Спи, дитя

Скрипит колыбелька скрип-скрип. Никто не плачет. Глазоньки слипаются, от мира закрываются занавесом дивным. Лишь матушкин голос все еще слышится дитятку. Люли - люленьки. Прилетели гуленьки. И уносят гуленьки эти, голосом нежным напетые, в дали - дальние, в глубину - глубокую.
Спи, дитя. Сладко-сладко. Под скрип колыбельки да под милого голоса протяжные напевы. Спи, дитя. Пока спится. Пока рядом рука, качающая твою коляску. Пока весь твой младенческий мир умещается в этой маленькой комнатке, пока не захватил тебя мир большой сложный в свои жесткие объятия, пока сладко и нестрашно, пока мамины руки кажутся самой надежной опорой, вечным пристанищем, вечным. А отцовы плечи – крепость, которая выстоит под любым натиском, от любого зла убережет. Вечная крепость, несокрушимая.
Спи, дитя. Пока не понял времени течения, пока несложны желания твои. Пока слезы твои не солоны да не горьки. Весь свет на тебе клином сошелся. Вся любовь подле тебя. Спи, дитя, да напитывайся теплом, словно плод яблоневый под солнышком ласковым. Много напитаешься, глядишь, сам этот свет в душе пронесешь, да еще другим раздаришь.
Спи, дитя. Да пусть не обрушится никогда то, что выстраивают вокруг тебя любящие руки.
Спи, дитя. Да пусть берегут тебя все силы земные и небесные.
Спи, дитя. Да пусть на радость, на добро будут направлены все деяния твои.
Люли – люли - люленьки. Прилетели гуленьки… Тихо. Не скрипит колыбелька. Лишь в углу горницы под иконкой молитва материна слышится.
- Господи великий и всемогущий! Спаси и сохрани мое дитятко от зверя лихого, от глаза дурного, от судьбинушки горькой, от славы недоброй. Надели его силушкой, добром да удалью. Любить научи да жаловать, чтоб людям служил да правдушке! Избави его, Господи, от злой кручинушки, от обиды черной, от всякой пошести. Дай ему ума – разума, чтобы шел он дорогою светлою, чтоб с пути никогда не сворачивал. Да чтоб други были – товарищи. Чтоб любили его да нежили, когда вырастет, красны девушки. Чтобы мать почитал да батюшку. Дай ему свою мудрость, Господи!
Прошептала молитву, задумалась. - Как же душенька болит, хоть и радуется. Кожею бы обернулась каменной, завернулась бы вкруг ребеночка, чтобы лишь сохранить – уберечь его, свой росточек, свою кровиночку. Слез наплакала б море глубокое, чтоб омыть его тело белое, защитить ото всякой одури. Из волос своих ночью долгою уж такую сплела рубаху бы, чтобы пуля, клинок отточенный отскочили от тела любимого.
Обвила бы руками крепкими, да от мира бы заслонила я …
Ой, прости меня, дуру, Господи! Что ж я это себе надумала? Пусть живет! Пусть живет Кровинушка! Силой сильною наполняется…