Фарфоровая статуэтка из Цзыбо

Драматургу Смирнову-Ласточкину вручают адрес за подписью министра изящных искусств, персиянка утонет княжною, все, кто жили, убийцы любимых и станете ими, или не станете - внял в до-миноре О’Шеннон себе, спозаранку катарсис, внутри что-то хорошее теплится, рдеет кумач, от меня не останется, строго на север, но север не найден, признаки вечности мы выделяем на правом зрачке, не рафинируют масло теперь, и премудрый пескарь, соки-воды свои опрокинув на сковородку, кукожится мысленно – в этой родиться стране, всякий кулик обладает бесчувствием необостренным, был бы я соколом, но для истории это грибы. Лена Захарова хочет играть в постановке по Эрдману, ищет помягче петлю, здесь акустика – редкость, идет ли мне этот пробор, отодвиньте рояль, до прихожей четыре шага от меня, если я вам пишу, что еще вам, более чем, всё прекрасно, без прочерков, где вы, Аглая, прячете жемчуг, жемчужница Катя в отъезде. Вертит собой перед зеркалом, публика рядом, выше, теплей, обожженность дана нам от Бога вместо привычного легкого, полупустого, пользуйтесь ею, пока вы считать разучились. Клара Захаровна, нет, не Захаровна, впрочем, откуда знать нам такие подробности, режет петрушку, здесь Шостакович, уж буде он делал покупки, часто захаживал, в небе мерцает спиртовка. Знаешь, Данилушка, будем кормиться укропом – от безначалия в кровь не идут витамины. Клара Захаровна Эрдману пишет: «Мужайтесь, рвите порей – он не так уж  и плох (звон посуды). Лена Захарова может играть вас без блеска, но с восхищением – это отточенность жеста», и на порог болевой молча капает воском – как я любила вас, кто бы сказал, что об этом, весь огород городить, сад возделывать, чащу в лучшем из худших миров, подарите мне кресло. Эрдман вскрывает конверт, произносит три слова: «О Александра, над вами сгущаются тучи, мозг головной не содержит ненужного, Саша, дарите многим всё то, чем меня обделили, так обделенный сижу здесь и пью «Три медведя», до бесконечности душу твою обкарнаю». Саша не ищет путей обходных – тротуары все изрисованы стрелами псевдо-Амура, от настоящего он отличим только цветом темных надкрылий и радужки в гамме заката. Саша идет, приближается, Эрдман тоскует, Клара Захаровна режет петрушку в салаты, Лена Захарова Сашу встречает в гримерной и предлагает партейку в трик-трак до обеда, чем это кончится – автору путь их неведом. А драматург Смирнов-Ласточкин в смокинге от «Москвошвея» ест пескаря, с придыханием кости смакуя, но без подробностей, был он не мастер деталей, а пескари, обделенные психологизмом, Эрдману снились, прости меня, Саша, за узость, это ружье не заряжено, в среду маёвка. «Все мы убийцы любимых, создатели страха, тайные ветошки или болгарские пяльцы, дайте мне точку опоры хотя бы на время – всё, что изложено выше, опять расскажу я» - думает Ласточкин, перебивая Смирнова, Лена Захарова дарит прохожим мимозы, вот они встретились и обменялись строфою, в небе сиреневом голубь клюет Пиренеи.