Истории стихов

Глава 1. Свет и тени.

          Рождаться не хотелось - до последнего кочевряжился, улёгшись поперек живота матери. Однако,  резать её, все-таки, не позволил. Это любопытные лезут носом вперед, а я развернулся так, чтобы, видимо, сразу пойти (ну, не нахал ли - подражать Гаутаме!), и родился ногами вперед. Пошел или нет – не помню. Но летать не перестал. Из детства больше запомнились именно полеты в светозарном блаженном мире, чем какие-либо проявления в плотном. Почти ничего не помню до шести лет. Запомнилось лишь несколько мгновений. Но именно они навели меня на вывод: я родился взрослым! Мало того, спустя многие годы я понял, что я не меняюсь! Нет, не физически – эта закономерность не нарушена (пока), но я не меняюсь в основе, где живет мое настоящее «я».
          Когда мне было три года, я коротал зиму у бабушки Дуси в деревне Масляха Алтайского края.  Сколько сказок бабуля моя знала! И не суррогата от глупцов, выхолащивающих тайну в угоду своего «просветленного» понимания, а настоящих, народных, в которых каждое слово выверено веками и стоит на своем единственно правильном месте. В которых смысл колодцев интуитивно понятен, действия героя будоражат не мозг, а глубинную суть, и даже число голов у каждого нового Змея, запряженного в детально описанную колесницу, растет по вполне прозрачным эзотерическим законам. Как же мне и Пушкину, у которого была такая же рассказчица, повезло, думаю я. Но не об этом речь. 
          Бабуля за словами в карман никогда не лезла. Говорила, как придется, особо не глядя – кто перед ней.
          – Вот, внучек! – сказала она утром, подходя к лежанке на печи, где я постоянно спал. – Обоссался ты сегодня. Да как! Писюн торчит,  струя - в потолок!  Думала, что потонем!
          Уж не знаю, почему я оказался нагишом, – от жары, скорее всего, раскрылся. Но в тот момент я юркнул из мира снов в осознанность. И помню, как потекли мои взрослые, четкие мысли: «Глупость! Ну, описался человек – и что? Случается. Чего про это говорить-то? Стыдно!» И при этом – ощущение СЕБЯ, наблюдающего за этими мыслями, чувствами и образами, рождающимися в моей безграничной Пустоте.
          Это ощущение СЕБЯ в  три года ничем не отличалось от ощущения в одиннадцать лет, когда я случайно вылетел из набухающей личности, и ничем не отличается от ощущения СЕБЯ сейчас при сознательном погружении. Не хочу вешать ярлыки  на это переживание, пытаясь соотнести его с мировыми религиями и иными мироописаниями.  Это – опыт. Это был и пока остаюсь Я.
          Но, помимо этого Я, во мне появился другой, который вышел на передовую линию, почти лишив меня полетов и заставив проживать в мире по его стандартам. Когда это случилось? Не помню – так незаметно он набирал силы и так ловко подменял собою меня реального, что точки отсчета не найти. Помню лишь, что однажды, глядя на своих дворовых товарищей, я задумался – почему они мне кажутся такими сильными, взрослыми, знающими себе цену, а я себе – нет? Тогда и пришла решимость накачать своему «я» мускулатуру, начав думать о нем постоянно и искать способ, как побыстрее это сделать.
          Это сейчас мне понятно, что сама идея исходила уже от него. А целью всего этого было завладение моим вниманием до конца, чтобы даже сомнения не возникало в его реальности и единственности во мне. Так (почти) оно и случилось. Снами, в которых полеты случаются по сей день, он, конечно, не завладел, хотя и проник в некоторые из них, но проживанием в мире плотном – почти до господства.
          Говорю «почти» потому, что не может это сугубо человеческое образование подменить собою реально живое. Оно лишь мельтешит перед взором, затмевая собой реальность, нашептывает всякую чушь при принятии решений, а потом присваивает плоды реальных действий, когда они ему кажутся лакомыми, или ищет самооправдание, когда, по его вине, плод оказывается с гнильцой.
          А как этот «я» раздобрел, когда в 21 год включился мой ум! Теперь плоды все чаще оказывались аппетитными и он с треском в скулах их пожирал.
          Видимо, так бы я и жил, питая его, и все сильнее с ним срастаясь, пока физическая смерть не разлучила бы нас. Но план на эту жизнь был составлен другой. Где и кто эти планы пишет – тайна. Но то, что я (тот, который с трудом опускался в физическое рождение из мира света и благодатных полетов) принимал в этом участие – однозначно. Что толку ставить под сомнение перерождения человеческого Я, если в жизни практически любого человека есть подтверждения этому. Впрочем, не так это и важно – перерождается человек или нет, не философствовать надо, а жить, и то, что станет личным опытом, подтвердит или опровергнет любые догадки. Поэтому, немного об опыте, по порядку.
          Итак, вначале моя сестра встретилась на юге с одной москвичкой, которая перевернула ее взгляды на эту жизнь, и домой сестра вернулась уже с горящими глазами и с решимостью в корне изменить себя, а заодно и попавшихся ей под руку. Мне тогда было 17 лет, и я плохо понимал информацию, которая доходила до меня. Не стану рассказывать, до какой темноты в мироощущении может докатиться человек, живущий во власти иллюзорного «я», принявший на веру отрывочные сведения из опыта другого человека. Скажу лишь, что опыт огульного разделения мира на две половинки – темную и светлую, с причислением себя, конечно же, к светлой половине, – остался как полная чернуха. Слава Богу, длилось это не так долго – надоело даже моему хитрецу – приобретенному «я», –  который разбух при этом, как надутая через задницу лягушка. Были в том периоде и светлые опыты, так, например, первое соприкосновение с Настоящим, состоянием Здесь и Теперь (одним из крохотных признаков которого является насыщенность красок мира «до нереальности») и усиление неясного, необъяснимого логикой ожидания чего-то Прекрасного, как сокровенный смысл услышанных в детстве сказок, которое неминуемо должно будет случиться.
          О состояниях влюбленности, которые случались со мной, начиная чуть ли не с детского садика регулярно, я распространяться не стану. Но отмечу, что сила и продолжительность этих состояний нарастала с каждым разом по закону снежного кома, а щемящее двунаправленное наслаждение от них так и не перестало быть самоцелью. Когда, будучи уже в 9 классе, я влюбился в девочку, даже мысли о зашаге за обычный поцелуй, валившим меня с ног, отвергались мною в страхе перед потерей этого переживания, хотя моя огненная сексуальность пробудилась задо-олго до этого, и я уже хорошо знал, куда и зачем обычно шагают...
          К чему это я сказал? А к тому, что ожидание, которое народилось в тот период первых «духовных» опытов, хоть и было не лишено предощущения какого-то тайного наслаждения, но никак не связывалось с противоположным полом, да и с прочими «нормальными», общепринятыми видами счастья - тоже.
          Впрочем, не неизвестного ожидание это было. Скорее, это походило на попытку вспомнить увиденный сон, который, ящеркой - в камни, ускользает от твоего сознания. Кажется – еще мгновение – и вспомнишь. Остаточное ощущение от него все еще наполняет тебя, а ящерку не ухватить даже за хвост.
          Иногда, побежденный проснувшимся маленьким хитрецом в тебе, ты неудовлетворенно бросаешь эту затею. Но бывает, что стоит кому-то вовремя произнести ключевое слово, и картина вспыхивает перед глазами, унося в запредельность сюжета.
          Вот так  случилось  со мной и в жизни. Стоило мне услышать наполненные опытом, смыслом и чувством слова и я словно заново родился.  В одно мгновение я стал другим. И никакого насилия, и даже стоящих разговора усилий над собой поначалу делать не пришлось, словно я просто вспомнил сон и каким в нем был, хотя вернее, наоборот - проснулся. 

Куда-нибудь, где серость – тоже краска,
Где ждут рассвет лишь пять минут в году,
Чтоб вспомнить все, что мне шептала сказка,
Иду.

          Именно тогда я начал писать вменяемые стихи, в которые укладывал свои наблюдения и переживания.
          Насилия, действительно, практически не было. Но усилия, иногда граничившие с жестокостью по отношению к себе, впоследствии делать, все же, пришлось. Но не о них речь. Без Понимания и Радости, окрыляющих тебя в этом движении, любые усилия могут принести лишь очередные аппетитные плоды для маленького хитреца, которые он сожрет с еще большим остервенением. И все предпринятое окажется – коту (этому иллюзорному я) под хвост.
          Тьма, которая окружает человеческое сознание, когда он делает первые шаги к Свету, велика. Но, по непостижимому Закону Благодати, именно первый взлет оказывается наименее трудоемким. Словно тебе вначале показывают – куда ты должен прийти, а затем, приземлив, предлагают делать самостоятельные шаги. Впрочем, уже не сомневаюсь, что это так и есть.  Вера – это не соглашательство с чужим описанием мира и не желание каких-то малопонятных небесных благ. Вера – уже грань Истины, как переживание Ее магнетизма. А все разговоры о незнании человеком вектора движения – не более чем отговорки его маленького хитреца, не желающего потесниться и удерживающего себя перед взором, как нерукотворного идола, трясущегося от страха.
          Именно страх, как основа любого порока, удерживает сознание во тьме.
          Отсутствие страха – критерий чистоты восприятия мира.
          Случались и проверки на наличие страха.
          Еще под осуждением была религия традиционная, не говоря уже о нетрадиционных религиях и иных системах самопознания. Но я «вспоминал» Хатха-йогу, занимаясь у одного интереснейшего человека. А чтобы не терять времени даром, на работе, сидя с паяльником в одной руке и припоем в другой, я приучал тело к «позе лотоса». Надо сказать, что я только начал отрабатывать повинность выпускника ВУЗа, распределившись «по блату» в один крупный «ящик».
          Само собой разумеется, что меня заметили. 
          И вызвал меня зам. директора предприятия.
          – Ну, как работается? – спросил он, делая вид, что занят разбором бумаг на своем громадном столе.
          – Хорошо, – ответил я,  продолжая светиться изнутри как изобретение Эдиссона.
          – Проблем с правоохранительными органами не имели? – и короткий взгляд на меня.
          – Да нет.
          В мозгу, словно забытый сон, всплыла история с соседским спортивным велосипедом, который у него увели прямо из-под носа, а нас, его друзей, вызывали для дачи показаний. И только я собрался поведать эту интереснейшую историю, как человек напротив вдруг резко подался в мою сторону,  пристально уставился на меня взглядом и жестким голосом воткнул мне в уши:
          – А с нами?!
          – Да нет, – так же расслабленно проговорил я, даже не удосужившись понять – с кем это, с ними.
          Такой реакции он явно не ожидал. Только секунд через десять прозвучал его следующий вопрос:
          – Будете сотрудничать?
          Надо признаться, что это слегка потревожило моего хитреца, но не на столько, чтобы он вырвался из-под замка тишины. Я понял, с кем мне предлагают сотрудничать и что предлагают стать  обычным информатором. Даже если бы я не видел в этом ничего зазорного как человек, я бы все равно не принял это предложение. Решал не мой маленький трясущийся хитрец, а то, что вело от него. А внутри, как раз, никакого побуждения к этому не появилось. Поэтому я ответил просто:
          – Нет.
          И снова он помолчал, словно подыскивая способ меня переубедить. И тихо, но твердо проговорил:
          – Ну-ну, НАМ ведь приходится ДЕЛАТЬ людям и ПЛОХО!
          Откуда взялась моя следующая фраза, я могу только предположить. Мир для меня с каждым днем стремительно превращался в абсолютную гармонию, где даже пресловутое зло вписывалось в картину как просто необходимые мазки черной краской.  Я сказал:
          – Но ведь это, в конечном итоге, делается на благо человеку!
          – Что? – переспросил он.
          Я повторил.
          – Ну… да… в общем-то…  – последовало неопределенное.
          И отступил,  расплывшись уже в нормальной человеческой улыбке. А я добавил:
          – Я уже знаю, как помочь людям. Вы делаете это по-своему, я буду делать по-своему.
          Видимо после этих слов, он посчитал меня просто глупцом, с которым говорить больше не о чем, поэтому тут же со мной распрощался.
          Спустя два года, когда я жил в пустом отапливаемом дровами особняке за городом,  числясь его сторожем, меня снова посетили с проверкой. Но и на этот раз пустота, которую чувствуют те, кто желает вовлечь тебя в свои игры, когда ты держишь под замком тишины своего трусливого хитреца, прошла проверку.
          Разговор состоялся длинный и приемы были изощреннее. Но для меня это не явилось чем-то более сложным, чем в первый раз, тем более, что перед этим мне была показана истинная Тишина.
          Потом я написал:

            «Тени».

Они являются как тени,
Когда сверкает в окнах свет,
И жаждут мирных откровений,
И улыбаются в ответ.

Но приглядись! За их зрачками
Чернеет недовольный глаз,
Желающий втоптать ногами
Твоей души открытость - в грязь.

Они вползают в щели, чтобы
Углы заполнить сетью лжи.
Они - рабы своей же злобы
И горя скорбные пажи.

Их брат - безверья страх животный,
Сестра - потасканная страсть.
Их боги сытости икотной:
Тщеславье, жадность, гнев и власть.

Они - живые привиденья
Твоих же умерших ночей.
Они желают откровений,
Но лишь для выгоды своей.

Но не спеши испугом душу
Отдать их лапам и зубам,
Они бессильны мир разрушить,
Пока не станешь рушить сам.

Их лесть и злоба, трон и плаха -
Лишь тени призрачного сна,
Пока душа не знает страха
И беззащитностью сильна...

          Откуда взялись большинство из других стихов-зарубок, в основном понятно из их смысла.
          Но, некоторые из них имеют так же свои собственные истории.