  вы одобряете  женскую  эмансипацию?
                -  Да, ну, что вы?! – всплеснул руками Василий Васильевич, - если женщина «под», а кавалер «над», то всякое иное положение как-то неудобно! Неловко! И заменяется опять таки нормальным положением!  Вот, и бабы-начальницы, днем  погорланят, а ночью  опять
                « подчиненное  положение»  занимают!
                - А   вы, юморист, - заметил я.
                - Приходится, Игорь Павлович, приходится!  Вы ведь тоже что-то пописываете ?!
                - Не  без   этого.
                - Однако, Игорь Павлович, как нам  не признать в том величайшей метафизики, если уж такие пустяки, как положение в  акте, продиктовало  план  всемирной  истории ?!  Может  поэтому, римлянки были верны мужу, гречанки  тупо  родили  детей, а христианки до сих пор не могут войти в  алтарь?!
                - Ну,  это  уже  патриархат, - обиделся я  за  всех  женщин.
                -  А  ты, что, матриархата  захотел ?- засмеялся Василий Васильевич, - да, нет,  ты не  думай, что я пытаюсь  чем-то принизить весь женский род. Я сам без ума от  них,  и всегда говорил, что жена  входит  запахом  в  мужа  и  всего  его  делает  пахучим  собою, как и  весь  дом.
                -  А  вы  верите  в  загробную  жизнь?! – спросил я.  Я  почувствовал, что  скоро  наш
                разговор  прервется сам собою, и  я   его  больше  не увижу  и  ни  о  чем  уже  не  спрошу.
                -  Конечно.Упоминание о ней вы найдете в жизни насекомого, в фазах его развития  увидите фазы мировой жизни! Гусеница – это мы, мы ползаем, жрем, тусклы. Куколка – это гроб и смерть, гроб и прозябание, гроб и обещание. Мотылек – это душа, погруженная в мировой  эфир, летающая, и знающая только солнце, нектар,- и никак не питающаяся, кроме как из огромных  цветочных  чашек. Бабочка вся одухотворена, у нее нет кишечника, по крайней мере у большинства видов. Странным  образом, она имеет отношение к половым  органам чуждых себе существ. Она совокупляется, соприкасается  с существами иного мира, и одно-временно она  совокупляется с «себе подобными». Вся ее жизнь предвещает  наше  загроб-ное существование, которое тоже как и  у бабочки, будет состоять из света и  пахучести.
                -   Вам   было   когда-нибудь  страшно ?!
                - Страх,  Игорь  Павлович,  вещь  весьма  субъективная. Впрочем, однажды в  феврале 1912 года  ко мне от поэта Рославлева  пришли секунданты, полковник Елец и капитан Попов, и так горячо уговаривали меня   принять вызов  на дуэль  и  быть  убитым, что мне невзначай показалось даже, что они никак не могут дождаться моей смерти. Глазки у них так хищно, жадно загорелись,  а  губы расплылись в такой  безумной улыбке, что меня всего  с головы до пят прошиб холодный пот.  Еле отделался от них! Пришлось, конечно, приносить извинения через газету !
                -   И  за что же  Рославлев  вызвал  вас  на  дуэль?!
                -   За  писанину, за что еще можно писателя вызвать на дуэль, - тяжело вздохнул Розанов.
                - Ну,  можно и   за  любовный роман, - пошутил я.
                - В  то  время  я  жил  только  «другом».  Правда, когда она сильно заболела, и все мы  измучались  ожиданием  ее смерти, то  у меня  был  один  грех. Было какое-то странное  ощущение  покинутости, оставленности  в  этом  мире. Шел я раз по Невскому и встретил проститутку. Из разговора увидел, что ей  очень хочется  того, чего  и  проститутки не называют.  Я  был  спокоен. И сказал: «Пойдем к  тебе».  И  был  проституткой  для  проститутки.  Мне хотелось бы  брести  по  улице  и  всем «давать», кто хочет. « Меня уже  почти нет», я «тьфу», но возьмите это « почти нет». Я сам себя  потерял  в  мире. И  люди
                так  милы, что «очень рад, что потерял».
                - И   неужели  эта  проститутка не оставила  в  вас  никакого  следа?!
                - Ну, почему же, оставила, и я  в  ней оставил  свой  след. Проходящая девчонка. Она  была  такая  пышная,  в  декольте, и  ей  был  очень  нужен    любовник. Я   любил    эту  женщину, и,  следовательно, любил весь мир.  В темноте, за занавеской  эта женщина не видела меня, но она ощущала, как я прикасаюсь к ней. Как я подносил лицо к ее животу, и вот от живота ее дышала такая безумная теплота, такое нежно пахучее… Небесная женщина. Caelеsta  femina. Теплый аромат живого тела – я весь растворился в нем. Вот моя стихия, мой нос, и моя философия. И звезды пахнут, и сады. Но пахнет все от того, что пахнет эта прекрасная женщина. И, в сущности, пахнет ее запахом. Тогда  мне  весь  мир  усвоился  как «человеческий пот». Нет, лучше – как пот или вчерашнего, или завтрашнего ее совокупления. Мне оттого именно  живот  и  бедра  и  груди  ее нравились, что все это уже начало совокупления.  Вся природа, конечно, и есть « совокупление вещей», Так что, возлюбив пот совокупления, я тем самым полюбил весь мир. И полюбил его не отвлеченно, но страстно. А мой фалл, разве  он не теплота всего мира. Им мир согревается, то есть я хочу сказать – из фалла и через фалл разливается по всему миру теплодатное, влажное, пахучее, миниатюрное, уютное, «любимое» и «любящее». Центр-то любви – именно он. Замечательно, что он никогда не зябнет, и когда «жив» - горяч, огненный, розовый, и солнце – вечное совокупление. О, как мы мало знаем о мире!
                -   Да, мы очень мало всего знаем, - согласился я, - и  почему  вы  так  пронзительно  пишите  обо всем, неужели писательство съедает вас целиком, и вы уже сами ни о чем не думаете!                -   Да, я  во всем   растворяюсь, - тихо вздохнул Василий Васильевич, - все   кругом обхватываю, целую и плачу как  баба, и встаю  перед всем миром на коленки…Вся моя  жизнь была тяжела. Свнутри грехи. Извне несчастия. Одно утешение было в писательстве. Вот отчего я постоянно писал. Теперь все кончилось. «Подгребаю угольки»,  как  в  истопившейся  печке. Скоро « закрывать трубу». О, как же хорошо тишина лечит душу.
                Я проснулся. Передо мной лежала раскрытая книга Василия Васильевича Розанова «Уединенное»  и  «Последние листья». За окном перестала выть метель. Я  грел  все  еще ноги  в  валенках  у  печки. На  коленях  у меня  лежала  рыжая  кошка  Соня, которая  была беременна  и  поэтому  благостно урчала,  уже  ожидая  приближение своих  родов.
                Книга Розанова  была  раскрыта  на   лучшей  его метафоре: « Моя  душа  сплетена  из  грязи, нежности и света...», и неожиданно  я  почувствовал, что  это и будет названием моего нового романа, только не душа,  а человек , «Человек из грязи, нежности и света »…
                Благодаря одной строчке,  взятой из его  души,  я   смог  написать  новый  роман..Прости, Василий  Васильевич, что  взял  у  тебя   эти  замечательные  слова! Целую  тебя, дорогой, и  крепко жму  твою руку!  Оревуар! До встречи на том свете!









РОЗАНОВ
краткий  биографический  очерк

                Василий Васильевич Розанов родился  20 апреля 1856 года в  городке Ветлуге Костром-ской  губернии, в семье  коллежского секретаря. В три  года он потерял отца, а  в  четырнад-цать  лет   мать.  Такая  ранняя  утрата  своих  родителей  легла  серьезным  отпечатком на душу писателя. После  смерти матери  он  воспитывался в семье  своего  старшего  брата – Николая. При жизни  матери он также  лишился  родной сестры, которая тяжело  болела и  тоже  рано умерла.  В 1878 году  Розанов  поступил   на  историко-филологический  факуль-тет  Московского университета.  В 1881 году  он обвенчался  с  Апполинарией  Сусловой, эмансипированной и скандальной женщиной, которая  в конце 60-х годов путешествовала с Ф.М. Достоевским по Западной  Европе, и была его близкой подругой. Она была  старше Розанова на 16 лет. В 1887 году Суслова разрывает отношения с Розановым, и в то же время не дает ему согласия на развод. Розанов переезжает из Брянска, где он с ней жил,  в  Елец. В  Ельце он  также, как  в  Брянске работает  преподавателем  в  гимназии. Здесь же в  Ельце  Розанов  встретил  «друга» -  Варвару  Дмитриевну  Бутягину, с которой он тайно  обвен-чался  в  1891 году.  Церковь не дала разрешение на повторный брак и Розанову  и  В.Д. Бутягиной, которая  до встречи с Розановым  также была в браке, но овдовела. Отказ Цер-кви  вызвал  в  Розанове  негативное отношение  к патриархально-церковному укладу, кото-рый  по его мнению вызвал дисгармонию в  личной и семейной жизни многих людей. После тайного  венчания  Розанов с «другом» переезжают в город Белый Смоленской губернии.  В  апреле 1893 года  Розанов  с женой и дочерью Надей, родившейся в этот же год, переехали в Петербург, где благодаря стараниям  русского философа и писателя К.Н. Леонтьева,  он уст-раивается работать чиновником Государственного Контроля, где проработал  6 лет. В эти годы  публикуются его статьи в журналах,  в которых он защищает монархическую государ-ственность  и  русское  православие.  В 1889 году Розанов оставляет службу  и переходит работать постоянным  сотрудником газеты «Новое время» к известному издателю Суворину А.С., кото-рый помог Розанову издать его лучшие книги «Уединенное»,«Опавшие листья».
                Книги Розанова необыкновенны  тем, что составлены  из  обрывков  мыслей и пережи-ваний, воссоздающих  живой  образ автора. Он  создал новый  жанр  в мировой литературе – роман– размышление-переживание-проживание жизни одним человеком,  без сюжета, из одних мыслей и ощущений, охватывающих все области человеческого сознания. Главной темой  его произведений все же  был  пол, семья, интимные отношения, их связь с мировой историей, противостояние человеческих чувств церковным установлениям,  возможность  человека  осмыслить себя и свое место в истории. Октябрьскую революцию 1917 года  Розанов  воспринял как трагедию всего русского народа. Переехав из Петербурга в Сергиев Посад, он на свои средства печатает последнюю книгу «Апокалипсис нашего времени», но книга не продается  из-за  кризиса и голода  в  России. Измученный  голодом, болезнями, потрясенный  революцией,  неожиданной  смертью сына  Василия,  тяжелым заболеванием жены, Василий Васильевич  умирает  5 февраля 1919 года.
                Друг писателя – священник, ученый и философ  Павел Флоренский (репрессированный в сталинские времена)  прочитал отходную молитву  над  умирающим Розановым. На  его могиле был поставлен крест, на котором была сделана надпись, выбранная  из Псалтири Павлом Флоренским: «Праведны и  истинны пути Твои, Господи!» В 1923 году  кладбище при Черниговском  ските  в  Сергиевском  Посаде  было срыто  большевиками  и  могила  Василия Васильевича Розанова была уничтожена. Розанов  оставил  после  себя  значитель-ный  след  во всей мировой философии и литературе, соединив в себе и писателя, и фило-софа, и просто человека  со  всеми  его  душевными волнениями.