Мусульманка

                «Души начинают видеть»
                Марина Цветаева.


      К Т О   Ж Е   Т Ы
Кто же ты? Какого древа?               
Как тебя мне величать?
Не Булгарии ли Дева,
Что делила с ханом власть.
Не монголки ль профиль лунный
Отчеканен на челе.
Может, ты из диких гуннов
С аметистами в колье.
Может, скифов кровь густая
Руку нежную крепит,
Под которой лед не тает,
Но сотрется в пыль гранит.
Дым костров и свежесть ветра
Стать с росою вобрала.
На лицо лазурь рассвета
Вместе с яхонтом легла.
Но российского раздолья
Больше, чем иных ветров,
Бирюзовой вольной волей
Разошлось и в глаз и в бровь.
На губах твоих упрямых
И в короне смоляной
Я ловлю знакомый, пряный,
Аромат ловлю лесной.
И не зря с тобою встречи,
Вещим мне запавши сном,
На одном прошли наречье,
Как на вздохе на одном.

     М И Н    С И Н Е   Я Р А Т А М
Ну, послушай, шальная татарка,
Без лукавства в глаза посмотри.






Мы сегодня с тобой не под Калкой.
Ты в бессилье меня не кори.
Нас Россия сравняла любовью
К чистым и светлым полям.
И по русски вещаю я вольно:
Мин сине яратам, яратам.
Я сегодня рязанским упорством
Твою вольную душу смутил.
Но ты в удали мне не потворствуй,
Не дразни перезвоном удил.
Говорю на гортанном наречье,
Ну, почти что татарин я сам.
Вот уж с ветел слетел теплый вечер…
Мин сине яратам, яратам.
Куликового поля не славы,
Не пайцзы я хочу и ни плеть.
 Мне с тобою весеннею явью
Лучше песни веселые петь.
Домом нам и шатром станет небо,
А Всевышний един для нас там.
И клянуся по русски я хлебом:
Мин сине яратам, яратам.

   Т Р О П А    Т А М Е Р Л А
Мы пойдем тропою Тамерлана
И на камни сядем под курган.
По-кипчакски в зарослях бурьяна
Закричит таинственный холзан.
Над курганом тень орла витает,
В Тимура гордые черты.
Но никто, наверное, не знает,
Что бессмертны тоже я и ты.
Не в тебе ли пламя азиатки?
Не во мне ли Новгорода твердь?
Не смотри так странно и украдкой,
В искренность российскую поверь.
Расскажу тебе лесную сказку.
Ты же мне о том, как степь цветёт.               
И на камне выщербленном маска






Не без черной зависти вздохнёт.
Я напьюсь с тобой степного ветра,
Ты со мной – берез  весенних сок.
И цветов лесных мои букеты
Обогреют камень и песок.
Я в глазах твоих прочел молитвы,
Те. Что и в душе моей живут,
Ты в один как будто камень слиты.
В том, что Тамерлан оставил тут.

         Ж А Р К И Е   Г У Б Ы
Ищу твои жаркие губы.
И вместе с мольбой и слезами
Тебе про любовь шепчу трудно
Своими сухими губами.
И сколько мне осталось
Прожить в этом мире не прочном…
Любви мне, ну, самую малость.
Прошу тебя, дай этой ночью.
В порыве, как в светлом изъяне,
Узнаешь меня ты, наверно.
Да, я лишь от глаз твоих пьяный
Сегодня содрал с себя скверну.
Да, я лишь из рук твоих нежных,
Доверчиво легших на плечи,
Поймал, как жар-птицу, надежду.
Чтоб в бездну свалиться навечно.
Не твой полумесяц под вечер,
А смуглая  грудь меня греет.
И я за себя не в ответе.
Когда на губах моих зреет
Вопрос самый милый на свете.

        Р О З О В О Е   Н Е Б О
Качает розовое небо
Из пены белой облака.
Лежит на мне весенней вербой
Твоя горячая рука.               
Отныне и навеки легче






На небо мне с тобой смотреть,
Где наших гордых предков плечи
Несут поныне боль и честь.
Любовь и мне, как в назиданье.
Даёт ликующий покой.
В степи я светлым изваяньем
Тебе откроюся душой.
Чтоб сердцем ты меня признала,
Смогла свою сполна излить.
И. как былинное кресало,
Мне в одиночестве светить.

   П О Л У М Е С Я Ц
Не ношу я креста,
У тебя полумесяц.
Из червонного золота
Вылитый он.
И загадочным зноем
Востока он
И мерцает сиянием лунным,
Как сон.
В танце плыть мне с тобой,
Словно быть в поднебесье.
Но не вижу я звезд,
Лишь высокая грудь.
Из червонного золота
Твой полумесяц…
Христианин я, знаешь,
О том не забудь.
Я повешу себе
Тоже маленький крестик.
И ты будешь смотреть,
Как он жарко горит.
Из червонного золота
Твой полумесяц,
Пусть восточный свой зной,
Пусть ему подарит.
Что-то светлое мне
В день сегодняшний грезит.






Я взываю к Аллаху
И молюсь на Христа.
Из червонного золота
Твой полумесяц
Будет очень мне дорого,
Как святость Христа.               

     Л А М П А   АЛ Л А Д И Н А
А не отблеск далёких костров
Я в глазах твоих карих отметил.
И тетивой не выгнута бровь,
Как в набеге лихом на рассвете.
Не от зноя сыпучих степей
На щеках твой румянец алеет.
И твой стан от плеча до ступней
Азиатским коварством не веет.
Как с мечети намаз муэдзин
Совершить мусульманам прикажет,
Так пойду я под буйство долин.
Про любовь, где мне робко расскажешь.
Серебром, где вечерних лучей
В твоих бусах рассыплется солнце.
А хрустальный со звоном ручей
В день отцветший закроет оконце.
Полумесяц на смуглой груди
Целовать я никак не устану.
И меня ты слезой  наградишь
С ароматом степного бурьяна.
Нам от звездного храма ключи
Принесут всемогущие джины.
И счастливым сияньем в ночи
Лампа будет светить Алладина.

   Б Л И З Н Е Ц Ы
Мы с тобой Близнецы-горемыки.
И не нами ли плачется Русь.
По-татарски душой мне откликнись,
Я по-русски ответить берусь.               
На одном мы с тобою наречье






С болью будем любить до конца.
И созвездье сиянием вечным
Нам подаст два терновых венца.
Все мы ходим под Господом Богом,
Магомет и Христос в Един,
Полумесяц и крест нам в дорогу
Вместе с пылью российских равнин.
Дорогая, безумною верой
Ни  в Христа, ни в Аллаха – в любовь,
Моя жизнь первозданною вербой
Расцвела над созвездием вновь.
Пусть я скоро уйду в бесконечность
С бирюзовой, но горькой слезой.
Близнецов поминальные свечи
Над землей вспыхнут новой звездой.               

                В   С Т Е П И
Мы с тобою там, где отдыхали
Всадники Батыевой Орды,
Где его наложницы вздыхали,
Чуя в россиянках знак беды.
Мы с тобою там, где пехотинцев               
Вел железной поступью Тимур,
Где любимым женам со сторицей
Раздавал он злато и пурпур.
Мы с тобою там, где сталь казаков
Кочевой разбой пересекла,
Для девицы, где любовным знаком
 Удаль молодецкая была.
После битв их трепетные души
В мир иной уплыли навсегда.
Ты меня, пожалуйста, послушай,
А потом скажи с надеждой «Да!».
Буду я с упорством Тамерлана
Собирать цветы тебе весь год.
И Батый коня мне утром ранним
В поезд подвенечный подведёт.               
Блеск казачьей сабли на рассвете
Позовёт нас в степь глухую вновь.






Мы – стареющие дети,
Ищущие волю и любовь.

     Т Ы   У Й Д Е Ш Ь
Природа-мать нас породнила,
Как два зеленых лепестка.
простор, дыханье, сила -
Любви волшебная рука.
Страна, открывшая просторы,
Для всех народов и племен,
Сумела сжечь в себе раздоры
Под вещий плач и светлый стон.
Но ты уйдешь дорогой пыльной
Обратно, может быть, в Орду,
Где над курганом сфинкс могильный
Пророчит зло всем и беду.
Где у костра тебе в молчанье
Взамен вина кумыс нальют.
И, как другим, в кругу из чана
Конину с кровью подадут.
Где темник – верный страж порядка,
С узорами морщин в висках,
Не сняв с седин баранью шапку,
Сомнёт камчу в больших руках.
Где ты с кровавою молвою,
В ладонях чувствуя мозоль,
Одна ночами с волчьим воем
Слезами выстрадаешь боль.
Века неслись на колеснице,
Но только, только лишь сейчас
Я вижу снова власяницу,
Раскосый, хитрый вижу глаз.
Смотри же, степь опять восстала,
Дымится с посвистом ковыль.
И мирный люд бредёт устало,
Втоптав  цветы в седую пыль.
Опять кочевье возродилось.
И в новом качестве оно
Имеет больше зла и силы,




               

Чем то, что спит могильным сном.
Кто ниспослал нам наказанье?
Какая тень из тьмы веков,
Перечеркнув устои, грани,
Связала крепче нас оков?
И отчего, как в Вавилоне,
Смешалось все в тебе одной.
Там пленник горько, горько стонет,
Здесь изумляют наготой.
Двадцатый век. Орда. Кочевье,
Ракеты, танки, тягачи.
Творят намаз, ведут вечерню
И пляшут все под свет лучин.               
Не кони руки гривой хлещут,
Сгорел степной ковыль. Зато
Взамен поводьев сталью блещут
Здесь заграничные авто.
И мириадами огниво,
Рассыпав по земле узор,
Кричит бесстыдно и игриво,
Бесславье славя и позор.
Что век пришедший нам готовит?
И что унес минувший век?
Разрушив прежние устои,
Ни что не создал человек.
Тебе, наверное, придётся
Не раны братьям врачевать.
И в жаркий полдень из колодца
Живой воды не воровать.
Ты не в кибитке будешь тряской
Ночами мерзнуть под луной.
И со степным мустангом в связке
Искать не будешь бродом дно.
Они тебя же и осудят,
Цивилизации дитя.
И сердце женское остудят,
И слепят то, что захотят.

… Да, ты уйдешь дорогой пыльной.






Напрасно я тебя зову.
Но ты была. И этой былью
Сейчас я живу.









































               
                П О Э М А
 
                ДЕРЕВЕНСКИЙ  ПРОРОК

И снова деревня, как новая книга.
Печалится речка, забитая льдом.
Кудлатая псина монахом-растригой
Стучится сердито в заброшенный дом.
Кудрявый поземок спешит по дороге,
Метёт неустанно и путает след.
А мой палисадник, как в белом остроге,
Хранит молчаливо и строго обет.

                *    *    *
Иду по тропинке, а чувство такое,
Я словно сейчас на планете другой,
Которая скоро мне тайны откроет
Магически сильной и властной рукой.
Холодное солнце ни светит, ни греет,
Стрекочет сорока тревожно и зло.
А с проводов, как с космической реи,
Таинственным бисером иней сошел.

                *    *    *
Но что-то родное. До боли сердечной
В холодном пространстве слепящих снегов
Душой понимаю при каждой я встрече,
Как словно спешу под жилище богов.
Не так ли, наверно, космический странник,
Вошедший  от новых открытий в азарт,
Случайно столкнулся в межзвездном пространстве
С планетой, откуда когда-то взял старт.
Окинув испытующим взглядом,
Не мог от себя он волнение скрыть.
Любить бы нам малую родину надо,
Чтоб лучше и дольше Отчизне служить.

                *    *    *
Иду по деревне бродягой отпетым.






И что мне до космоса? Я на земле,
Мне здесь хорошо и зимою, и летом,
С капустой и репой на теплом столе.
А вот однокашник спешит восвояси.
По-моему он уже где-то поддал.
Известно, что он балагур и балясник,
Любитель винца, каких свет не видал.

                *    *    *
«Здорово!»,- «Здорово!»,- «Живешь, чай, не худо?».
«Да, вроде бы, нет»,- «Ну, ты просто герой.
Куда побежал? А бутылка откуда?
С утра ведь и лошадь не просит ведро».
«На то она лошадь – хомут ей, седелку.
А я погуляю. Гулять ведь не грех».
«Смотри, не натри прежде времени холку»…
В ответ добродушный с хитринкою смех.               

                *    *    *
«Бутылку сейчас я в момент заработал.
Мешок картофана. И делу конец.
А выпить не грех. Ведь сегодня суббота»…
«Родителей помнишь. Какой молодец!».
«Да, я не забыл. И кого помнить?
Советской-то власти давно уже нет.
Деревня отныне не плачет, не стонет.
Деревня гуляет, хоть нету монет.
Вот с погреба сгреб я мешочек картошки.
У нас не убудет, картошки полно…
Жена кулаком мне грозила в окошко.
А я не послушал  равно.
Не будет картошки, за лук я примуся.
Пропьется лучок, там открою амбар»…
Смотрю на него я со скорбью и грустью.
Согнулся мужик, а ведь не стар.

              *    *    *
Идём по деревне. И много таких же,






Гуляют за здравие, за упокой.
Я что-то, наверно, не виду, не слышу,
Закрывшись от мира неловко рукой.
В деревне разлом. Нет былого порядка.   
На полях пустота, а на ферме сквозняк.
В колхозе теперь, где совсем нет зарплаты,
Как прежде, работает только дурак.

               *    *    *
И побрел однокашник к себе восвояси.
И сказал, что не сможет плеснуть мне сто грамм.
Конечно, при новой, при нынешней власти,
О себе позаботиться должен я сам.
Вот если бы я на бутылку «Сердечной»,
Ему бы сейчас,  не скупясь, отстегнул,
Для меня бы он в доску разбился, конечно,
В огонь бы и в воду за мною шагнул.
Он бы мне рассказал про обиды, печали,
Поведал о том, как страдает весь свет……
Но я знаю и так, что сельчане устали.
А денег, увы, на «Сердечную « нет.

               *    *    *
Пропьёт однокашник, в погребке, амбаре
Все то, что жена заготовила впрок.
И целую зиму он в пьяном угаре
Рассказывать будет «Афганский урок».
Сломался, солдатик. Не верит, детина.
А верить во что, коль сломали село.
Не сеет, не пашет, не гнет теперь спину,
Как будто бы руки и ноги свело.
Да разве один он в селениях наших,
Вконец перепутавших правду и ложь,
По пьяному делу поёт, потом  плачет,
Харкнувши на жизнь, как на ломаный грош.               

              *    *    *
Степная былинка прозрачна, как воздух,
Стоит, не согнувшись, на самом бугре.






А как человечеству с волей и мозгом
Пристрастие к злу на корню не презреть.
               
              *    *    *
Иду я и думаю. Как же случилось.
Что наше село захирело совсем.
Не ровен тот час, как на паперти милость
Придётся просить на дорогах нам всем.
Куда подевались герои от жатвы.
Не видно ударников с ферм и бригад.
Какие давались горячие клятвы
Всего лишь лет десять, пятнадцать назад.

             *    *    *
Иду я и  думаю, где же философ,
Который нам рай на песке рисовал.
Учил ребятишек, поглядывал косо
На тех, кто молву скандалиста снискал.
Философ учил нас, а после мы сами
По Марксу елозили словно лини.
Не мы социализма устои сломали,
Хотя кое-кто нас и в том обвинил.
Ах, вот он, философ, тащится под клюшку.
Как лунь, поседел. И сутулится то ж.
Судите же, люди, на всю на катушку
Его за былую марксистскую ложь.
А что деревенщину вывел он в люди,
Давайте поклонимся деду сто раз.
Ни кто за хорошее нас не осудит,
Ни кто за хорошее нас не продаст.
 
«Я вот что решаю,-  сказал мне философ
Нелеп человек, хоть  он очень и мил.
Как мало того, что имеется фосфор,
Ведь надо ещё, чтобы фосфор светил.
Скажи мне, милейщий, эпоха Сократа
Той самой высокой духовной ценой,
Она ведь не меньше, а больше богата,
Идеями, мыслями и простотой.






В античности черпаем мы вдохновенье.
У древних философов учимся жить.
Нисколько не жаль ни штанов, ни коленей,
Чтоб мудрости этой поклоны отбить.
А раз так, то философы нашей эпохи
Сократу в подметки совсем не годны.
Они собирают от хлебушка крохи,
А хлеб был разрезан Сократом одним.
Мы сколько ни лезем наверх, но не можем
Пробить потолок, что над нами висит».
«Нас зависть от дьявола искренне гложет,
А разум от Бога бессовестно спит».
«Нам, может быть, самую малость и надо,
Чтоб в наших мозгах был один ген.
Я большей не жду от природы награды.               
И блага не жду от природы совсем».
«Оттачивать мозг человека опасно.
Кинжал, коль острее – точнее удар».
«Боишься ты нового гена напрасно,
Он есть человеку божественный дар.
Мы то же, что мышь по природному свойству.
Мы, как лягушата, в холодном миру».
«А если мы зло,- вот беспокойство
И дальше попрем, как мешок кенгуру?»
«Мы столько уже на земле натворили,
Что нечего  ждать от нас большего зла.
Разумного зверя не боги родили,
Природа его нам такого дала»,
«И коль мы сегодня вовсю куролесим,
Не надо ли ждать, что она нас убьёт?*
« Кончиной своею напрасно мы грезим,
Адам, обновленный, на землю сойдёт.
Геном прародителя новой плеяды
Искателей счастья и чистых идей
Весомее станет и будет наградой
Потомкам за муки живущих людей.
И ген обновленный тогда не позволит
Творить ежечасно коварство и зло»…
«Сомнительно что-то, природа наколет,






Не верю я в то, чтоб совсем рассвело».
«А я вот, представь, и надеюсь, и верю.
Сейчас  мы как раз на таком рубеже».
«Нельзя что-то путное сделать из зверя,
Хотя будет шкура его тяжелей».
«Да, в сущности, новые люди
Уже родились и живут среди нас»…               
«Раз так, то, поверьте, по Библии будет.
И грянет набатом злосчастный наш час.
Придёт раскровянить златого младенца
Безжалостный Ирод под вопли толпы,
Иуда захочет кострищем согреться,
Распятьем  поставить под небо столбы».
«Конечно, Христа люди сами казнили,
Но Промысел Божий – он в нас до сих пор.
Сегодня, сынок, на рассвете приснилось,
Что кто-то в деревню спускается с гор»…
«Блажишь и мечтаешь, недаром философ.
Расщедрись природа на жалкий микрон,
И так засветит человеческий фосфор,
Что сбудется твой с закорючками сон».
«Однако наступит ли эра согласья.
Соперник сопернику – враг, а не друг».
«Природа не только приносит ненастье,
Она разорвет заколдованный круг,
Земля испытала все прелести ада.
Нас ждёт впереди благоденствие мир».
«Не Бог торжествует у райского сада,
А дьявол в чертогах готовит нам пир.
Что делать вон с теми, которые хлещут
Все двадцать четыре часа самогон?
Они себя, видно, надеждой не тешат,
Что им  вдруг поможет злосчастный микрон.               
Гуляет наркоша. Народы сцепились
И льют друг у друга горячую кровь»…
«Мне новые дали ,- сыночек, открылись,
Земля обретёт свою молодость вновь.
Ты формулу жизни усвой на прощанье.
В развитии все, к совершенству идёт.






И зло, знаю я, добродетелью станет.
Изменит лицо человеческий род».
«Ты путаешь что-то, мой милый философ.
Не ты ль коммунизма идеи толкал
Нам маленьким, сирым, сопливым и босым»…
«А разве, сыночек, я что-то солгал?
О, если б не войны, не распри земные,
Мы жили давно бы, наверно, в раю,
Как раньше во зле все топили, так ныне
Все лучшее жгем, маршируя в строю».

              *    *    *
Философ махнул на прощание клюшкой.
И дальше пошёл, ковыляя в снегу.
Пророки деревни, их только послушай…
А слушать я их неустанно  могу.               
Пророчат они убедительно, твердо,
Достав из-под ватника вещий кисет.
Всегда и во всем деревенщина гордо
Несёт христианство, иссохнув нанет.               
Так хочет старик осчастливить планету,
Так хочет  иными он видеть  всех нас,
Его коммунизма пусть песенка спета,
А счастья потомков пробьет час.
.






               












                М О И   П Е С Н И

                ВОЛШЕБНЫЙ СОН
Дышу я вместе с лепесточком,
Цвету с ромашкой наравне.
И бирюзовой теплой почкой
Пою беспечно по весне.
И в светлый день,
И в мглистый вечер,
Под колокольный перезвон,
Мне зажигает нежно свечи         
Волшебный сон, волшебный сон.

Встаю малиновой зарею,
В росе купаюсь мотыльком,
И в зной полуденной порою
Иду, счастливый, я пешком.
На самый край степной тропинки,
Где с небом я со всех сторон,
Меня несёт степной былинкой
Волшебный сон, волшебный сон.

Смеюсь в грозу я и под солнце,
Цвету я в холод и в жару.
И из хрустального колодца
Румянец для души беру.
Опять, как заревою новью,
Под глухариный перезвон,
Меня роднит с земною лобовою
Волшебный сон, волшебный сон.


                МИГ ЛЮБВИ
Над полями месяц светит,
Он придет сюда сейчас.
Из цветов и трав постелит
Ложе брачное для нас.
И в глубоком поцелуе






Упаду в с тобой.               
Сердце милой заликует.
Слышу я его душой.
А потом мы встанем рядом,
Руки нежные твои
Обовьют меня в награду
За горячий миг любви.
Мы повенчаны не в храме,
Вольной воле отдались.
Свечи, что в святой оправе
Светлячками занялись.
Встанут двое из бедовых
Перед вечностью лицом.
И венок из звезд веселых
Будет царственным венком.               

          ПРОЩАНИЕ С ЛЕТОМ
Рассыпались летние зори
В березовом чутком лесу,
В ковыльное теплое море
Скупую смахнул я слезу.
Под сердцем заныло от боли,
Я с летом ушедшим отцвел.
Дышавший, как воздухом, волей
Я в ней ничего не нашёл.
А помнишь, в серебряной трели,
Из сказки, вспорхнув, соловьи,
Нас звали волшебной свирелью
К желанной, взаимной любви.
В короткие теплые ночи
Свиданье манило звездой.
Не зря затуманились очи,
Когда я прощался с тобой.
Под звон изумрудного лета,
В тенистой прохладе ручья,
Твоими руками согретый
Робел и безумствовал я.
И нам улыбались, как дети,
Во всех перелесках цветы.
Нет лучше и краше на свете,
Чем летние зори и ты.






Растаяли летние зори,
В дожди и туманы сошли.
И с ними разлука и горе
Меня в одночасье нашли.
Не радуют больше березы.
И ночь ничего не сулит.
Роняю я горькие слезы
В седые мои ковыли.

                СОЛОВУШКА
   Надежде Кадышевой –
     посвящается.
Соловушка, соловушка!
Скажи, скажи, чем болен я,
Весною маюсь волюшкой,
А осенью неволею.
А осенью неволею,
Как мачехой постылою,
Как без вина застолием
Под морось под унылую
И сердце в наказание
За жизнь пустую, грешную
Струится стужей раннею,
Клокочет почкой вешнею.
Клокочет почкой вешнею,
Невестой улыбается.
И песнею нездешнею
Мне тучи проливаются.
Моей дорогой длинною
Душа беспечной галкою
Подернулась сединою,               
Зашлась лесной фиалкою.
Зашлась лесной фиалкою
В миру немом, но суетном.
А небо полушалками
В реке весь день волнуется.
Блеснет ли счастье трудное
Весеннею проталинкой.
Смеюсь я злыми буднями.






И горько плачу в праздники.
И горько плачу в праздники..
Стою в кругу лесиною.
И без причины дразнится
Судьба крутой малиною.
Соловушка, соловушка!
Не много жить осталося.
Запела ты на горюшко,
На радость разгулялася.
На радость разгулялася,
Любовь моя далекая.
Тебя, тебя заждался я,
Подруга синеокая.
Я песню жду заветную,
Мелодию свободную.
Живу я тайной светлою
И явью безотчетною.
И явью безотчетною,
Одним лишь ожиданием.
Сегодня день зачеркнутый,
На завтра стерт заранее.


         ЦВЕТЫ
Где цвели цветы,
Песни пелись где,
Где смеялась ты,
Улыбалась мне…
Там растёт бурьян,
Пахнет там золой.
Я ж мертвецки пьян
Плачу над тобой.
Я мертвецки пьян,
Нет моей мечты.
Был бы грубиян,
Обругал б цветы.
Сколько жить в тоске,
Столько и любить.
Строил на песке






Дом, в котором жить.               
Сам своей рукой
Погубил, решил.
Кто же я такой?
И зачем я жил?
Где цвели цветы,
Там растёт бурьян.
Где смеялась ты,
Я – мертвецки пьян.               
Песни пелись где,
Пахнет там золой.
Улыбалась где,
Запах гробовой.


     ДЕНЬ ПОМИНОВЕНИЯ
Родители, родители!
Скажите, не хотите ли,
Отведать хлеба свежего,
Испить со мной вина?
А на земле по-прежнему
Снега, капели вешние.
И к вам любовью нежною
Душа моя полна.
Родители, родители!
Не к вашей ли обители
Я принесла столешницу
С обедом и вином.
Душа моя утешится,
Коль вы со мною, грешницей,
Застолие разделите,
Услышав плач и стон.
Родители, родители!
Я, чаю, не обиделись.
По-своему я счастлива,
Поклон земной за всё.
Судьбу я не умаслила,
Семья моя запаслива,
К людской беде участлива,






Покой и мир несёт.
Чтоб вы меня услышали,
Я полотенцем вышитым               
Могилки вам украсила,
Омыв слезой кресты,
Голубка, сердце радуя,
Здесь куковать повадилась.
К рукам, как дети ластятся,
Весенние цветы.
С молитвою безропотной
Живу в делах и хлопотах,
Крещусь я утром истово
На розовый Восток.
Господь лазурью чистою
Святые своды выстроил.
И мне тропой тернистою
Своё свершить помог.
О вас со светлой думою
Я снова будто юная.
Душа поёт тальянкою,
Становится смелей.
Как день, так спозаранку я,
Не сирою мещанкою,
А гордой россиянкою
Шагаю по земле.               

        ПЕСНЯ РОМАШКИ
Я пришла с новым месяцем,
В день святой Богородицы.
И за лапочку-кресницу
До сих пор травы молятся.
С той поры лютик ахает,
Будто я привидение.
Подарил пояс бархатный
Вереск мне в день рождения.
А зовусь я ромашкою,
На Руси имя славится.
Родилась не в рубашке я,
Луговою красавицей.






Не страдаю я завистью,
С милым горе не мыкаю.
Я счастливая завязью
И российской улыбкою
На земле я не вечная,
Не живу без причастия.
Я с любимым повенчана
В час надежд и согласия.
На заре хороводами
Мы идём с песней светлою.
Дорожу я свободою
И любовью заветною.
А фамильная родинка
В росах светится совестью.
Я с любимым, как с Родиной.
Забываю о горестях.
Я корнями, истоками
Приросла здесь, сердечная.
И любовью глубокою
Жизнь продлю быстротечную.


         ПЕСНЯ СЛАВЯНКИ
Ах, вешнею тропинкою
Пойду я в степь широкою,
Где лепесток с былинкою
По древнерусски окает.
Где, полоснув засекою,
Курган на солнце плавится.
Сторожевою вехою
Былая удаль славится.
Славянки сердце жаркое
Младому князю отдано,
Напрасно ворон каркает
И кости ждёт холодные.
Она коня былинного,
Прехлеснув поводьями,
Идёт-ведёт ковыльными
Посадскими угодьями.






На завтра сечь кровавая
Для князя уготована.
И вера в дело правое               
Славкою дарована.
Перед большой разлукою
Славянская, из золота,
Любовь с большою мукою
На княжий герб наколота.
Рукою нежной, преданной
Судьба детей и Родины
С кольчугою серебряной
Славянкой князю отдана.
Челом, высоким, праведным
Перед гостьми названными
С любовью, как со знаменем,
Встал князь на поле бранное.
И вешнею  тропинкою
Пойду-ка к стану ратному,
Прислушаюсь с былинкою
Я к голосу булатному.
И с гордостью славянскою
Всмотрюсь я в князя с девицей.
Порою юной, майскою
Светло в любовь мне верится.


       ПРИЗНАНЬЕ
 Я чувствую запах сирени
И вижу закат золотой.
Лесной чародейки колени
Согрели меня бирюзой.
Как долго искал в мирозданье
Утеху себе между звезд.
Она же стоит изваяньем
Земных и понятных мне грез.
Прислушайтесь,тихим шептаньем
Сережек и листьев Ты Родине милой признанье
В сердце услышишь своём.






        БЕЗЫМЯННАЯ ПОЛЯНА
Безымянная поляна,
Как изнеженная дева,
Разбросала сарафаны
И жеманится в напевах.
Словно ветреная фея,
Расплела на травах косы,
И меня, как луч, лелея,
Обвила красой-березой.
С безымянною тоскою,
Безымянною поляной.
С безымянной, не с тобою,
Я сегодня на гулянье.
Не твоим дыханьем гретый,
Не с тобой сейчас ласкаюсь.
Накажи меня за это.
Но, прости меня, не каюсь.               
Поклонюсь цветку-ромашке,
Лепесточком погадаю.
Тополёк в седой  рубашке
Мой ответ, наверно, знает.
Я пришёл сюда в надежде,
Что меня ты не осудишь.
Но фиалками, как прежде,
Осыпать уже не будешь.
Как у клена лепесточек
Для тебя, меня не стало.
И с попутным ветерочком
На чужую землю пал я.
А теперь вот лишь украдкой,
Безымянкой на поляне.
Мне и горько, мне и сладко.
Здесь поминки и гулянье.


          НОЧЬ НЕЖНА
Ночь нежна. И месяц светел.
Серебряною тропинкой,
Где иголочка – с былинку,






Шел к тебе, тебя не встретив.
Месяц рогом серебряным
Мне укажет путь не длинный,               
Где я буду гостем званным,
Заведу мотив старинный.
Ой, сердечные тревоги!
Ой, душевные печали.
Не одной идём дорогой,
Ну, и встретимся едва ли.
Из терновника не свиты,
Не строптивы, не жеманны.
Но, как знать, сердца разбиты
Уж не ночью ль чужестранной.
Ночь грустна. В тревоге месяц.
Запоздалое свиданье
Без любви и без признанья
Мне в напевах этих грезит.
До малиновой зарницы
Буду петь, с судьбою споря.
И израненною птицей
Упаду в ночное море.
Ночь слепа. И месяц в тучах.
Розовеющие дали
Мой последний час украли,
Превратив судьбу лишь в случай,
То, что мне по сердцу, свято,
Унесла с собой задаром,
И твои слова и клятвы
Занялись зарей-пожаром.
               
    ЗАМЕТЕЛИЛОСЬ ОКОШКО
Заметелилось окошко
Одинокое моё.
Но куда я взгляд ни брошу,
Вроде, мы с тобой вдвоём.
Вроде, я сейчас ласкаю
Плечи смуглые твои,
И тоска скребёт такая,
Что я плачу за двоих.






Дорогая, что мне сделать,
Чтобы ты была со мной?               
Я по возрасту  - дебелый.
По ухваткам – молодой.
Распрощался с кудрями.
И седин в висках не счесть.
Руки, как под вьюгу ставни,
Стали жалобно скрипеть.
Но душой нельзя как легче
Я бестрепетно несу
Заколдованные свечи
И с капелями весну.
От тебя я словно пьяный…
В голове не хмель шумит,
Губ стозвенных привкус пьяный
Сердце ласково щемит.
И со словом нежным льётся
То ли бредом, то ли сном
Вместо вьюги звонко солнце
Ожиданием в окно.
Мне поверить, есть ли проще
На земле судьбы иной.
Поцелуем огорошу
Я тебя, как ветром, в зной.
Что мне старость. Что мне годы,
Если ты такая есть,
Если я, не зная брода,
Захотел вдруг в омут лезть.

        ЗВЕЗДНАЯ
У полярной звезды,
На края мирозданья,
Где из камня алеет рассвет,
Там в граните цветы,
Орхидеи с геранью,
Неживой чародей горицвет.
Мчусь по звездной тропе
Мимо млечного тракта,
На волне световых скоростей.






И земляна напев
Отправляю обратно,
На святую планету людей.
Если вспыхнет земля
Вдруг зеленою точкой,               
И блеснёт между звезд, как слеза,
Значит, на тополях
Распускаются почки,
Серебрится на травах роса.
А в малиновом сне
Луговые ромашки,
Одуванчик с чепцом набекрень.
Светлячки в полутьме,
Медуницы в кудряшках,
Во хмелинах поросший плетень.
Если сердце велит,
Не страшусь Одиссеи
И в магнитные бури, и в штиль.
А земля позовет,
Я легко одолею
Миллионы космических миль.























          О   Ж Е Н Щ И Н Е    И   О   С Е Б Е

      О ЖЕНЩИЕ В КРАСНОМ
Ну, что ж, купальник дома позабыт,
Взамен трико и блузка алые, как маки.
И, облегченно сняв с души дневную накипь,
Она вприпрыжку к озеру бежит.
Она бежит тропинкой голевой,
Не ведая, а как познать иначе,
В короткий женский век и счастье, и удачу,
Не бросившись в стихию с головой.
И на волне, как на мужских руках,
Закрыв глаза, от счастья томно улыбаясь,
Под вязами хмельному берегу на зависть
Плывет с фиалкой в желтых волосах.
Дороже вин озерная вода,
А тихий, теплый плес роднее нас и ближе,
И этим летом клен, от зноя медно-рыжий
Ей свой листок безропотно отдал.

                *    *    *
Цвела вода и женщина цвела.
Вода кошачьим глазом отливала.
И негой женщина благоухала,
И озером восторженно плыла.
Над ней висело небо кувырком.
А солнце жгло полуденным загаром.
Она ушла от винного угара
В озерный глаз танцующим нырком.
Зашелся берег потной суетой.
И закричал картавой магнитолой.
Из рук загадочные волны,
Качаясь, шли цепочкою густой.
На берегу и было недосуг,
И не хотел он подражать упрямству,
И, увлеченный, похотью и пьянством,
Любовь не принял из цветущих рук.

              *    *    *
И мягко вышла из воды она.





               
Пшеничную копну волос – на плечи.
Хмельная и восторженная встреча               
С большим бокалом терпкого вина.
Веселый взмах серебряной руки.
Трико и блузка в линии высокой.
И в круг она вошла ребячьим скоком,
Чтоб у кого-то екнуло в груди.
И, опрокинув женственно бокал,
Она отвергла просьбы и посулы,
Чтоб ревность вдруг мужчин не ковырнула,
На тихий плес смотрела свысока.
Едва касаясь, босая, земли,
Она зашлась под магнитолу в танце.
И те, кого оставила без шанса,
К воде сосредоточенно пошли.
               
                *    *    *
Ну, а потом мы ехали к селу.
Она, уставшая без меры,
И, как другим, и мне не веря,
Решила на руке своей уснуть.
И лишь сомкнула женщина глаза,
Как на лицо большая складка
Сошла безжалостно, но складно,
О скорой старости сказав.


       ЛЕГКОЕ   ДУНОВЕНИЕ
Ты живешь, упрямая, как ветер.
За тобой никак не услежу.
И в снегах, и в листьях, как в конверте,
Лишь твоё дыханье нахожу.
Золотой мелодией рассвета
С чувством пробуждается душа,
Ты же тополиным верхом, где-то,
Легким дуновением прошла.
Радость и несчастье, смех и слезы
На земле прочувствованы мной,
Небеса, рождающие грезы,






Лишь тебе назначены одной.

       НОЧЬ И ДЕНЬ
Чтобы значил это вечер?
Чтобы значил этот день?
И глаза твои, и плечи
Обвила косая тень.
И, нахмурившись, не бровью,
А лицом совсем зашлась.
Словно с ветром, с понизовья,
Грусть осенняя пришла.
Эти плечи, эти руки,
Как весенняя сирень.
Как с тобой в слезах и муках
Не любить и ночь, и день.


      ТЕПЛЫЕ ЛАДОНИ
Нежно, нежно теплые ладони
Мне сказали без лишних слов.
Бабье лето молодостью стонет
По колено в золоте лесов.
Я, наверно, многое не знаю,
Лишь душой прочувствовав любовь.
Я, как осень, в листьях догораю,
Ты цветешь, как Бабье лето вновь.
И твои ладони дышат негой,
Словно поле в урожайный год.
Бабье лето в золотой телеге
С мужиком оврагами плывёт.               
И за ней на медно-рыжих крыльях
Закачались в паутине мы.
Ты и осень от меня не скрыли.
Что лишь шаг остался до зимы.


   КРАСКИ ОСЕНИ
Что-то теплое льется и льется,
Как парное на стол молоко.






И лицо твое мягко смеется
Надо мною, дрожа кувырком.
Завитушки волос серебрятся
На высоких и чистых висках.
Изумленьем глубоким клубятся
Краски осени в светлых глазах.


         ГАМАЮН
Не моя заалела зарница.
Я теперь не силен и не юн.
На ветру ледяной плащаницей
Меня манит к себе Гамаюн.
Вот он, вот он, ударясь о землю,
Так что сумерком брызнуло в глаз.
Ни мольбам и ни плачу не внемля,
Закричит леденяще сейчас.
Его крылья в широком размахе
Берегут уходящую ночь,
Чтоб не видел позорной я плахи,
Не рыдал по себе во всю ночь.
Чтобы только его песнопенье
Разливалось маняще в тиши,
Чтобы знал я – потеряно время.
И не надо куда-то спешить.
Для него прозвучал мутным часом.
Для меня снизошел сединой
Судный день, день глухой и ненастный,
Как больная любовь, роковой.

            *    *    *
И тоскою седой, первородной
Тишину разорвал его крик.
Словно в голод, с тоски, безнадежно
Закричал на деревне мужик.
Лунный диск раскололся со звоном,
Вздрогнул древний, ковыльный курган,
С торопливым раскатистым громом
Без меня в степь ушел караван.






Ненавистную прозелень взгляда
На ветру расточал Гамаюн.
Одинокий, тоскующий - рядом
Слушал я, как торопит вещун.
Пронеслись голубые метели,
Соловей для меня отсвистал.
Под крестом серебряным, нательным
Огрубевшее сердце познал.
               
           *    *    *
Гамаюн, мне печалью не время
Поливать наступивший рассвет.
Только что я стоял на коленях,
Не поняв безответное «Нет!».
Только что я в цветенье черемух
Взял венок с ласковых рук,
Чтобы с нею идти под иконы
В окруженье друзей и подруг.
Только что, как сейчас, на рассвете,
Из весенней степи мне принёс
Озорной, разухабистый ветер
Запах нежных раскрывшихся роз.

         *    *    *
Ну, лишь миг мне позволь. Улыбнувшись,
Солнцу красному «Здравствуй!» сказу.
Гамаюн, Гамаюн, ну, послушай,
Я и люблю, и живу.
Разве можно последним желаньем
Пренебречь, неуемный палач,
И, как ночь, неразумною дланью
Навсегда укротить смех и плач.
А бессмертьем никто не отмечен.
День и ночь мне о том говорят.
И года, как пасхальные свечи,
Не для нас, а для Бога горят.
Перестань заунывною песней
Без причастья мне душу томить.
Я умру, чтобы снова воскреснуть,
Чтобы снова, безумствую, жить.





         МОЕ   ТЕПЛО
Ты, может быть, лежишь с другим в постели.
И ласки даришь глупые ему.
А он тебя, целуя неумело,
Ко мне своим беспамятством  вернул.
И ты огромным с прозеленью глазом,
Да так, что губы недруга свело.
Увидела, бесстрашная, все разом.
И, содрогнувшись, всхлипнула светло.
Молю тебя, не надо мне признаний.
Не солнце я, не дерево в степи.
Тебе пусть будет памятным сказаньем
Мое тепло, когда с другим ты спишь.
 
                П О Э М А

         В Е С Е Н Н И Е    З В Е З Д Ы
               
                ЗВЕЗДА ПЕРВАЯ
Я  живу на квартире, хозяйка,
Лет ей больше в два раза, чем мне
О зеленой вздыхает лужайке,
Захворав от тоски по весне.
Дождь идёт наяву и во сне.
Мир не рад, как и мы, новизне.

Говорит, что об эту вот пору
Ей, наверное, стало б как раз
Затевать с ухажерами ссору,
Хохоча на заре в вешний час.
И тальянки забористый вальс
Перекрыл бы мальчишеский бас.

И ночной захлебнувшись истомой,
Слушать, как засыпает река,
И притворно расслабленным стоном
Закружить своего дурака.
Не нарочно, не больно – слегка,
Но, уж как повелось, свысока.





 
Нет, не те стали зимы и весны…
А погода – одна маета.
Три шестерки  - как раз девяносто,
А восьмерка с зигзагом верста,
И апрель, после Пасхи устав,
Сам вложил ересь в наши уста.

Да, земля безнадежно стареет,
Скоро здесь, кроме тли полевой,
Что ни любит, ни светит, ни греет
Не останется твори иной.
И ни поздней, ни ранней весной
Не аукнется голос живой.

Торопком обмеряя хоромы,
Бабка плотное шторит окно.
И причитанья и стоны
Отдают перезревшим вином.
Но с молитвой перед сном
Я светлею душой и лицом.               


        ЗВЕЗДА ВТОРАЯ
Ты сказал бы мне что-то хорошее,
А про это я знаю сама.
Не судьба невзначай огорошила
Седина меня всю запорошила,
Как мякина порог у гумна.
И не рада, что снова весна.               
А вечор вот взяла расчесалася,
Еле-еле потерю снесла.
Лучше б я головы не касалася,
Почитай, на гребенке осталося
Из соломы пожухлой коса –
Моя гордость, отрада, краса.

Ростом я не сказать, что казистая,
Но была же собой хороша.
А не зря же за мною ухлыстывал,






Соловьем под окошком насвистывал
Из соседнего парень села.
Знать, свела и его я с ума.

От своих чувств глубоких чураючись,
Я такого бы в жизнь не снесла,
И прищучила всех бы, играючись,
Их манеры, характеры знаючи.
Но Господь наказанье послал,
На тропу мне терновник постлал.

Я была в семье дочкой единственной.
И мне скрипка пришлася под стать.
В одиночестве, чтобы не мнилось мне,
Как сестре, научилась таинственно               
Сокровенное ей доверять.
И смычком говорит – не играть.

Так мотив зародился особенный.
Я не знаю, наверно, любовь.
Подошло время девичье, вроде бы,
Позвало оно голосом Родины,
Тем, что вложено в сердце и кровь,
Попадая в глаза, а не в бровь.

Ах, как скрипка моя разгулялася!
Как она бередила струной!
Мне тогда невзначай показался,
Что местечка в душе не осталося
Для слезы и печали слепой.
И молитвы моей вещевой.

Были музыкой эти вот рученьки,
Что не слышат старуху теперь.
И душе моей струны созвучные
В своей стати с волшебной излучиной,
Ему пели весну и апрель,
Под журчанье ручья и капель.







Но не внял и не понял мой миленький,
Мое сердце, решив повевать,
Что своею любовью, как ливнями,
По весеннему добрыми, сильными,
Два цветка буду век поливать,
И два имени счастливо звать.               
Одно имя от Бога небесного
Снизошло под церковным венцом.
Но что есть вдохновенье чудесное,
С золотою струною и песнями,
В душу вложено тоже Творцом
Вместе с верой, любовью, крестом.

Но не понял вот это, мой суженный,
Он земной хотел видеть меня.
К скрипке ревностью черной разбуженный.               
И, взбесившись, как будто контуженный,
Муж лишил сердце огня,
Его трепет безжалостно смяв.

И тогда растоптала я скрипочку.
И обабилась я, как и все.
Вдохновенья святого крупиночка
Не легла в мое светлое ситечко,
Не взошло в своей буйной красе.
А пожухло, созреть не успев.


      ЗВЕЗДА ТРЕТЬЯ
А весна, в самом деле, худая,
Ветер рвется собакой с цепи.
Под ногами, весь месяц рыгая,
Грязь на улице нашей гостит.
Солнце в вешний апрельский зенит
В облаках одиноко грустит.

Сумасшедшая морось в утеху
Подзаборной одной ворожбе
Одичалой, таинственной вехой






Отмечает столетья пробег.
И мирянин в грязи, как в нужде,
Бессловесной отдался вражде.

Ни хозяйка, ни старше подруги
Не припомнят такой чехарды.
Впору брать на предплечья хоругви
И околицу миром чертить.
И кадилом на беса чадить,
И молитву Господню творить.

И взывать к милосердию небо,
Для креста, не жалея карман.
Чтоб оно поступилось. И хлебом
Наградило несчастных мирян.
И простило им ложь и обман,
Ниспославши добра океан.               

Я в бессилье шепчу на бумагу
Одинокие рифмы в разброд.
Лишь окно заполошенным стягом
Меня в даль, расточаясь, зовет.
Но уснуло село. А народ
Конца драмы, безмолвствуя, ждет.               

Мне печально до смертного крика.
Не хочу я о том вещевать,
Что костистым вот так же я скрипом
Буду старость свою врачевать.
На детей, на болезни пенять,
В одиночестве ночью не спать.

И, как бабка, я стану раструбом
 Средь избы на корявых ногах.
И печально бескровные губы
Защемлю в леденящих тисках.
И короткое выдавлю «Ах!»,
Когда к сердцу подкатится страх.
И потухшим, рассеянным взором






Буду я на вечернем окне
Рисовать золотые узоры,
Как апрель, по ушедшей весне..
Как смола на корявой сосне,
От бессилья осмелев.

Мне пожить холостяцким раздольем
Захотелось на старости лет.
Вкус горячей почувствовать воли
И нарушить житейский запрет.
И не слышать злорадное «Нет!»,
Когда куплен  до счастья билет.

С упоеньем вечерней порою
Ждать восхода весенней луны,
Чтобы планы любовные строить
Под напев серебряной струны.
И в разливе волшебной страны
Плыть на гребне прозрачной волны.

И услышать, когда кто-то скажет,
Мол, заждался, а я уже тут…
Нет минуты и краше, и слаще,
Когда девушки искренне лгут.
Твои влажные руки берут
И на нежные плечи кладут.

Боже праведный! Я ль виноватый,
Если вдруг под покровом седин
С дуновеньем сирени и мяты
Мой проснулся завистливый джин.
И отныне губительный сплин
Правит мною, как хочет, один.

Был я юным, худым и упрямым.
Но любил воду в ступе толочь.
С любопытством, мальчишески странным,
На хозяйскую пялился дочь.
А когда было вовсе не в мочь,
На окне обнимал нежно ночь.




               
И качались в углах тени зыбко,
На иконах цвела бирюза.
И с загадочной, милой улыбкой
Из-за ширмы стреляли глаза.
Я окно с утомленьем бросал,
Отчего-то краснел и вздыхал.

Те же окна с густой поволокой
И иконы высокая твердь.
И я также стою одиноко,
Разве что не краснею теперь.
Не откинет ни ширму, ни дверь
Молодая рука – верь, не верь.

Может быть, из под мороси, в вечер.
Когда месяц устало вставал,
От тоски, опустив низко плечи,
По соседству заглянет вдова.
Но найду ль для я слова,
Так горит от дождя голова.

У хозяйки попросит ли соли,
У ль разживется крупой,
 А сама от навязчивой боли
С чувством груди прогладит рукой.
Холостяцкий нарушив покой,
Соблазнит вдруг отравой мирской.

И уйдет потом медленно, тихо,
Дверь, без шума закрыв за собой,
Но как долго таинственный вихрь
Будоражит вечерний покой.
И часов утомительный бой
Обернется пустою игрой.


        ЗВЕЗДА ЧЕТВЕРТАЯ
Засвечу огонек я в светелке.
Где стрекочет сверчок без умолку.






И постель постелю, не спеша.
Что мне делать, не знаю, ей Богу!
Мне бы выйти сейчас на дорогу.
На ветру чтоб остыла душа.

Мне б наливки сейчас полстакана,
А, напротив, – в румянце смутьяна
С золотою охапкой кудрей.
И куда подевались бы годы.
Сердце просит так больно свободы,
Как корабль – просторы морей.

Каждый шорох я слышу за дверью.
И со страха крещусь по поверью.
Ну, а сердце клокочет, – открой.
Кто придет, постучит, кто – не знаю,
Но тому, кто придёт, я сознаюсь –
Встречи долго я жду дорогой.

Одарила его бы я лаской,
Как Ивана Аленушка в сказке.
Положила у ног бы судьбу.
Но поймет кто меня в этом мире?
Кто в пустой приласкает квартире?
Кто услышит и плач, и мольбу?


                ЗВЕЗДА ПЯТАЯ
Мне биение сердце знакомо.
И, прильнувши к окошку лицом,
Погружаюсь в вечерний я омут
На губах с леденящим свинцом.
И не вскрикнет от стука крыльцо
На щеколде чугунным кольцом.

…И с холодными, злыми дождями
Рассыпались закаты яшмой.
И на окнах прозрачно дрожали
Их узоры под посвист шальной.






И порог неприступной межой
От чего-то меня бережёт.

И лишь утро с высокой печалью
Меня в мир, не спеша, позовет,
Чтоб, укрывшись дождем, как вуалью,
Пасть в туман, не начав даже взлет.
Как всегда, мне, увы, не везет,
Знать, рожден в високосный я год.

И, конечно, теперь уже скоро,
Может быть, как сейчас, по утру,
В окаянную, млечную пору
Снова в путь вещмешок соберу.
Не поймав стук колес на ветру,
Я, как бомж, под забором умру.


      ЗВЕЗДА ШЕСТАЯ
Но пока мы со старою бабкой
Непогоду ругали в сердцах,
Май прошелся в округе присядкой,               
Разогнав облака в небесах.
И улыбок доверчивых враг
Сам собой отошел  с ночью страх.

А наутро, проснувшись, невольно
Ощутил на себе свежий гул.
Из окна, как с большой колокольни,
Ветер солнечный весело дул.
Я намедни не верил в посул.
Мол, к теплу месяц рог изогнул.

И пошел я тропиночкой узкой.
И не чувствовал тяжесть штиблет.               
Свитерок поменявши на блузку
Разыгрался на радостях шкет.
И картавый трезвонит привет
С языка малыша на весь свет.






Я шатаюсь все утро без цели.
Хорошо мне,  я словно в раю.
И лучи в бирюзовой купели
Безнадежно рукою ловлю.
И взахлеб ветер утренний пью,
И безгрешные гимны пою.

Да, вон с той постаревшей березой
Я когда-то душою светлел.
И в себе дорогую занозу
Притупить отчего-то не смел.
И о том никогда не жалел,
Но сказать о любви не сумел.
Ну, а здесь повстречал я другую,
Там завелся недолгий роман.
И над прошлым, с улыбкой колдуя,
Не нашел я, что это обман.
Так же, как и язвительных ран,
Что даются с разлукою нам.

Это молодость нами играла.
Это юности светлый удел.
А душа лишь одной доверяла,
С кем в любви и работе потел.
И безумным сплетением тел
Ветер детства с младенцем летел.

Возвращаюсь домой я усталый.
По дороге, гляжу, Боже мой!…
Под сирень, у окна, возле ставень,
Вышел кто-то с моею вдовой.
Месяц май, стало быть, голевой.
И, поверьте, я тоже живой…

Ну, а бабка стоит на тропинке.
Она, как изваянье, в цвету.
И в руках бирюзовая скрипка
Мне поет  про любовь и весну.
Не забуду минуту я ту.
И за счастье жить дальше сочту.




              Р А С С К А З   О Т Ц А

                Г У Н Д Р
                В переводе с мордовского - бондарь
Как мужик, в кости я черный.
И с мозолями в широкую ладонь.
Дед мой честный и проворный
Был всегда в труде под самую супонь.
Дед ярился бородою,
По цыгански черной, ну. как ваша смоль.
Подпоясавшись уздою
В сундуке кормил «Екатеринкой» моль.
По утру ядреным квасом
Орошал обильно с волосом кадык,
Чтоб, стрельнув раскосым глазом,
Отвалить к обеду хлеба нам впритык.
Для него ни дождь не хлыщет.
Ни гремит гроза над головой. Чуть свет
Он из члена топорище
Шлифовал без малого полсотню лет.

Поселянину не гоже
Без штанов, шутя, ходить и жить бегом.
И густой по плечи рожью
Десятина с гаком славилась его.
Так и жил бы в радость внукам,
Ставил в лад на люди бочки и копну,
Не связал, коли бы руки
Злой чересполосицей колхоз ему.

Помню, как старик с надрывом
В морду радио под кашель все кричал,
Что начнет, ужо, он дрыном
Лупцевать верхи с мордовского плеча.
Потерял маститый Гундр
Дом, надел, семью, когда пришел колхоз.
И, как вербный веник в тундре,
Смоляною бородой в него не врос.
Раскулачили «цыгана»,
Разорив  в тот час до утренней квашни.






И за стонущим рыдваном
Тятька с сыном, как преступники, пошли.               
Сруб, начав  однажды в «лапу»,
С хрипотцой поведал всем тогда отец,
Что снялися мы с этапа,
Чтобы дома сгинуть, на худой конец.
И полгода жили зверем,
Все, прощупав дикой милостью окрест.
В удаль, веря и не веря,
Полагаясь на смекалку, как на крест.
Дед твой был лихим собратом.
И не только с черенищем топору.
Он себе, поди, сосватал
Дочь лешачью в черном, нежилом бору.

Мы на заимке рубили
Одному банешку, а другому клеть
И затылком сзади зрили,
Чтобы с властью дела, знаешь, не иметь.
Ну, коли же, затрезвонит
Все же где-то сельсоветским сапогом…
Нас в бору она не тронет.
Мы себя и лапти боронили в нем.

Мужики нас не предали.
И не пухли, общем, с голоду тогда.
А потом товарищ Сталин
Всем сказал, что с нами вышла ерунда.
Что в стране зараз, намедни,
У кого-то закружилась голова.
И с колхозом чисто бредни
Учинил всему чиновный карнавал.
Стало быть, пора до дому.
«Собирай, скорей, манатки, родный тять!»,-
«Мало толку – больше грому,
Нам с тобой в дорогу неча, слышишь, взять».

А село все тем же худом,
Что у нас, двоих, с собой было,






Так согнуло вдруг верблюдом.
Ан, под мышками тот час свело.
Нет ни дома, ни сарая.
Голь в чистую под колхозы забрала.
Мать в людях горбину мает.
Ну, и нам, стал быть, такая кабала.
А каким колечком светлым
Был наш дом. Усадьба, вроде бы, как туз.
Все ушло с колхозным ветром,
Раскололось. Как оброненный арбуз.
Зарыдал тогда детина.
Видел кто бы, как слезливится мужик.
По дурному корча спину,
И в мошну сморкаясь жалобно, впридых.
Как ни билось с ним начальство,
На своем старик оглоблею стоял.
И, мордвин, меня с измальства,
Он природному упрямству поучал.
Ел навоз и жил в землянке.
День-деньской за грош чего-то мастерил.
Набекрень носил ушанку
И под радио начальство костерил.

За чудачество приняли
Удалое откровенье старика.
А иначе бы умяли
И ему с гординкой тощие бока.
Ну, и общество сказало,
Мол, сыщите-ка, давайте, мастер – гвоздь.
«Разве сослано не мало
Хуторами, семьями, на пору, врозь.
Пусть уж лучше этот Гундр
Доживет остатний век в селе, с людьми,
Чем засеет злую тундру
По сырой земле мужицкими костьми.
               
Мы и так уже отняли
Все – от дома до простого верстака.
И не даром даже Сталин
Цыкнул: хватит, – поваляли дурака».





Для активу редкий случай.
Знаю сельсоветских, комунячьих кочетов.
Но случилось, потрох сучий.
Раскулаченного сбросил со счетов.
 Так и жил старик в землянке.
Не жалел в работе он ни рук, ни ног.
И ему зимой «галанку»
Заменял крутой, телячий теплый бок.

С той поры, лешак, ни разу
Он в руках ни плуг, ни косу не держал.
Лишь одним раскосым глазом,
Видя борозду, особливо дрожал.
Полоса его, бывало.
Ух, чернела –
Ну, не взглянешь прямо близь.
Зеленями баловала,
Если срок пришел им снова разрастись.

С кровью, в муках, смертной болью
Старое решившие распять,
Знали, что земля и воля
Будут крепостью крестьянину опять.
Был крестьянин вовсе крайний.
И не важно кто – татарин ли мордвин.
И стрелял товарищ  красный.
Бил его наотмашь белый господин.
Всяк, обшлагом давший пряник,
За наградою не лез в карманы, гад.
К винтарю, примкнув трехгранник,
И сермяжному кровенил тощий зад.
Видел я, как у амбара,
Клали пулями, в заложники забрав,
Словно вся в деревне свара
Разразилась из-за их на землю прав.

Дед ни красных и ни белых
Видеть в поле у сабана не хотел,
Он в руках колосьев спелых






Сноп на солнышке, как дитятко, вертел.
Был рожден под чистым небом.
Жадным до своей работы и земли,
Что вполне душистым хлебом
Белых, красных и зеленых бы кормил.

Но у нас сильней пророка
Власть, решившая народною прослыть.
А больна она пороком
Без ума коверкать, разрушать, гноить.
Что с землею сотворили.
Что без нас, наверно, сотворят.
Радио лихие крылья
О беде иной не машут, – говорят.

Годы шли в неразберихе.
Вырос я с мозолистой руки.
И со временем затихла
Та кровавая забава в кулаки.
Но на мне клеймо лишенца
Видно было всем за целую версту.
Поддала судьба коленцем.
Думал я, что с головой в него врасту.

А потом уже на фронте
Между харканьем горячего свинца,
Мне сказали: «Стой-ка, вроде,
Не в ответе сын за своего отца».
Стал прославленным радистом.
Знаю я, как на себя огонь берут.
Партбилет с лица ворсистый
Мне вручен за подвиги и ратный труд.
Я тогда не осрамился.
Храбрость у товарищей не занимал.
И не раз, почти с могилы.
Не его ли голос к свету призывал.

Помнил я в глухие ночи,
В дни, когда вставал врага атаковать.






« Не ходи, ужо, сыночек,
 В семью к тем, кто нас захочет воевать»
Ложь, предательство, измена…
Отродясь, гордыне этого не внять.
Коль уж так, то, вместо плена,
Сыну смерть велел в бою отец избрать.
Он любил свою Отчизну
По-крестьянски скупо, больно и смешно.
В честь него стаканом тризну
В постный день мне справить, право, не грешно.
 


 






























                С Н Ы   И   Я В Ь
   
                ВЕЩИЙ СОН
Просыпаюсь. В тревожном убранстве
Вещий сон закачался во сне.
Как в полете, растерянно гаснет
Жизнь свечой дорогою во мне.
Но расплавленным воском клокочет
Каждый вздох на холодных губах.
Словно сердце сказать что-то хочет,
Но мешает неведомый страх.
Я в могилу лечу без причастья,
Как серпом посеченный ковыль.
Одинокий в глубоком несчастье,
Обоженный коварством бобыль.
А друзья окружили могилу
Не за тем, чтобы руку подать.
В каждом взгляде злорадство светилось,
Так что лучше им было не лгать.
Я на дне глинобитной могилы.
Страшно мне, но не смею кричать.
И Луны лик таинственный, милый
Тучи в небе устали качать.
Не тому ли, под солнцем палимый,
Уступил я последний глоток.
А вот этой под вешние гимны
Подарил из ромашек венок.
Я делился и солью, и хлебом.
С ними пел я и плакал навзрыд.
Мне мой грех непонятен, неведом.
От друзей, почему я отвергнут?
Почему я друзьями забыт?
И в каком-то душевном припадке
Я свой сон на куски разорвал.
А на утро пришлось мне не сладко.
Я предательство в яви узнал.


                УТРО
Под высоким небом я не слышу
Собственного голоса разлив.





Так, наверное, былиной вышел
Сотворенный ангелами миф.
Чудно, как рассвет кошачьей лапой
Собирает в травах светлячки.
И в избытке чувств, росой заплакав,
Тихо их повесил на сучки.
 Видит все себя в цветущем сонме
Радужных, заливистых лучей.
А заря дрожит, чуть слышно стонет
Важенкой в сплетениях ветвей.
Тень и свет кружат созвездьем ранним,
Ночь над ними потеряла власть.
И Восток горит в немом желанье,
Яблоком раздора чтоб не стать.
А на озере раскрылись воды.
Раскололся полный диск луны.
Будто здесь, сейчас, проходят роды,
Как в избе обласканной жены.
Но не вижу дикой суматохи.
И не слышу я истошный крик.
Разве что распустят ахи, вздохи
С понизовья ветер и кулик.
Кто же побежал за акушером,
Шапку по дороге потеряв?
За него Любовь, Надежда, Вера
Встали в ряд, на руки день приняв.


               ЗАРЯ
Спелым яблоневым цветом
Занялась заря над лугом.
Полюбивший зори сердцем,
Стать хочу для них я другом.
Осенит заря росою
Щедро пойму луговую,
И серебряной тропою
К ней с рассветом убегу я.
Не удод ли веселился
Ночью в пойме без умолку.






Но в лучах зари забылся,
Уступивший перепелкам.
Соловьями ночь нас манит,
Как прохладой после зноя.
 С голубым рассветом ранним
Солнце вышло золотое.
В перезревшей неге травы
Щедро мне тепло даруют.
Воля, мягкая по нраву,
Добротой меня волнует.
Если сердцу будет больно,
Если вдруг оно застонет,
То излечит его воля
Зачарованным настоем.
На луга я выйду нынче
С молодой зарей на пару.
Поднесут и мне кувшинки
Колдовской глоток нектара.
Чтоб душа моя согрелась.
Стала снова молодою,
И, как прежде, громко пела
Заодно опять со мною.


          НА ДОРОГЕ
Иду по дороге, как в детстве
Ковылял по широкому полу
Из некрашеных ровных досок.
Обожду я зарю, чтоб согреться,
Посижу у речного у мола,
Съем душистого хлеба кусок.               
А дорога помыта дождями,
Как полы удалой судомойкой
Под большой на деревне престол.
Здесь звенеть бы коню удилами,
Либо парням сидеть с недомолвкой,
Ждать стакан и под ноги орел.
Но кругом тишина неземная…
Словно чью-то безгрешную душу






Херувим в сад Эдема понес.
Словно, Божий Завет соблюдая,
Из любви Всемогущ, Вездесущий,
Долгожданный родился Христос.


                В ЛЕСУ
Я иду глухой тропою,
Можжевельником цветным.
Пью ручей в густом настое
И травлю окурка дым.
На руках в ладонь мозоли,
А на сердце чехарда.
Задохнулся я от воли.
Как от хлеба жернова.
Только здесь и в глухомани
Я живу самим собой.
Тело, к вечеру изранив,
Здесь здоров и чист душой.
Ощущая привкус мяты,
В цвете зреющего дня,
Отдохнуть бы так приятно,
Сапоги на время сняв.
Но тропинка дальше вьется,
Закружившись в карусель.
И над слабостью смеётся
Мне в лицо мохнатый шмель.
И, сломав в подмогу клюшку,
Я иду с ней в разнобой.
Тот себе излечит душу,
Кто пойдет сейчас со мной.

 
      НА СВИДАНЬЕ
Я к березкам озорным
За рассветом следом,
По дорогам грунтовым
На телеге еду.
Сердце скупо веселит






Ветерок с кургана.
Но телега колесит
Еду на свиданье.
В теплой пойме заиграл
Луч смешным котенком,
И, как будто что соврал,
Ворон каркнул громко.
Приподняв зарницы шелк,               
По овсам незрелым,               
За телегой День пошел
Парнем загорелым.
В бубен селезень забил
В озере хрустальном.
Он подругу одарил
Золотом сусальным.
Я свой трепет не сдержал,
Спрыгнул я с телеги.
Цапкой с тополя поймал
В цвете спелом снеги.
Солнце катит кувырком
По лесной опушке.
И горбатятся за Днем
Тени, как старушки.
В тихой радости привстал
Лютик бледнолицый.
Из росы ночной кристалл
В лепестках искрится.
Одуванчик стал искать
В лопухах зеркальце.
А репейник врачевать
Коросту на пальцах.
И мне радостно до слез.
Сон и явь смешались.
В скрипе скрывшихся колес
Беды все остались.
И открылся лес, как друг.
За ручьем хрустальным.
Там сошлись березки в круг,
Там ликуй и празднуй.






         МЕЖДУРЕЧЬЕ
В заревые нежные минутки
Междуречье томится во мгле.
Только что в них растворились сутки,
Всадником в поношенном седле.
На лету конь фыркает в ракитник,
В удилах цыганский перезвон.
И сейчас, наверно, всадник крикнет,
Что бродяга по природе он.
Выкрестом лежит ручей в ложбине,
Дымкой занялась слепая падь.
Как в ночном дозоре. На чужбине.
Здесь хочу невидимым я стать.
Затерявшись с вечера, ромашки
Развернули в травах лепестки.
Как надев цветастые рубашки,
Взяли коробейники лотки.
И того не сознавая,
В светлом колыхаясь полусне,
Ночь в безвестность тихо уплывает,
С чувством пожимая руку мне.
Уходя, вздохнула ночь со страстью,
Не поняв предутренний напев.
Безнадежно отряхнула платье.
Не со мной помятое в траве.
 
                ЗАРЯ
Я  пью с зарей на брудершафт
Кувшинками росу.
Сороки, как всегда спешат
И ерунду несут.
Рассвета мягкий самоцвет
Упал в речную гладь.
Как надоел кукушкин бред,
Ей только бы считать.
Вселенский пир не за горой.
И мы приглашены.
Не зря душистый зверобой
Махнул из чайханы.






Удод заутреню напел,
Как наложил зарок.
Но тяжело глухарь слетел
На таровитый ток.
Восток уже в плену страстей,
Кому-то шлет поклон.
И накрывает муравей
На тысячу персон.
Кузнечик пробует смычки,
Шмель прибодрился враз.
А быстроногие сверчки
Вот-вот сорвутся в пляс.
На пир спешит и млад, и стар,
Ручей струной звенит.
И в сулеи уже нектар
Заботливо разлит.
Янтарным золотом дразня,
Клубника – мед земли.
Не тронуть ягоды нельзя,
Они с ума свели.
И вот, оранжево блеснув,
В объятья легких туч,
От горизонта к нам шагнул
Прямой, по братски, луч.
Его гостеприимный жест
Застолие открыл.
И всех, кто с нами был окрест,
На пир благословил.

                УТРО
Родник хрустальным перезвоном
Цветам заутреню творит.
Глухарь избраннице со стоном
О чувствах нежных говорит.
В лучах встревоженного солнца
Любовью светятся скворцы.
И в сказку  звонкое оконце               
Открыли нам крылом клесты.
Плывут сквозь солнечные блики,






На гребне маревой волны,
В курносой, ласковой улыбке
Под лето розовые сны.
Весна за парусом осталась.
И половодье светлых слез
Сменила томная усталость
Сережкой на ветвях берез.
Расшита скатерть-самобранка
Узором неги и любви.
И переливами тальянки
Гостей сзывают соловьи.
Навстречу нам в косоворотке,
С венком из лилий набекрень
Светло, торжественно и кротко
Встает с поклоном ясный день.
Большими синими глазами
Озера смотрят в небеса.
Они им все о нас сказали,
Шепнув секрет из уст в уста.
И мы, раскрывшись, как ромашки,
Не пряча в зарослях следа,
Уйдем в утерянную сказку
Лесной тропою колдуна.

              ВЕЧЕР
Закурил бы трубку вечер,
Да огниво не дает
Полусонный, полумлечный
Скуповатый небосвод.
Вот на тройке цугом скачет
Ночь в карете без окон.
А на козлах, шапку пряча,
С позевотой кучер Сон.
На пригорке тройка встала,
Заскрипело колесо.
И в испуге ночь упала.
Завалился рядом Сон.
Кто-то взял большую сумку,
Звезды стал бросать наверх.
Закурил тут вечер трубку,
За дымком ручей померк.
 


               О СЕБЕ
Просыпаюсь я с ноющей болью.
Божий свет почему-то не мил.
Эх, сегодня немого бы воли,
Чтобы колокол мой не звонил.
Но, как прежде, бездумной красоткой
Солнце в миг опрокинуло сны.
Семицветной татарскою плеткой,
Полоснув вдоль славянской спины.               
И в степи караульные вехи
Для меня, как зловещий обман.
Ведь с халата Батыя прорехи
Залегли тогда в русский кафтан.               
Я утраченной скорбью отмечен.
В перестроечный горький разлом
Не татарской стрелой искалечен,
А российским чиновничьим злом.
Надо мной от души потешались
Не кипчак, не уйгур-басурман.
Сам хранитель кремлевских скрижалей
Мне очистил кисет и карман.
Жизнь и дом, превратив в пепелище,
Он с надеждой взирает на крест,
Как язычник, в распятии ищет
Мой иссохшийся черный скелет.
Он у янки пайцзу заработал,
Как батыеву милость просил.
Окружил иноземцев заботой,
Чтобы колокол мой не звонил.
В невеселых, истерзанных буднях,
В смутном гуле минувших побед,
Сердцем витязя чувствую в людях
Куликового поля рассвет.

      ПОСЛАНИЕ ПРЕЗИДЕНТУ
Не смейтесь, вижу Вас, мой Президент
В величии однообразном.
Мы приумножить бы горазды,
Но, верьте, сил на это больше нет.
Россию вы сломали по заказу.






И шлете нам губительный привет,
Как для самоубийцы пистолет.
Уставший от речей круговорот,
Исполненный немой отваги,
Он без чернила и бумаги
Мне сердце двойственностью рвет.
Россия, как избитая бродяга,
Не с вами ставшая на эшафот
В тот самый девяносто первый год.
Купался с автоматом исполин
В знамении нерукотворном.
И, передернувши затвором,
Собрал за стол всю нечисть из глубин.
А россиян с большим позором
Отправил в мафиозный карантин.
И в прошлое захлопнул дверь за ним.
Как плачут села, стонут города,
О том в сказании не скрыто.
Но и оно само зарыто
От лиха, президента и стыда.
И Вам, наверно, очень стыдно…
Но от стыда, как не было следа.
Я презираю Вас, мой Президент.
И с августом в единоборстве,               
В слепом, отчаянном упорстве
Кричу я зло российское Вам «Нет!».
Но мало в нас вот этой самой злости,
Чтоб освистать на весь, на белый свет
И Вас и фарисейский Ваш Обет.


     ЗОЛОТОЙ КЛЮЧИК
     Памяти. Вл. Листьева.
И кого ты в стране не пленило
Забубенное Поле Чудес.
Эльдорадо презрительно снилось
Им библейскою манной с небес.
Каждый, кто бы ни плюнул, смелея,
На российскую землю, как в глаз,






Он как будто, заботясь, посеял
Золотую монету для нас.
Россиян говорящим поленом
Сотворили в престольной опять,
Уличив папу Карло в измене,
Что хотел он его обстрогать.
Ну, и Владушки Листьева Поле,
В самоцвете забытых страстей.
Обернулось суровой неволей
Для залетных с харчевен гостей.
Догадалось, крапивное семя,
Где ключи, чтобы в сказку попасть,
Чтоб, поставив карлух на колени,
Ими век вековой понукать.
           *    *    *
Русь, скажи-ка, когда перестанет
На судьбу папа Карло роптать?               
Ты, как Поле Чудес, в океане,
Где нельзя нам ни сеять, ни жать.
А не он ли челом чудотворным
Жизнь в тебя, ослабевший, вдохнул.
И за это крутой, подзаборной
Брани вволю, сердечный, глотнул.
У него в полутемной коморке
Дверца в светлую сказку нашлась.
Но последнюю черную корку
Отобрал у отца Карабас.
        *    *    *
Если стало все так бы, как в сказке,
Как поэт щедро всех наградил,
Карабаса бы, верно, он лаской
В поединке наш Влад победил.
И открыл бы заветную дверцу,
 Пошутив с папой Карлой слегка.
Но под русским улыбчивым сердцем
Пулей черная смерть пролегла.
        *    *    *
Хладнокровный убийца не медлил.
Каждый выстрел оплачен сполна.






Всю страну захлестнула намедни
Тех убийств заказная волна.               
Нет, не Влад стал заветной мишенью.
Киллер жертву себе не искал.
Мертвым грузом повиснул на шее
У слабевшей страны криминал.
Каждый, сколько бы ни было силы,
Начал долларом счастье ковать.
А под ладан на свежих могилах
Овдовевшие жены рыдать.
Мало было России несчастий,
Доллар новой бедой засиял,
Затравивший бесовскою страстью,
Полумертвых, слепых россиян.
            *    *    *
Русь, тебе ль за деньгами влачиться?
У тебя их – лопатой греби.
Ты прославилась в мире жар-птицей,
Что другие поймать не смогли.
Ты живешь и поныне Иваном,
Что на печке въезжает в дворцы.
Вещий слог удалого Баяна
Был положен в изразцы.
И, забывший о гнусных привычках,
Листьев думал воспеть лучше всех,
Стародавнюю, милую притчу
О российском, о Поле Чудес.
Но не знал, что с такою потехой
Никому на Руси не везло.
Что сейчас нам, увы, не до смеха,
Если в землю заложено зло.
        *    *    *
Пистолета залаявший выстрел
Повалил, как ударом с плеча.
Обыватель, наверное, свыкся,
Мол, шумят иногда по ночам.
Стольный град, как исчадие ада,
Хладнокровных убийц поглотил.
Кто же скрыл неподдельную радость,






Буратино когда голосил?
Кто смеялся, завидя Мальвину,
Без единой кровинки в лице?
За Пьеро мне ужасно обидно,
Что стоял он в слезах на крыльце.
        *    *    *
Якубович! Российский кудесник!
Влада с дружеских рук окропи.
И тогда он, наверно, воскреснет.
Неужели Влад все спит?
Ну, кому же вы сказку отдали?
Буратино, где снова пропал?
Колесо для чудес размотали,
А у пульта не знаем, кто встал.
Кто ласкает в румянах Мальвину?
Кто в смертельный прицел взял Пьеро?
И кого, в конуру, на холстину,
К папе Карлдо опять понесло?
Оглянитесь, усатые черти,
Не на вас ли вновь катит беда?
В заказной и бессмысленной смерти               
У Карабаса большая нужда.
Не пора ль россиянам ответить,
Ключ от дверцы у вас золотой.
Через Поле Чудес, с вами, вместе,
Мы пойдем, как один, в мир иной.

                НА РЕКЕ
Высокий берег с отмелью напротив,
Внизу рыбак колдует над крючком.
Вода в реке вечерней теплой плотью
Ласкается с оранжевым песком.
Шуршит песок, а глина гулко, гулко
Толкает от себя прилив волны.
Дымы от бань заросшим переулком
Плывут, как в детстве розовые сны.
А в воздухе волнующей загадкой
Витает запах древней муравы,
В которой все играет в прятки






Кузнечик в шапке шире головы.
Иду. Тревожно, радостно и просто
Закат спешит под алый горизонт.
И падает, как из лукошка просо,
Роса под лягушачий громкий стон.

            ИОРДАН
В  скатерть – белая дорога,
В шаль – холодный небосвод.
Что завещано мне Богом,
То когда-нибудь придёт.
А сейчас я встану рядом
С теми, кто пойдет туда,
Где дается всем в награду
Освященная вода.
Я налью кувшин заветный.
Ах, спаси меня Иисус!
Как бывало жарким летом
В Иордане окунусь.
И в малиновом мгновенье
Я увижу, как Христос
За мое долготерпенье
Надо мною крест вознес.

               
           ИНОРОДКА
Ласкал я инородку под Луной,
Но видел скорую разлуку.
И, смуглую целуя руку,
Спеша, вдыхал янтарный зной.
Она мне пела песни про любовь.
Дитя богатого народа,
В лице точеная порода
Мою не чистую бодрила кровь               
Ах, инородка с трепетной душой.
Чужой, но искренне понятной.
Я по-славянски же не внятный,
И в угро-финском месиве смешен.
Я чар иноплеменницы боюсь,






Но приказать душе не в силах.
Уж не Луна ли освятила
Наш трепетный, таинственный союз.
Как с нею мне идти одним путем.
Не зная скорби, боли, страха,
С высоким знаменем Аллаха
И с христианским праведным крестом.
Мы разные, но на одной земле.
Любовь с восторгом принимая,
Земные страсти вместо рая
Предпочитаем с хлебом  на столе.
Мы разные, но небо нас роднит.
И скоро ль женщина Казани,
Сеула, Риги ли, Рязани,
Любовью, страстью и слезами
Другой народ без нации родит?.

             ЛЮБОВЬ
Таинственна, таинственна
Та лунная тропа,
В которой голос истины
Таинственно пропал.
И ты меж звезд теряешься,
Звенишь в колоколах,
Сережками качается
На дремлющих ветвях.
Не знаешь притяжения,
Ты в радость мне  и в грусть.
В твоём я отражении
Тебе одной молюсь.
Тропою лунной, зыбкою,
Как на семи ветрах,
Иду к тебе с улыбкою,
Изведав боль и страх.
Ни в явь, ни в сон не мыслились
Свиданья при Луне.
Слова ж мои рассыпались
В серебряном огне.
Но не волшебным пламенем






Я голоса лишен.
Таинственным дыханием
Как чудом,  поражён.
Таинственна, таинственна
Любовь для нас, для всех.
И голову, как истину.
Мне потерять не грех.
               
        ТЫ НЕПРИСТУПНА
Ты  неприступна, неприступна,
Ты, как ручей, в разломе скал,
Светишь таинственно и скупо,
Чтоб жажду каждый испытал.
Чтоб каждый все сполна изведал,
Пока достал твой нежный всплеск.
Лишь разум бы в пути не предал,
Лишь бы хватил на это век.
И я тобою не обласкан,
С мольбой на высохших губах,
Готов принять тебя, как сказку,
Изведав боль, мечту и страх.
И пусть далек ручей на скалах.
Пусть ты овеяна мечтой.
Я тороплюсь с рассветом алым,
Лечу мозоли со свечой.
С все изведаю с любовью,
Как жажда не была б страшна.
Не грешен ль мир перед тобою?
Не ты ль одна пред ним грешна?
Вьются ветры, бьются ветры,
По дорогам валом катят.
Перепутав мглу со светом,
Разыгрались ветры братья.
Заскорузлыми руками
Из снегов разводят кашу.
И грохочут сапогами,
Похваляются, кто краше.
Эх, дорога в поволоке.
А сурьма на перелеске.






Не найдут они с наскока
По душе себе невесту.
Вон, береза приуныла.
Кособочится осина.
Лапа-липа вся застыла,
Под сугробом прячет спину.
Все смешалось, ночь как будто.
Не пойму с кем ветры спорят.
Отчего такая смута.
В радость это или в горе.
Распущу я руки-крылья.
Полечу с ветрами вместе,
Чтобы братья мне открылись,
Как тоскливо без невесты.